Постыдился бы. Приспособляться можно до определенного предела. Причем это должно быть средством, но ни в коем случае не целью. Одно дело разглагольствовать о зимней спячке, а другое — превратиться в крота и убить в себе всякое желание выйти на свет.
Правда, если вдуматься, нет никакой надежды, что представится случай когда-либо каким-либо способом выбраться отсюда. Но ведь не исключено, что можно привыкнуть просто к ожиданию, лишенному всякой цели, а когда кончится время зимней спячки, окажется, что свет ослепил тебя и ты не можешь выйти наружу. Говорят ведь: нищий три дня — нищий навсегда… Внутренняя ржавчина появляется удивительно быстро… Он глубоко задумался, но стоило вспомнить уморительную морду лошади, как снова им овладел дурацкий смех. Женщина под лампой, как всегда поглощенная кропотливым нанизыванием бус, подняла голову и простодушно улыбнулась. Мужчина, не в состоянии вынести собственное предательство, отбросил журнал и вышел. Над ямой клубился молочный туман. Остатки ночи — разбросанные клочки теней… клочки, сверкающие, как раскаленная металлическая нить… плывущие клочки, превратившиеся в блестящие капельки пара… И это сказочное сочетание теней будило мечту, предела которой не было. Он смотрел и не мог насмотреться. Каждое мгновение было наполнено все новыми и новыми открытиями. Здесь было все — и образы, существовавшие в действительности, и фантастические образы, которых он никогда не видел.
Повернувшись к этому водовороту теней, мужчина стал взывать:
— Господин председатель суда, познакомьте меня с обвинением! Скажите мне, каковы причины такого приговора?! Подсудимый стоя ждет вашего ответа!
Из тумана раздался голос, показавшийся ему знакомым. Он был глухой, словно звучал из телефонной трубки.
— Один из сотни в конце-то концов…
— Что?
— Я говорю, в Японии на сто человек приходится один шизофреник.
— Простите, вы о чем?..
— Кстати, клептоманов тоже один на сто…
— Да о чем это вы?
— Если однополой любви среди мужчин подвержен один процент, то, естественно, таким же должен быть и процент женщин. И если продолжить — один процент поджигателей, один процент алкоголиков, один процент психически отсталых, один процент сексуальных маньяков, один процент страдающих манией величия, один процент закоренелых преступников, один процент импотентов, один процент террористов, один процент параноиков…
— Прошу вас, довольно этих несуразностей…
— Хорошо, слушай спокойно. Прибавим боязнь высоты, боязнь скорости, наркоманию, истерию, одержимых мыслью об убийстве, сифилитиков, слабоумных… — тоже по одному проценту — и получим в общем двадцать процентов… И если ты можешь таким же образом перечислить еще восемьдесят аномалий — а нет никаких сомнений, что сделать это можно, — значит, совершенно точно, статистически доказано, что все сто процентов людей ненормальны.
— Ну что за глупость! Если бы не было какого-то эталона нормальности, то невозможно было бы установить и ненормальность!
— Не нужно так, ведь я просто хотел тебя защитить…
— Защитить?..
— Но ведь ты сам вряд ли будешь настаивать на своей виновности?
— Конечно, не буду!
— Тогда веди себя более покладисто. Каким бы неисключительным ни было положение, терзать себя нет никакого смысла. Люди не обязаны спасать диковинную гусеницу, но у них нет права и судить ее…
— Гусеницу?.. Почему протест против незаконного задержания превратил меня в диковинную гусеницу?
— Не прикидывайся простачком… В Японии, типичном районе высокой влажности и температуры, восемьдесят семь процентов стихийных бедствий приходится на наводнения, и в этих условиях ущерб от разносимого ветром песка составит тысячную долю процента. Принимать это в расчет — все равно что устанавливать специальное законодательство по борьбе с наводнениями в Сахаре. Глупый разговор!
— Я об этом и не говорю. Речь идет о моих мучениях. Незаконное задержание везде незаконно — будь то в пустыне, будь то в болоте!
— А, незаконное задержание… Но ведь предела людской жадности нет… И ты — лакомый кусок для жителей деревни.
— Дерьмо тоже еда! Но для меня смысл существования в чем-то более высоком!
— Все это так. Значит, ты считаешь, что тебе не повезло с твоим обожаемым песком?
— Не повезло?..
— Я слышал, на свете есть люди, которые чуть ли не десять лет жизни посвятили тому, чтобы найти число с точностью до нескольких сотен знаков… Прекрасно… В этом, наверное, тоже может быть смысл существования… Но именно потому, что ты отвергаешь подобный смысл существования, ты в конце концов и забрел в эти места.
