– Но в любом случае лучше, если ты не будешь трогать этот холст. Неровен час – уронишь, и тогда плакали мои денежки.
Лаура, поняв, что в какой-то мере именно она явилась причиной возникшего напряжения, подошла к Ренато. О чем они говорили – я не слышал, да особо и не прислушивался. В тот момент мне удалось полностью абстрагироваться от реальности, погрузившись в созерцание бурлящей кофеварки. Вскоре Су пригласила нас выпить кофе, а Ренато, несколько смягчившись, великодушно уступил общему желанию посмотреть его картину. Не помню, кто именно лично уламывал его, наверное – неутомимая Марта, но в памяти у меня сохранилось, что лампы включал и наводил на холст Хорхе, и он же перетащил станок из угла поближе к середине студии. Если не считать проработки стен дома и кусочка насыпи, в остальном картина пребывала в том же виде, что и раньше. Похоже, Ренато не слишком-то торопился дописывать ее.
– Почему он не бросит ее и не начнет что-нибудь новое? – спросил я Сусану, наклонившись к самому ее уху. – Я и припомнить не могу, чтобы раньше он так мучился с какой-либо из своих картин.
– Дело не в картине, это все Марта. Она по недомыслию накрутила вокруг картины столько всяких аллюзий, что ей и самой в них не разобраться. Видишь, Ренато поработал один вечер – и результат налицо: стены, насыпь. А за фигуры он браться что-то не торопится.
Лаура и Монья молча рассматривали незавершенное полотно. Я же задумался над словами Су, которая, несмотря на все свое внешнее безразличие, невольно участвовала в общем деле. «Взяться за фигуры, наполнить их смыслом…», – в этих словах было так мало самой Су и так много Марты и Хорхе. Впрочем, эти выражения, скорее всего, были взяты из словаря самого Ренато.
– Я бы не смогла уснуть, окажись такая картина в моей комнате, – под общий смех заявила Монья. – И более того, вы уж меня извините, но мне она кажется абсолютно дурацкой. Я имею в виду сюжет, в самой живописи я ничего не смыслю.
– Занятно слышать, как тебя называют дураком, пусть даже и при посредничестве картины. – К Ренато вдруг, совершенно неожиданно, вернулось хорошее настроение. – Но, уверяю вас, Монья, вас ведь Монья зовут? так вот, это, – он ткнул пальцем в сторону картины, – вовсе не глупо. Может быть, вы были бы правы, если бы картина обрела свой истинный, полный смысл.
«Ну вот, – подумал я, – опять они со своим смыслом. Умереть готовы, лишь бы понять этот смысл». Вихили тем временем сцепили руки и затеяли игру, заключающуюся в медленном выкручивании пальцев друг другу. Марта все же смогла улучить секунду-другую, чтобы, не вставая с пола, заявить:
– Смысл в ней уже есть, ясно тебе, малеватель? Это мы, слепые, не видим его. Хорхе, хочешь сыграть в еврейского кантора? Чур, я буду кларнетом. Обожаю кларнет.
Она тотчас же издала серию немыслимых носовых звуков, одной рукой прикрывая рот, а другой изображая, что перебирает клавиши воображаемого инструмента. Лаура глядела на нее в восторженном изумлении, Монья от души веселилась и хохотала во весь голос. Может быть, благодаря общему веселью появление Нарцисса не стало столь уж важным событием, как можно было бы ожидать. Су, едва раздался короткий звонок в дверь, вышла встретить гостя и, перебросившись с ним парой слов в прихожей, провела его к нам в студию. В этот момент Хорхе как раз выводил какую-то сверхпронзительную ноту (хорошо у него это получалось), голос его потихоньку слабел и звучал все тише, Марта же тем временем, растянувшись на полу, выдавливала последние утробные звуки из несуществующего кларнета. Едва бросив на них взгляд, Нарцисс направился к Ренато и протянул ему руку, после чего замер в ожидании, когда его представят присутствующим.
