Медленно надвигаясь на графа, Карл
монотонным и оттого особенно ужасным голосом произнес проклятие, с того
момента неотступно следовавшее по пятам за представителями рода графа С
Да не достигнет ни один отпрыск рода убийцы
Возраста, превосходящего твой,
проговорил он и, отпрыгнув в сторону темного леса, быстрым движением
выхватил из складок своего платья склянку с бесцветной жидкостью. Плеснув
этой жидкостью в лицо убийцы, Карл скрылся за чернильными кулисами ночи.
Граф скончался на месте и был похоронен на следующий день. С того дня, когда
он появился на свет, и до его смерти прошло немногим больше тридцати двух
лет. Тщетно крестьяне, разбившись на группы, прочесывали лес и земли,
прилегающие к горе: колдун, умертвивший графа, исчез бесследно.
Время и табу, наложенное на упоминание о страшной ночи, стерли
проклятие из памяти семьи графа. Когда Годфрей, невольный виновник трагедии
и наследник графского титула, пал от стрелы во время охоты в возрасте
тридцати двух лет, никто не связал его гибель с роком, перешедшим к нему от
отца. Но когда много лет спустя Роберт, молодой граф, обладавший завидным
здоровьем, был найден бездыханным в окрестностях замка, крестьяне стали
потихоньку поговаривать, что смерть нашла их господина вскоре после того,
как он встретил свою тридцать вторую весну. Людовик, сын Роберта, достигнув
рокового возраста, утонул в крепостном рву; скорбный список пополнялся
поколение за поколением Генрихи, Роберты, Антуаны, Арманы, жизнерадостные,
ни разу не согрешившие, расставались с жизнью, едва им исполнялось столько
лет, сколько было их далекому предку, когда он совершил убийство.
Окончив чтение, я понял, что ждет меня в не столь отдаленном будущем
самое большее через одиннадцать лет, а может быть, и раньше. Жизнь, не
имевшая прежде в моих глазах большой ценности, с каждым днем становилась мне
все милей, и загадочный мир черной магии все глубже и глубже затягивал меня.
Я жил отшельником и не испытывал влечения к науке как таковой; отринув
современность ради Средних веков, я, подобно старцу Мишелю и юноше Карлу,
трудился, стараясь овладеть таинствами демонологии и алхимии. Моя
искушенность возрастала, но я все же был далек от того, чтобы постичь
странное проклятие, обрушившееся на мой род. Порой я утрачивал свой
мистицизм и, бросаясь в другую крайность, пытался объяснить смерть моих
предков более приземленной причиной банальной расправой, начатой Карлом
Колдуном и продолженной его потомками. Убедившись после долгих разысканий,
что род алхимика не имел продолжения, я вернулся к своим штудиям, стремясь
найти заклинание, которое способно было бы освободить мою семью от
непосильного бремени проклятия. В одном решении я был непоколебим: остаться
холостым. Я полагал, что с моей смертью подрубленное родовое древо погребет
под собой проклятие.
Я готовился встретить свое тридцатилетие, когда небесный глас призвал
Пьера к себе. В полном одиночестве я похоронил старого слугу во внутреннем
дворике, где он любил прогуливаться. В конце концов мысль о том, что я
единственное живое существо, обитающее в крепости, перестала занимать меня,
ибо я сжился с чувством покинутости, которое притупило тщетный бунт против
надвигающегося рока, и почти смирился с тем, что должен разделить судьбу
моих предков. Я проводил время, исследуя разоренные залы и башни старого
замка, куда раньше не пускал меня юношеский страх; проникал в закоулки,
которые, по словам старого Пьера, не слышали человеческих шагов уже более
четырехсот лет. Повсюду я натыкался на странные, внушающие трепет предметы.
Я рассматривал мебель, покрытую пылью веков, осыпающуюся трухой под зубами
сырости, давно воцарившейся в комнатах. Небывалая дивная паутина опутывала
все предметы; гигантские летучие мыши хлопали жуткими иссохшими крыльями в
безграничном мраке.
Настал момент, когда я повел самый тщательный учет каждому истекшему
дню и каждому истекшему часу. Я был приговорен, и срок исполнения приговора
приближался с каждым движением маятника часов, украшавших библиотеку.
