Показания Рэндольфа Картера
Еще раз повторяю, джентльмены: все ваше расследование ни к чему не
приведет. Держите меня здесь хоть целую вечность; заточите меня в темницу,
казните меня, если уж вам так необходимо принести жертву тому
несуществующему божеству, которое вы именуете правосудием, но вы не услышите
от меня ничего нового. Я рассказал вам все, что помню, рассказал как на
духу, не исказив и не сокрыв ни единого факта, и если что-то осталось для
вас неясным, то виною тому мгла, застлавшая мне рассудок, и неуловимая,
непостижимая природа тех ужасов, что навлекли на меня эту мглу.
Повторяю: мне неизвестно, что случилось с Харли Уорреиом, хотя мне
кажется по крайней мере, я надеюсь, что он пребывает в безмятежном забытьи,
если, конечно, блаженство такого рода вообще доступно смертному. Да, в
течение пяти лет я был ближайшим другом и верным спутником Харли в его
дерзких изысканиях в области неведомого. Не стану также отрицать, что
человек, которого вы выставляете в качестве свидетеля, вполне мог видеть нас
вдвоем в ту страшную ночь в половине двенадцатого, на Гейнсвильском пике,
откуда мы, по его словам, направлялись в сторону Трясины Большого Кипариса
сам я, правда, всех этих подробностей почти не помню. То что у нас при себе
были электрические фонари, лопаты и моток провода, соединяющий какие-то
аппараты, я готов подтвердить даже под присягой, поскольку все эти предметы
играли немаловажную роль в той нелепой и чудовищной истории, отдельные
подробности которой глубоко врезались мне в память, как бы нибыла она слаба
и ненадежна. Относительно же происшедшего впоследствии и того, почему меня
обнаружили наутро одного и в невменяемом состоянии на краю болота клянусь,
мне неизвестно ничего, помимо того, что я уже устал вам повторять. Вы
говорите, что ни на болоте, ни в его окрестностях нет такого места, где мог
бы произойти описанный много кошмарный эпизод. Но я только поведал о том,
что видел собственными глазами, и мне нечего добавить. Было это видением или
бредом о, как бы мне хотелось, чтобы это было именно так! я не знаю, но это
все, что осталось в моей памяти от тех страшных часов, когда мы находились
вне поля зрения людей. И на вопрос, почему Харли Уоррен не вернулся,
ответить может только он сам, или его тень, или та безымянная сущность,
которую я не в силах описать.
Повторяю, я не только знал, какого рода изысканиям посвящает себя Харли
Уоррен, но и некоторым образом участвовал в них. Из его обширной коллекции
старинных редких книг на запретные темы я перечитал все те, что были
написаны на языках, которыми я владею; таких, однако, было очень мало по
сравнению с фолиантами, испещренными абсолютно мне неизвестными знаками.
Большинство, насколько я могу судить, арабскими, но та гробовдохновенная
книга, что привела нас к чудовищной развязке та книга, которую он унес с
собой в кармане, была написана иероглифами, подобных которым я нигде и
никогда не встречал. Уоррен ни за что не соглашался открыть мне, о чем эта
книга. Относительно же характера наших штудий, я могу лишь повторить, что
сегодня уже не вполне его себе представляю. И, по правде говоря, я даже рад
своей забывчивости, потому что это были жуткие занятия; я предавался им
скорее с деланным энтузиазмом, нежели с неподдельным интересом. Уоррен
всегда как-то подавлял меня, а временами я его даже боялся. Помню, как мне
стало не по себе от выражения его лица накануне того ужасного происшествия
он с увлечением излагал мне свои мысли по поводу того, почему иные трупы не
разлагаются, но тысячелетиями лежат в своих могилах, неподвластные тлену. Но
сегодня я уже не боюсь его; вероятно, он столкнулся с такими ужасами, рядом
с которыми мой страх ничто. Сегодня я боюсь уже не за себя, а за него.
Еще раз говорю, что я не имею достаточно ясного представления о наших
намерениях в ту ночь. Несомненно лишь то, что они были самым тесным образом
связаны с книгой, которую Уоррен захватил с собой с той самой древней
книгой, написанной непонятным алфавитом, что пришла ему по почте из Индии
месяц тому назад. Но, готов поклясться, я не знаю, что именно мы
предполагали найти. Свидетель показал, что видел нас в половине двенадцатого
на Гейнсвильском пике, откуда мы держали путь в сторону Трясины Большого
Кипариса. Возможно, так оно и было, но мне это как-то слабо запомнилось.
Картина, врезавшаяся мне в душу и опалившая ее, состоит всего лишь из одной
сцены. Надо полагать, было уже далеко за полночь, так как ущербный серп луны
стоял высоко в окутанных мглой небесах.