Начать решили с чашки. Нашелся подходящий круглый стол, Лаура и Монья вызвались начертать алфавит, и вскоре мы уже оказались в таинственном полумраке, в котором, к моему удивлению, картину было видно лучше, чем при свете. Мы расположились вокруг стола в таком порядке: Ренато, Монья, Хорхе, Лаура, Нарцисс, Сусана, я и Марта. Места хватило всем. Лаура представила плод своих трудов – алфавит, вычерченный так тщательно, что даже Нарцисс пробормотал в ее адрес что-то лестное. Мы все возложили пальцы на донышко перевернутой чашки. С минуту ощущалась сильная вибрация, какие-то резкие беспорядочные толчки (Хорхе держал наготове блокнот и карандаш), наконец Нарцисс глубоко и шумно вздохнул, чтобы дать понять: вызывание духов началось.
– Кто здесь?
Чашка заходила из стороны в сторону, демонстрируя явную тенденцию к остановкам в секторе Лауры и Ренато; время от времени она возвращалась к центру круга, где ненадолго замирала. Мой палец ощущал (не знаю, передавал ли) нервные вибрации, приводящие чашку в движение. «Кто здесь?» Сделав два круга, словно изучая алфавит, чашка довольно быстро и абсолютно уверенно указала на три буквы подряд: она коснулась сектора «Ф», затем – «А», после чего – «К». Темп дальнейших перемещений замедлился, да в них уже и не было необходимости. К нам снова снизошел дух Факундо Кироги.
– Факундо, – негромко произнес Нарцисс. – Слушай меня, слушай меня хорошо, Факундо. Эуфимия с тобой?
Неожиданно резко и беспорядочно подергавшись, чашка вдруг метнулась к букве «Д», затем к «А», а потом – не останавливаясь – поочередно к секторам «М», «Е» и «Ч», крутясь у нас под пальцами, как юла. Столь же неожиданно движение прекратилось, и лишь онемевшие пальцы напоминали о том, что только что творилось на столе.
– Да, меч, – почти шепотом прочитал Хорхе.
– Факундо, – позвал невидимого собеседника Нарцисс; он смотрел на нас с немалой долей удивления и явно был бы рад порасспросить кое о чем нас самих. – Что ты имел в виду, когда говорил про меч? Отвечай, Факундо, мы ждем ответа.
Чашка не шелохнулась. Повисла долгая пауза, и чтобы разрядить обстановку и немного передохнуть, Хорхе откинулся на спинку стула и включил неяркую лампу. Мы убрали руки с чашки и, переведя дух, посмотрели друг на друга. На первый взгляд, наименьшее впечатление сеанс произвел на Ренато. Впрочем, когда он протянул руку, чтобы погладить Марту по щеке, мне показалось, что истинный смысл этого жеста заключался в стремлении отгородиться от ее взгляда.
– Наверное, стоит объяснить Нарциссу, в чем дело, – предложил я. – Про меч нам все понятно, только он не в курсе.
– Ну, положим, существуют разные степени посвящения в знание, – улыбнулся Нарцисс, оглядывая меня с ног до головы. – Если вы имеете в виду картину нашего друга, то в общих чертах мне известно, какое место занимает на этом полотне меч.
Заинтересовавшись его осведомленностью, и не без удивления, я хотел было расспросить его поподробнее, но Монья опередила меня.
– А эта – как ее? – Эуфемия, мы разве не будем вызывать ее?
– Не только вызовем, – вежливо поклонился ей Нарцисс, – но скорее всего, и увидим ее. Иногда она быстро соглашается говорить, иногда дуется и подолгу молчит, но никогда не отказывается появиться и вообще ведет себя, как положено хорошей девочке.
По его знаку Хорхе выключил свет. Мне не понравилось сидеть в полной темноте; до меня доносилось сдавленное дыхание сидевшей напротив Моньи. Похоже, не одному мне стало не по себе. Хорхе поспешил сказать:
– Подождите, сейчас что-нибудь зажжем.