Момент, при мысли о котором я на протяжении стольких лет замирал от тоски,
был неотвратим. Проклятие вырывало моих предков из жизни незадолго до того,
как они достигали возраста, в котором погиб граф Генрих, и я ежесекундно
ждал прихода страшной гостьи смерти. Я не знал, в каком обличий она
предстанет передо мной, но решил, что ей не встретить в моем лице малодушной
дрожащей жертвы. С возросшим рвением я продолжал обшаривать замок-Событие,
определившее мою дальнейшую жизнь, случилось во время одной из вылазок в
полуразрушенное крыло замка, когда мне оставалось, по моими предчувствиям,
менее недели до рокового часа, который должен был стереть даже тень надежды
на продолжение моего земного бытия и превратить меня в ничто. Добрую часть
утра я посвятил полуразрушенной лестнице в одной из самых древних и
потрепанных временем башен замка. День застал меня за поисками места, откуда
спуск вел в помещение, служившее в Средние века, по всей видимости, тюрьмой,
а затем использовавшееся для хранения пороха. По мере того как я продвигался
по пропитанному селитрой проходу, начинавшемуся у последней ступени, настил
становился все менее упругим, и вскоре мерцающий свет моего светильника упал
на голую, сочившуюся водой стену. Лишенный возможности двигаться дальше, я
хотел было уже повернуть назад, как мой взгляд упал на проделанную в полу
неприметную крышку люка с кольцом. Мне пришлось повозиться, прежде чем я
сумел ее приподнять. Из черного провала поднимался едкий дым, от которого
пламя светильника заметалось с шипением, позволив мне, однако, рассмотреть
падающую скользкую и гладкую глубину каменных ступеней.
Опустив светильник в смердящую бездну, я подождал, пока огонь наберет
привычную силу, после чего начал спуск. Одолев немало ступеней, я оказался в
узком каменном проходе, проложенном, насколько я понимал, глубоко под
землей, и долго шел по нему, прежде чем оказался перед источенной сыростью
массивной дубовой дверью, которая оказала отчаянное сопротивление моим
попыткам открыть ее. Выбившись из сил, я двинулся назад, к лестнице, но, не
успев сделать нескольких шагов, испытал потрясение по своей глубине и
болезненности не сравнимое ни с одним переживанием, будь оно плодом эмоций
или ума. В могильной тишине я вдруг услышал, как скрипят ржавые петли
отворяющейся за моей спиной тяжелой двери. Мне трудно описать свои чувства в
тот момент. Я полагал, что старый замок давно опустел, и очевидное
присутствие человека или духа словно ножом полоснуло меня по сердцу.
Помедлив, я обернулся на звук и, не веря себе, приник взглядом к
представшему передо мной видению.
В проеме старинной готической двери стоял человек в длинном черном
средневековом платье и старинном головном уборе. Его роскошные волосы и
дремучая борода отливали чернотой. Я никогда не встречал человека со столь
высоким лбом, столь узловатыми, похожими на клешни, мертвенно-белыми руками
и столь глубоко запавшими щеками, обрамленными суровыми морщинами.
1 2 3
монотонным и оттого особенно ужасным голосом произнес проклятие, с того
момента неотступно следовавшее по пятам за представителями рода графа С
Да не достигнет ни один отпрыск рода убийцы
Возраста, превосходящего твой,
проговорил он и, отпрыгнув в сторону темного леса, быстрым движением
выхватил из складок своего платья склянку с бесцветной жидкостью. Плеснув
этой жидкостью в лицо убийцы, Карл скрылся за чернильными кулисами ночи.
Граф скончался на месте и был похоронен на следующий день. С того дня, когда
он появился на свет, и до его смерти прошло немногим больше тридцати двух
лет. Тщетно крестьяне, разбившись на группы, прочесывали лес и земли,
прилегающие к горе: колдун, умертвивший графа, исчез бесследно.
Время и табу, наложенное на упоминание о страшной ночи, стерли
проклятие из памяти семьи графа. Когда Годфрей, невольный виновник трагедии
и наследник графского титула, пал от стрелы во время охоты в возрасте
тридцати двух лет, никто не связал его гибель с роком, перешедшим к нему от
отца. Но когда много лет спустя Роберт, молодой граф, обладавший завидным
здоровьем, был найден бездыханным в окрестностях замка, крестьяне стали
потихоньку поговаривать, что смерть нашла их господина вскоре после того,
как он встретил свою тридцать вторую весну. Людовик, сын Роберта, достигнув
рокового возраста, утонул в крепостном рву; скорбный список пополнялся
поколение за поколением Генрихи, Роберты, Антуаны, Арманы, жизнерадостные,
ни разу не согрешившие, расставались с жизнью, едва им исполнялось столько
лет, сколько было их далекому предку, когда он совершил убийство.
Окончив чтение, я понял, что ждет меня в не столь отдаленном будущем
самое большее через одиннадцать лет, а может быть, и раньше. Жизнь, не
имевшая прежде в моих глазах большой ценности, с каждым днем становилась мне
все милей, и загадочный мир черной магии все глубже и глубже затягивал меня.