Местом Действия было старое кладбище, настолько старое, что я
затрепетал, глядя на многообразные приметы глубокой древности. Находилось
оно в глубокой сырой лощине, заросшей мхом, бурьяном и
причудливо-стелющимися травами. Неприятный запах, наполнявший лощину,
абсурдным образом связался в моем праздном воображении с гниющим камнем. Со
всех сторон нас обступали дряхлость и запустение, и меня ни на минуту не
покидала мысль, что мы с Уорреном первые живые существа, нарушившие
многовековое могильное безмолвие. Ущербная луна над краем ложбины тускло
проглядывала сквозь нездоровые испарения, которые, казалось, струились из
каких-то невидимых катакомб, и в ее слабом, неверном свете я различал
зловещие очертания старинных плит, урн, кенотафов (Кенотаф - пустая, т.е. не
содержащая погребения могила. Создавались в Древнем Египте, Греции, Риме и
Средней Азии в тех случаях, когда умершего на чужбине человека нельзя было
похоронить), сводчатых входов в склепы крошащихся, замшелых, потемневших от
времени и наполовину скрытых в буйном изобилии вредоносной растительности.
Первое впечатление от этого чудовищного некрополя сложилось у меня в
тот момент, когда мы с Уорреном остановились перед какой-то ветхой гробницей
и скинули на землю поклажу, по-видимому, принесенную нами с собой. Я помню,
что у меня было две лопаты и электрический фонарь, а у моего спутника точно
такой же фонарь и переносной телефонный аппарат. Между нами не было
произнесено ни слова, ибо и место, и наша цель были нам как будто известны.
Не теряя времени, мы взялись за лопаты и принялись счищать траву, сорняки и
налипший грунт со старинного плоского надгробья. Расчистив крышу склепа,
составленную из трех тяжелых гранитных плит, мы отошли назад чтобы взглянуть
со стороны на картину, представшую нашему взору. Уоррен, похоже, производил
в уме какие-то расчеты.Вернувшись к могиле, он взял лопату и, орудуя ею как
рычагом, попытался приподнять плиту, расположенную ближе других к груде
камней, которая в свое время, вероятно, представляла собою памятник. У него
ничего не вышло, и он жестом позвал меня на помощь. Совместными усилиями нам
удалось расшатать плиту, приподнять ее и поставить на бок.
На месте удаленной плиты зиял черный провал, из которого вырвалось
скопище настолько тошнотворных миазмов, что мы в ужасе отпрянули назад.
Когда спустя некоторое время мы снова приблизились к яме, испарения стали
уже менее насыщеными.
1 2 3
Еще раз повторяю, джентльмены: все ваше расследование ни к чему не
приведет. Держите меня здесь хоть целую вечность; заточите меня в темницу,
казните меня, если уж вам так необходимо принести жертву тому
несуществующему божеству, которое вы именуете правосудием, но вы не услышите
от меня ничего нового. Я рассказал вам все, что помню, рассказал как на
духу, не исказив и не сокрыв ни единого факта, и если что-то осталось для
вас неясным, то виною тому мгла, застлавшая мне рассудок, и неуловимая,
непостижимая природа тех ужасов, что навлекли на меня эту мглу.
Повторяю: мне неизвестно, что случилось с Харли Уорреиом, хотя мне
кажется по крайней мере, я надеюсь, что он пребывает в безмятежном забытьи,
если, конечно, блаженство такого рода вообще доступно смертному. Да, в
течение пяти лет я был ближайшим другом и верным спутником Харли в его
дерзких изысканиях в области неведомого. Не стану также отрицать, что
человек, которого вы выставляете в качестве свидетеля, вполне мог видеть нас
вдвоем в ту страшную ночь в половине двенадцатого, на Гейнсвильском пике,
откуда мы, по его словам, направлялись в сторону Трясины Большого Кипариса
сам я, правда, всех этих подробностей почти не помню. То что у нас при себе
были электрические фонари, лопаты и моток провода, соединяющий какие-то
аппараты, я готов подтвердить даже под присягой, поскольку все эти предметы
играли немаловажную роль в той нелепой и чудовищной истории, отдельные
подробности которой глубоко врезались мне в память, как бы нибыла она слаба
и ненадежна. Относительно же происшедшего впоследствии и того, почему меня
обнаружили наутро одного и в невменяемом состоянии на краю болота клянусь,
мне неизвестно ничего, помимо того, что я уже устал вам повторять. Вы
говорите, что ни на болоте, ни в его окрестностях нет такого места, где мог
бы произойти описанный много кошмарный эпизод. Но я только поведал о том,
что видел собственными глазами, и мне нечего добавить. Было это видением или
бредом о, как бы мне хотелось, чтобы это было именно так! я не знаю, но это
все, что осталось в моей памяти от тех страшных часов, когда мы находились
вне поля зрения людей. И на вопрос, почему Харли Уоррен не вернулся,
ответить может только он сам, или его тень, или та безымянная сущность,
которую я не в силах описать.
