Было бы это, безусловно, неверно, потому что имели эти существа
статистические приставки, и никто, даже сам Трурль, не мог сказать, что и
как они делать будут. Целую ночь будили Трурля радостные крики, и шум этот
сильно эму досаждал. "Но теперь уже", - сказал он себе, - "Клапауциусу ни
к чему не прицепиться. Счастливы они, но не не по программе и не по
обязанности, а только статистическим, эргодическим и вероятностным
образами. Моя взяла!" С этой мыслью глубоко уснул он и спал до самого
утра.
Так как не застал он Клапауциуса дома, то проискал его до самого
обеда, а найдя, повел его к себе, прямо на фелицитологический полигон.
Осмотрел Клапауциус дома, изгороди, будки, надписи, дворец правления и его
залы, делегатов, граждан, поговорил с теми и с другими, а в переулке снова
попробовал одному низенькому гражданину в лоб дать, но взяли его тут же
трое других за руки и за ноги, и моментально выкинули из города через
ворота, и хотя следили они за тем, чтобы шею ему не сломать, однако
морщился он, из придорожной канавы выбираясь.
- Ну как? - спросил Трурль, сделав вид, что вовсе не заметил позора
Клапауциуса. - Что скажешь?
- Я приду завтра утром, - ответил тот.
- Разумеется, - уходя, удовлетворенно улыбался Трурль. На следующий
день, около полудня, снова вошли оба конструктора в город, и увидели
большие перемены. Остановил их сразу же патруль, и старший по званию
сказал Трурлю
- Почему у тебя такой кислый вид? Или пения птичек не слышишь? Или
цветов не видишь? Голову выше!
Другой, пониже рангом, добавил:
- Держаться бодро, браво, весело!
А третий ничего не сказал, а только бронированным кулаком треснул
конструктора по спине, да так, что там что-то хрустнуло. Затем все
повернулись к Клапауциусу, но тот, не ожидая дальнейшего, сам так лихо
вытянулся, так убедительно восторг продемонстрировал, что патруль оставил
его в покое, дальше пошел. Сцена эта на творца нового общества произвела
большое впечатление. Уставился он, раскрыв рот, на площадь перед дворцом
счастья, где, выстроившись в шеренгу по четыре, жители по команде издавали
крики восторга.
- Бытию - ура! - орал кто-то с эполетами и с бунчуком, и стройный хор
голосов отвечал ему:
- Ура! Ура! Ура!..
Не успел Трурль и слова сказать, как оказался вместе с приятелем в
шеренге, крепко схваченный, и до самого вечера муштровали их, обучая как
себе зло, а ближнему в шеренге добро творить - все на три счета. Командиры
же, которых звали фелиционерами, то есть с_т_р_а_ж_а_м_и в_с_е_о_б_щ_е_г_о
с_ч_а_с_т_ь_я, а сокращенно - всесчасами, следили за тем, чтобы каждый в
отдельности и все разом выражали полное удовлетворение и совершеннейшее
блаженство, что на практике оказалось крайне утомительным. Во время
краткого перерыва в фелицитологических маневрах удалось Трурлю и
Клапауциусу улизнуть из шеренги и спрятаться за забором. Затем, прижимаясь
к земле, как при артиллерийском обстреле, добежали они до дома Трурля и
для надежности спрятались на чердаке. Это было сделано вовремя, ибо и по
дальним окрестностям сновали уже патрули, прочесывая район в поисках
несчастных, огорченных и грустных, которых быстро обрабатывали прямо на
месте. Трурль, ругаясь на чем свет стоит, искал способ ликвидировать
последствия эксперимента, принявшего такой трагический оборот. Клапауциус
же хихикал в кулак. Не придумав ничего лучше, выслал Трурль в город,
скрепя сердце, отряд демонтажников, причем для большей надежности и в
огромном секрете от Клапауциуса так их запрограммировал, чтобы не могли
они попасться на удочки лозунгов, провозглашающих всеобщую
благожелательность и повсеместную взаимопомощь. Когда столкнулся этот
отряд со всесчасами, то только искры посыпались. Сражались фелиционеры за
дело всеобщего счастья геройски. Вынужден был Трурль послать
дополнительные отряды со сдвоенными тисками и клещами, и тогда перешла
стычка в нешуточный бой, настоящую войну, потому что сражались обе стороны
с огромным самопожертвованием, разя друг друга уже картечью и шрапнелью.
Когда же наконец вышли конструкторы во двор, то поле боя, освещенное
молодым месяцем, представляло собой печальное зрелище. В покрытом дымом
городе лежали тут и там не разобранные в спешке до конца фелиционеры,
продолжая и в своей механической агонии выражать крайнюю и непоколебимую
приверженность идее всеобщего добра. Трурль даже не пытался скрыть свое
лицо, искаженное гневом и отчаянием. Не понимал он совершенно, где же
допущена ошибка, которая счастливцев в держиморд превратила.
- Лозунг всеобщей благожелательности, мой дорогой, может принести
разные плоды, - снисходительно объяснил ему Клапауциус. - Тот, кому
хорошо, сразу же хочет, чтобы и другим хорошо было, а строптивых начинает
дубиной в рай загонять.
- Значит, добро может родить зло! О как же коварна природа вещей! -
Крикнул Трурль. - Тогда объявляю я бой самой природе! Прощай, Клапауциус!
Сейчас ты видишь меня побежденным, но проиграть сражение - не значит
проиграть войну!
Засел он сразу же, словно отшельник, за книги и рукописи - мрачный,
но от этого еще более настойчивый. Здравый смысл подсказал ему, что не
мешало бы перед следующим экспериментом окружить свой двор стенами, а в
амбразурах поставить пушки, но недостаточно ему этого показалось для того,
чтобы начать творение всеобщей благожелательности. Тогда решил он в
будущем создавать только уменьшенные модели в масштабе 1:100.000, в рамках
микроминиатюрной экспериментальной социологии. Начертал он на стенах
мастерской лозунги, дабы постоянно иметь их перед глазами:
1) Сердечная добровольность; 2) Ласковая кротость; 3) Деликатная
благожелательность; 4) Чуткая забота - и взялся за претворение этих
лозунгов в жизнь. Для начала смонтировал он под микроскопом тысячу
электрочеловечков, снабдив их невеликим разумом и небольшой тягой к добру,
так как фанатизма теперь уже побаивался. Копошились они довольно вяло в
шкатулочке, предоставленной им для проживания и похожей, из-за этого
мерного и монотонного движения, на часовой механизм. Тогда добавил он им
немного мудрости, подкрутив в мозгу винтики. Тогда зашевелились они
порезвее, и, сделав из опилок инструменты, начали долбить стенки и дно.
Потом увеличил потенциал добра. Сразу же образовались благотворительные
общества, каждый бегал в поисках тех, кому помочь можно было, появился
спрос на вдов и сирот, особенно на слепых. Такими заботами их окружали,
такое внимание оказывали, что некоторые убогие прятались за медными
петлями шкатулки, и началось уже настоящее общественное бедствие. Нехватка
вдов и сирот вызвала кризис и, не находя на этом свете, то есть в
шкатулке, объектов, пригодных для проявления крайне активной
благожелательности, на восемнадцатом поколении создали микрочеловечки веру
в А_б_с_о_л_ю_т_н_о_г_о С_и_р_о_т_у, которого до конца утешить и
осчастливить вообще невозможно. Через эту форточку избыток альтруизма,
перешедшего в нечто метафизическое, выпускался в трансцендентальную
бесконечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15