— Неверно! И у песка тоже есть совершенно иной облик!.. Разве не идет он, к примеру, на формы для отливки?.. Потом — он необходимое сырье, придающее твердость бетону… Легкость, с которой удаляются из песка бактерии и сорняки, позволяет использовать его для исследований в области сельского хозяйства… Наконец, проводились опыты по превращению песка в плодородную почву путем внесения в него энзимов… В общем, о песке так просто не скажешь…
— Ну и ну, ревностно же ты обращаешь в свою веру… Но если ты изменишь собственную точку зрения, я не буду знать, чему же наконец верить.
— Мне противно подохнуть как собаке!
— А разве не все равно… Сорвавшаяся с крючка рыба всегда кажется больше пойманной.
— Черт тебя подери, кто же ты наконец?
Но клочья тумана взвились вверх, и ответа он не расслышал. Теперь пучком скользнули вниз лучи света. Свет ослепил его. Сжав зубы, он не позволил усталости, комку вязкой сажи, подступившему к горлу, вырваться наружу.
Каркнула ворона. Вспомнив о ловушке, он решил пойти за дом и осмотреть свою «Надежду». Надежды на успех почти нет, но это занятие интереснее, чем журнал с карикатурами.
Приманка по-прежнему была не тронута. Запах протухшей рыбы ударил в нос. С тех пор как он соорудил «Надежду», прошло больше двух недель — и никаких результатов. В чем же, собственно, причина? В конструкции ловушки он был уверен. Если бы ворона схватила приманку, все было в порядке. Но вороны даже не смотрели в эту сторону, и тут уж ничего не поделаешь…
Что же не нравилось им в его «Надежде»? Ведь с какой стороны ни посмотри — подозрительного в приманке нет ничего. Вороны отличаются тем, что, охотясь за отбросами, оставляемыми человеком, все время вертятся вокруг человеческого жилья, соблюдая при этом крайнюю осторожность. Они точно состязаются в терпении с человеком. Пока в их сознании тухлая рыба в этой яме не превратится в нечто совершенно обычное… В общем, терпение — это далеко еще не капитуляция… Наоборот, когда терпеливость начинаешь воспринимать как поражение, тогда-то настоящее поражение и начинается. Ведь именно поэтому он и выбрал название «Надежда». Мыс Доброй Надежды — не Гибралтар, а Кейптаун… Медленно волоча ноги, мужчина вернулся в дом… Снова пришло время сна.
Когда женщина увидела его, она задула лампу, будто только сейчас вспомнив об этом, и пересела ближе к двери, где было посветлее. Неужели она еще собирается продолжать работу? Ему вдруг нестерпимо захотелось сделать что-нибудь. Подскочив к женщине, он сбросил с ее колен коробку с бусами. Черные шарики, похожие на плоды какого-то растения, рассыпались по земляному полу и мгновенно погрузились в песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Правда, если вдуматься, нет никакой надежды, что представится случай когда-либо каким-либо способом выбраться отсюда. Но ведь не исключено, что можно привыкнуть просто к ожиданию, лишенному всякой цели, а когда кончится время зимней спячки, окажется, что свет ослепил тебя и ты не можешь выйти наружу. Говорят ведь: нищий три дня — нищий навсегда… Внутренняя ржавчина появляется удивительно быстро… Он глубоко задумался, но стоило вспомнить уморительную морду лошади, как снова им овладел дурацкий смех. Женщина под лампой, как всегда поглощенная кропотливым нанизыванием бус, подняла голову и простодушно улыбнулась. Мужчина, не в состоянии вынести собственное предательство, отбросил журнал и вышел. Над ямой клубился молочный туман. Остатки ночи — разбросанные клочки теней… клочки, сверкающие, как раскаленная металлическая нить… плывущие клочки, превратившиеся в блестящие капельки пара… И это сказочное сочетание теней будило мечту, предела которой не было. Он смотрел и не мог насмотреться. Каждое мгновение было наполнено все новыми и новыми открытиями. Здесь было все — и образы, существовавшие в действительности, и фантастические образы, которых он никогда не видел.
Повернувшись к этому водовороту теней, мужчина стал взывать:
— Господин председатель суда, познакомьте меня с обвинением! Скажите мне, каковы причины такого приговора?! Подсудимый стоя ждет вашего ответа!
Из тумана раздался голос, показавшийся ему знакомым. Он был глухой, словно звучал из телефонной трубки.
— Один из сотни в конце-то концов…
— Что?
— Я говорю, в Японии на сто человек приходится один шизофреник.
— Простите, вы о чем?..
— Кстати, клептоманов тоже один на сто…
— Да о чем это вы?
— Если однополой любви среди мужчин подвержен один процент, то, естественно, таким же должен быть и процент женщин. И если продолжить — один процент поджигателей, один процент алкоголиков, один процент психически отсталых, один процент сексуальных маньяков, один процент страдающих манией величия, один процент закоренелых преступников, один процент импотентов, один процент террористов, один процент параноиков…
— Прошу вас, довольно этих несуразностей…
— Хорошо, слушай спокойно. Прибавим боязнь высоты, боязнь скорости, наркоманию, истерию, одержимых мыслью об убийстве, сифилитиков, слабоумных… — тоже по одному проценту — и получим в общем двадцать процентов… И если ты можешь таким же образом перечислить еще восемьдесят аномалий — а нет никаких сомнений, что сделать это можно, — значит, совершенно точно, статистически доказано, что все сто процентов людей ненормальны.