Повторяю, я не только знал, какого рода изысканиям посвящает себя Харли
Уоррен, но и некоторым образом участвовал в них. Из его обширной коллекции
старинных редких книг на запретные темы я перечитал все те, что были
написаны на языках, которыми я владею; таких, однако, было очень мало по
сравнению с фолиантами, испещренными абсолютно мне неизвестными знаками.
Большинство, насколько я могу судить, арабскими, но та гробовдохновенная
книга, что привела нас к чудовищной развязке та книга, которую он унес с
собой в кармане, была написана иероглифами, подобных которым я нигде и
никогда не встречал. Уоррен ни за что не соглашался открыть мне, о чем эта
книга. Относительно же характера наших штудий, я могу лишь повторить, что
сегодня уже не вполне его себе представляю. И, по правде говоря, я даже рад
своей забывчивости, потому что это были жуткие занятия; я предавался им
скорее с деланным энтузиазмом, нежели с неподдельным интересом. Уоррен
всегда как-то подавлял меня, а временами я его даже боялся. Помню, как мне
стало не по себе от выражения его лица накануне того ужасного происшествия
он с увлечением излагал мне свои мысли по поводу того, почему иные трупы не
разлагаются, но тысячелетиями лежат в своих могилах, неподвластные тлену. Но
сегодня я уже не боюсь его; вероятно, он столкнулся с такими ужасами, рядом
с которыми мой страх ничто. Сегодня я боюсь уже не за себя, а за него.
Еще раз говорю, что я не имею достаточно ясного представления о наших
намерениях в ту ночь. Несомненно лишь то, что они были самым тесным образом
связаны с книгой, которую Уоррен захватил с собой с той самой древней
книгой, написанной непонятным алфавитом, что пришла ему по почте из Индии
месяц тому назад. Но, готов поклясться, я не знаю, что именно мы
предполагали найти. Свидетель показал, что видел нас в половине двенадцатого
на Гейнсвильском пике, откуда мы держали путь в сторону Трясины Большого
Кипариса. Возможно, так оно и было, но мне это как-то слабо запомнилось.
Картина, врезавшаяся мне в душу и опалившая ее, состоит всего лишь из одной
сцены. Надо полагать, было уже далеко за полночь, так как ущербный серп луны
стоял высоко в окутанных мглой небесах.
Местом Действия было старое кладбище, настолько старое, что я
затрепетал, глядя на многообразные приметы глубокой древности. Находилось
оно в глубокой сырой лощине, заросшей мхом, бурьяном и
причудливо-стелющимися травами. Неприятный запах, наполнявший лощину,
абсурдным образом связался в моем праздном воображении с гниющим камнем. Со
всех сторон нас обступали дряхлость и запустение, и меня ни на минуту не
покидала мысль, что мы с Уорреном первые живые существа, нарушившие
многовековое могильное безмолвие. Ущербная луна над краем ложбины тускло
проглядывала сквозь нездоровые испарения, которые, казалось, струились из
каких-то невидимых катакомб, и в ее слабом, неверном свете я различал
зловещие очертания старинных плит, урн, кенотафов (Кенотаф - пустая, т.е. не
содержащая погребения могила. Создавались в Древнем Египте, Греции, Риме и
Средней Азии в тех случаях, когда умершего на чужбине человека нельзя было
похоронить), сводчатых входов в склепы крошащихся, замшелых, потемневших от
времени и наполовину скрытых в буйном изобилии вредоносной растительности.
Первое впечатление от этого чудовищного некрополя сложилось у меня в
тот момент, когда мы с Уорреном остановились перед какой-то ветхой гробницей
и скинули на землю поклажу, по-видимому, принесенную нами с собой. Я помню,
что у меня было две лопаты и электрический фонарь, а у моего спутника точно
такой же фонарь и переносной телефонный аппарат. Между нами не было
произнесено ни слова, ибо и место, и наша цель были нам как будто известны.
Не теряя времени, мы взялись за лопаты и принялись счищать траву, сорняки и
налипший грунт со старинного плоского надгробья. Расчистив крышу склепа,
составленную из трех тяжелых гранитных плит, мы отошли назад чтобы взглянуть
со стороны на картину, представшую нашему взору. Уоррен, похоже, производил
в уме какие-то расчеты.Вернувшись к могиле, он взял лопату и, орудуя ею как
рычагом, попытался приподнять плиту, расположенную ближе других к груде
камней, которая в свое время, вероятно, представляла собою памятник. У него
ничего не вышло, и он жестом позвал меня на помощь. Совместными усилиями нам
удалось расшатать плиту, приподнять ее и поставить на бок.
На месте удаленной плиты зиял черный провал, из которого вырвалось
скопище настолько тошнотворных миазмов, что мы в ужасе отпрянули назад.
Когда спустя некоторое время мы снова приблизились к яме, испарения стали
уже менее насыщеными.
1 2 3