У меня возникло подозрение, что сказал он это не столько ради Моньи, сколько ради Лауры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Лаура, поняв, что в какой-то мере именно она явилась причиной возникшего напряжения, подошла к Ренато. О чем они говорили – я не слышал, да особо и не прислушивался. В тот момент мне удалось полностью абстрагироваться от реальности, погрузившись в созерцание бурлящей кофеварки. Вскоре Су пригласила нас выпить кофе, а Ренато, несколько смягчившись, великодушно уступил общему желанию посмотреть его картину. Не помню, кто именно лично уламывал его, наверное – неутомимая Марта, но в памяти у меня сохранилось, что лампы включал и наводил на холст Хорхе, и он же перетащил станок из угла поближе к середине студии. Если не считать проработки стен дома и кусочка насыпи, в остальном картина пребывала в том же виде, что и раньше. Похоже, Ренато не слишком-то торопился дописывать ее.
– Почему он не бросит ее и не начнет что-нибудь новое? – спросил я Сусану, наклонившись к самому ее уху. – Я и припомнить не могу, чтобы раньше он так мучился с какой-либо из своих картин.
– Дело не в картине, это все Марта. Она по недомыслию накрутила вокруг картины столько всяких аллюзий, что ей и самой в них не разобраться. Видишь, Ренато поработал один вечер – и результат налицо: стены, насыпь. А за фигуры он браться что-то не торопится.
Лаура и Монья молча рассматривали незавершенное полотно. Я же задумался над словами Су, которая, несмотря на все свое внешнее безразличие, невольно участвовала в общем деле. «Взяться за фигуры, наполнить их смыслом…», – в этих словах было так мало самой Су и так много Марты и Хорхе. Впрочем, эти выражения, скорее всего, были взяты из словаря самого Ренато.
– Я бы не смогла уснуть, окажись такая картина в моей комнате, – под общий смех заявила Монья. – И более того, вы уж меня извините, но мне она кажется абсолютно дурацкой. Я имею в виду сюжет, в самой живописи я ничего не смыслю.
– Занятно слышать, как тебя называют дураком, пусть даже и при посредничестве картины. – К Ренато вдруг, совершенно неожиданно, вернулось хорошее настроение. – Но, уверяю вас, Монья, вас ведь Монья зовут? так вот, это, – он ткнул пальцем в сторону картины, – вовсе не глупо. Может быть, вы были бы правы, если бы картина обрела свой истинный, полный смысл.
«Ну вот, – подумал я, – опять они со своим смыслом. Умереть готовы, лишь бы понять этот смысл». Вихили тем временем сцепили руки и затеяли игру, заключающуюся в медленном выкручивании пальцев друг другу. Марта все же смогла улучить секунду-другую, чтобы, не вставая с пола, заявить:
– Смысл в ней уже есть, ясно тебе, малеватель? Это мы, слепые, не видим его. Хорхе, хочешь сыграть в еврейского кантора? Чур, я буду кларнетом. Обожаю кларнет.
Она тотчас же издала серию немыслимых носовых звуков, одной рукой прикрывая рот, а другой изображая, что перебирает клавиши воображаемого инструмента. Лаура глядела на нее в восторженном изумлении, Монья от души веселилась и хохотала во весь голос. Может быть, благодаря общему веселью появление Нарцисса не стало столь уж важным событием, как можно было бы ожидать. Су, едва раздался короткий звонок в дверь, вышла встретить гостя и, перебросившись с ним парой слов в прихожей, провела его к нам в студию. В этот момент Хорхе как раз выводил какую-то сверхпронзительную ноту (хорошо у него это получалось), голос его потихоньку слабел и звучал все тише, Марта же тем временем, растянувшись на полу, выдавливала последние утробные звуки из несуществующего кларнета. Едва бросив на них взгляд, Нарцисс направился к Ренато и протянул ему руку, после чего замер в ожидании, когда его представят присутствующим.