Я жил отшельником и не испытывал влечения к науке как таковой; отринув
современность ради Средних веков, я, подобно старцу Мишелю и юноше Карлу,
трудился, стараясь овладеть таинствами демонологии и алхимии. Моя
искушенность возрастала, но я все же был далек от того, чтобы постичь
странное проклятие, обрушившееся на мой род. Порой я утрачивал свой
мистицизм и, бросаясь в другую крайность, пытался объяснить смерть моих
предков более приземленной причиной банальной расправой, начатой Карлом
Колдуном и продолженной его потомками. Убедившись после долгих разысканий,
что род алхимика не имел продолжения, я вернулся к своим штудиям, стремясь
найти заклинание, которое способно было бы освободить мою семью от
непосильного бремени проклятия. В одном решении я был непоколебим: остаться
холостым. Я полагал, что с моей смертью подрубленное родовое древо погребет
под собой проклятие.
Я готовился встретить свое тридцатилетие, когда небесный глас призвал
Пьера к себе. В полном одиночестве я похоронил старого слугу во внутреннем
дворике, где он любил прогуливаться. В конце концов мысль о том, что я
единственное живое существо, обитающее в крепости, перестала занимать меня,
ибо я сжился с чувством покинутости, которое притупило тщетный бунт против
надвигающегося рока, и почти смирился с тем, что должен разделить судьбу
моих предков. Я проводил время, исследуя разоренные залы и башни старого
замка, куда раньше не пускал меня юношеский страх; проникал в закоулки,
которые, по словам старого Пьера, не слышали человеческих шагов уже более
четырехсот лет. Повсюду я натыкался на странные, внушающие трепет предметы.
Я рассматривал мебель, покрытую пылью веков, осыпающуюся трухой под зубами
сырости, давно воцарившейся в комнатах. Небывалая дивная паутина опутывала
все предметы; гигантские летучие мыши хлопали жуткими иссохшими крыльями в
безграничном мраке.
Настал момент, когда я повел самый тщательный учет каждому истекшему
дню и каждому истекшему часу. Я был приговорен, и срок исполнения приговора
приближался с каждым движением маятника часов, украшавших библиотеку.
Момент, при мысли о котором я на протяжении стольких лет замирал от тоски,
был неотвратим. Проклятие вырывало моих предков из жизни незадолго до того,
как они достигали возраста, в котором погиб граф Генрих, и я ежесекундно
ждал прихода страшной гостьи смерти. Я не знал, в каком обличий она
предстанет передо мной, но решил, что ей не встретить в моем лице малодушной
дрожащей жертвы. С возросшим рвением я продолжал обшаривать замок-Событие,
определившее мою дальнейшую жизнь, случилось во время одной из вылазок в
полуразрушенное крыло замка, когда мне оставалось, по моими предчувствиям,
менее недели до рокового часа, который должен был стереть даже тень надежды
на продолжение моего земного бытия и превратить меня в ничто. Добрую часть
утра я посвятил полуразрушенной лестнице в одной из самых древних и
потрепанных временем башен замка. День застал меня за поисками места, откуда
спуск вел в помещение, служившее в Средние века, по всей видимости, тюрьмой,
а затем использовавшееся для хранения пороха. По мере того как я продвигался
по пропитанному селитрой проходу, начинавшемуся у последней ступени, настил
становился все менее упругим, и вскоре мерцающий свет моего светильника упал
на голую, сочившуюся водой стену. Лишенный возможности двигаться дальше, я
хотел было уже повернуть назад, как мой взгляд упал на проделанную в полу
неприметную крышку люка с кольцом. Мне пришлось повозиться, прежде чем я
сумел ее приподнять. Из черного провала поднимался едкий дым, от которого
пламя светильника заметалось с шипением, позволив мне, однако, рассмотреть
падающую скользкую и гладкую глубину каменных ступеней.
Опустив светильник в смердящую бездну, я подождал, пока огонь наберет
привычную силу, после чего начал спуск. Одолев немало ступеней, я оказался в
узком каменном проходе, проложенном, насколько я понимал, глубоко под
землей, и долго шел по нему, прежде чем оказался перед источенной сыростью
массивной дубовой дверью, которая оказала отчаянное сопротивление моим
попыткам открыть ее. Выбившись из сил, я двинулся назад, к лестнице, но, не
успев сделать нескольких шагов, испытал потрясение по своей глубине и
болезненности не сравнимое ни с одним переживанием, будь оно плодом эмоций
или ума. В могильной тишине я вдруг услышал, как скрипят ржавые петли
отворяющейся за моей спиной тяжелой двери. Мне трудно описать свои чувства в
тот момент. Я полагал, что старый замок давно опустел, и очевидное
присутствие человека или духа словно ножом полоснуло меня по сердцу.
Помедлив, я обернулся на звук и, не веря себе, приник взглядом к
представшему передо мной видению.
В проеме старинной готической двери стоял человек в длинном черном
средневековом платье и старинном головном уборе. Его роскошные волосы и
дремучая борода отливали чернотой. Я никогда не встречал человека со столь
высоким лбом, столь узловатыми, похожими на клешни, мертвенно-белыми руками
и столь глубоко запавшими щеками, обрамленными суровыми морщинами.
1 2 3