— Ну что за глупость! Если бы не было какого-то эталона нормальности, то невозможно было бы установить и ненормальность!
— Не нужно так, ведь я просто хотел тебя защитить…
— Защитить?..
— Но ведь ты сам вряд ли будешь настаивать на своей виновности?
— Конечно, не буду!
— Тогда веди себя более покладисто. Каким бы неисключительным ни было положение, терзать себя нет никакого смысла. Люди не обязаны спасать диковинную гусеницу, но у них нет права и судить ее…
— Гусеницу?.. Почему протест против незаконного задержания превратил меня в диковинную гусеницу?
— Не прикидывайся простачком… В Японии, типичном районе высокой влажности и температуры, восемьдесят семь процентов стихийных бедствий приходится на наводнения, и в этих условиях ущерб от разносимого ветром песка составит тысячную долю процента. Принимать это в расчет — все равно что устанавливать специальное законодательство по борьбе с наводнениями в Сахаре. Глупый разговор!
— Я об этом и не говорю. Речь идет о моих мучениях. Незаконное задержание везде незаконно — будь то в пустыне, будь то в болоте!
— А, незаконное задержание… Но ведь предела людской жадности нет… И ты — лакомый кусок для жителей деревни.
— Дерьмо тоже еда! Но для меня смысл существования в чем-то более высоком!
— Все это так. Значит, ты считаешь, что тебе не повезло с твоим обожаемым песком?
— Не повезло?..
— Я слышал, на свете есть люди, которые чуть ли не десять лет жизни посвятили тому, чтобы найти число с точностью до нескольких сотен знаков… Прекрасно… В этом, наверное, тоже может быть смысл существования… Но именно потому, что ты отвергаешь подобный смысл существования, ты в конце концов и забрел в эти места.
— Неверно! И у песка тоже есть совершенно иной облик!.. Разве не идет он, к примеру, на формы для отливки?.. Потом — он необходимое сырье, придающее твердость бетону… Легкость, с которой удаляются из песка бактерии и сорняки, позволяет использовать его для исследований в области сельского хозяйства… Наконец, проводились опыты по превращению песка в плодородную почву путем внесения в него энзимов… В общем, о песке так просто не скажешь…
— Ну и ну, ревностно же ты обращаешь в свою веру… Но если ты изменишь собственную точку зрения, я не буду знать, чему же наконец верить.
— Мне противно подохнуть как собаке!
— А разве не все равно… Сорвавшаяся с крючка рыба всегда кажется больше пойманной.
— Черт тебя подери, кто же ты наконец?
Но клочья тумана взвились вверх, и ответа он не расслышал. Теперь пучком скользнули вниз лучи света. Свет ослепил его. Сжав зубы, он не позволил усталости, комку вязкой сажи, подступившему к горлу, вырваться наружу.
Каркнула ворона. Вспомнив о ловушке, он решил пойти за дом и осмотреть свою «Надежду». Надежды на успех почти нет, но это занятие интереснее, чем журнал с карикатурами.
Приманка по-прежнему была не тронута. Запах протухшей рыбы ударил в нос. С тех пор как он соорудил «Надежду», прошло больше двух недель — и никаких результатов. В чем же, собственно, причина? В конструкции ловушки он был уверен. Если бы ворона схватила приманку, все было в порядке. Но вороны даже не смотрели в эту сторону, и тут уж ничего не поделаешь…
Что же не нравилось им в его «Надежде»? Ведь с какой стороны ни посмотри — подозрительного в приманке нет ничего. Вороны отличаются тем, что, охотясь за отбросами, оставляемыми человеком, все время вертятся вокруг человеческого жилья, соблюдая при этом крайнюю осторожность. Они точно состязаются в терпении с человеком. Пока в их сознании тухлая рыба в этой яме не превратится в нечто совершенно обычное… В общем, терпение — это далеко еще не капитуляция… Наоборот, когда терпеливость начинаешь воспринимать как поражение, тогда-то настоящее поражение и начинается. Ведь именно поэтому он и выбрал название «Надежда». Мыс Доброй Надежды — не Гибралтар, а Кейптаун… Медленно волоча ноги, мужчина вернулся в дом… Снова пришло время сна.
Когда женщина увидела его, она задула лампу, будто только сейчас вспомнив об этом, и пересела ближе к двери, где было посветлее. Неужели она еще собирается продолжать работу? Ему вдруг нестерпимо захотелось сделать что-нибудь. Подскочив к женщине, он сбросил с ее колен коробку с бусами. Черные шарики, похожие на плоды какого-то растения, рассыпались по земляному полу и мгновенно погрузились в песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40