Начать решили с чашки. Нашелся подходящий круглый стол, Лаура и Монья вызвались начертать алфавит, и вскоре мы уже оказались в таинственном полумраке, в котором, к моему удивлению, картину было видно лучше, чем при свете. Мы расположились вокруг стола в таком порядке: Ренато, Монья, Хорхе, Лаура, Нарцисс, Сусана, я и Марта. Места хватило всем. Лаура представила плод своих трудов – алфавит, вычерченный так тщательно, что даже Нарцисс пробормотал в ее адрес что-то лестное. Мы все возложили пальцы на донышко перевернутой чашки. С минуту ощущалась сильная вибрация, какие-то резкие беспорядочные толчки (Хорхе держал наготове блокнот и карандаш), наконец Нарцисс глубоко и шумно вздохнул, чтобы дать понять: вызывание духов началось.
– Кто здесь?
Чашка заходила из стороны в сторону, демонстрируя явную тенденцию к остановкам в секторе Лауры и Ренато; время от времени она возвращалась к центру круга, где ненадолго замирала. Мой палец ощущал (не знаю, передавал ли) нервные вибрации, приводящие чашку в движение. «Кто здесь?» Сделав два круга, словно изучая алфавит, чашка довольно быстро и абсолютно уверенно указала на три буквы подряд: она коснулась сектора «Ф», затем – «А», после чего – «К». Темп дальнейших перемещений замедлился, да в них уже и не было необходимости. К нам снова снизошел дух Факундо Кироги.
– Факундо, – негромко произнес Нарцисс. – Слушай меня, слушай меня хорошо, Факундо. Эуфимия с тобой?
Неожиданно резко и беспорядочно подергавшись, чашка вдруг метнулась к букве «Д», затем к «А», а потом – не останавливаясь – поочередно к секторам «М», «Е» и «Ч», крутясь у нас под пальцами, как юла. Столь же неожиданно движение прекратилось, и лишь онемевшие пальцы напоминали о том, что только что творилось на столе.
– Да, меч, – почти шепотом прочитал Хорхе.
– Факундо, – позвал невидимого собеседника Нарцисс; он смотрел на нас с немалой долей удивления и явно был бы рад порасспросить кое о чем нас самих. – Что ты имел в виду, когда говорил про меч? Отвечай, Факундо, мы ждем ответа.
Чашка не шелохнулась. Повисла долгая пауза, и чтобы разрядить обстановку и немного передохнуть, Хорхе откинулся на спинку стула и включил неяркую лампу. Мы убрали руки с чашки и, переведя дух, посмотрели друг на друга. На первый взгляд, наименьшее впечатление сеанс произвел на Ренато. Впрочем, когда он протянул руку, чтобы погладить Марту по щеке, мне показалось, что истинный смысл этого жеста заключался в стремлении отгородиться от ее взгляда.
– Наверное, стоит объяснить Нарциссу, в чем дело, – предложил я. – Про меч нам все понятно, только он не в курсе.
– Ну, положим, существуют разные степени посвящения в знание, – улыбнулся Нарцисс, оглядывая меня с ног до головы. – Если вы имеете в виду картину нашего друга, то в общих чертах мне известно, какое место занимает на этом полотне меч.
Заинтересовавшись его осведомленностью, и не без удивления, я хотел было расспросить его поподробнее, но Монья опередила меня.
– А эта – как ее? – Эуфемия, мы разве не будем вызывать ее?
– Не только вызовем, – вежливо поклонился ей Нарцисс, – но скорее всего, и увидим ее. Иногда она быстро соглашается говорить, иногда дуется и подолгу молчит, но никогда не отказывается появиться и вообще ведет себя, как положено хорошей девочке.
По его знаку Хорхе выключил свет. Мне не понравилось сидеть в полной темноте; до меня доносилось сдавленное дыхание сидевшей напротив Моньи. Похоже, не одному мне стало не по себе. Хорхе поспешил сказать:
– Подождите, сейчас что-нибудь зажжем.
У меня возникло подозрение, что сказал он это не столько ради Моньи, сколько ради Лауры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28