– Говорите здалеча.
Мы остановились.
– Что у вас за дело?
Дядя говорит:
– Перво-наперво – вот.
И положил на стол барашка в бумажке. Цыганок прикрыл.
Тогда дядя стал рассказывать:
– Я елецкий купец и церковный староста, приехал сюда вчерашний день по духовной надобности; пристал у родственниц за Плаутиным колодцем…
– Так это вас, что ли, нонче ночью ограбили?
– Точно так; мы возвращались с племянником в одиннадцать часов, и за нами следовал неизвестный человек; а как мы стали переходить через лед между барок, он…
– Постойте… А кто же с вами был третий?
– Третьего с нами никого не было, окроме этого вора, который бросился…
– Но кого же там ночью утопили?
– Утопили?
– Да!
– Мы об этом ничего не известны.
Полицмейстер позвонил и говорит квартальному:
– Взять их за клин!
Дядя взмолился.
– Помилуйте, ваше высокоблагородие! Да за что же нас!.. Мы сами пришли рассказать…
– Это вы человека утопили?
– Да мы даже ничего и не слышали, ни о каком утоплении. Кто утонул?
– Неизвестно. Бобровый картуз изгаженный у проруби найден, а кто его носил – неизвестно.
– Бобровый картуз?!
– Да; покажите-ка ему картуз, что он скажет? Квартальный достал из шкафа дядин картуз.
Дядя говорит:
– Это мой картуз. Его вчера с меня на льду вор сорвал.
Цыганок глазами захлопал.
– Как вор? Что ты врешь! Вор не шапку снял, а вор часы украл.
– Часы? с кого, ваше высокоблагородие?
– С никитского дьякона.
– С никитского дьякона!
– Да; и его очень избили, этого никитского дьякона.
Мы, знаете, так и обомлели.
Так вот это кого мы обработали!
Цыганок говорит:
– Вы должны знать этих мошенников.
– Да, – отвечает дядя, – это мы сами и есть.
И рассказал все, как дело было.
– Где же теперь эти часы?
– Извольте – вот одни часы, а вот другие.
– И только?
Дядя пустил еще барашка и говорит:
– Вот это еще к сему.
Прикрыл и говорит:
– Привести сюда дьякона!
Глава шестнадцатая
Входит сухощавый дьякон, весь избит и голова перевязана. Цыганок на меня смотрит и говорит:
– Видишь?!
Кланяюсь и говорю:
– Ваше высокоблагородие, я все претерпеть достоин, только от дальнего места помилуйте. Я один сын у матери.
– Да нет, ты христианин или нет? Есть в тебе чувство?
Я вижу этакий разговор несоответственный и говорю:
– Дяденька, дайте за меня барашка, вам дома отдадут.
Дядя подал.
– Как это у вас происходило?
Дьякон стал рассказывать, что «были, говорит, мы целой компанией в Борисоглебской гостинице, и очень все было хорошо и благородно, но потом гостинник посторонних слушателей под кровать положил за магарыч, а один елецкий купец обиделся, и вышла колотовка. Я тихо оделся и сам вышел, но как обогнул присутственные места, вижу, впереди меня два человека подкарауливают. Я остановлюсь, чтобы они ушли дальше, и они остановятся; я пойду – и они идут. А вдруг между тем издали слышу, еще меня кто-то сзади настигает… Я совсем испугался, бросился, а те два обернулись ко мне в узком проходе между барок и дорогу мне загородили… А задний с горы совсем нагоняет. Я поблагословился в уме: Господи, благослови! Да пригнулся, чтобы сквозь этих двух проскочить, и проскочил, но они меня нагнали, с ног свалили, избили и часы сорвали… Вот и цепочки обрывок».
– Покажите цепочку.
Сложил обрывочек цепочки с тем, что при часах остался, и говорит:
– Это так и есть. Смотрите, ваши эти часы?
Дьякон отвечает:
– Это самые мои, и я их желаю в обрат получить.
– Этого нельзя, они должны остаться до рассмотрения.
– А как же, – говорит, – за что я избит?
– А вот это вы у них спросите.
Тут дядя вступился.
– Ваше высокородие! Что же нас спрашивать понапрасну. Это в действительности наша вина, это мы отца дьякона били, мы и исправимся. Ведь мы его к себе в Елец берем.
А дьякон так обиделся, что совсем и не в ту сторону.
– Нет, – говорит, – позвольте еще, чтобы я в Елец согласился. Бог с вами совсем: только упросили, и сейчас же на первый случай такое надо мной обхождение.
Дядя говорит:
– Отец дьякон, да ведь это в ошибке все дело.
– Хороша ошибка, когда мне шею нельзя повернуть.
– Мы тебя вылечим.
– Нет, я, – говорит, – вашего лечения не хочу, меня всегда у Финогеича банщик лечит, а вы мне заплатите тысячу рублей на отстройку дома.
– Ну и заплатим.
– Я ведь это не в шутку; меня бить нельзя… на мне сан.
– И сан удовлетворим.
И Цыганок тоже дяде помогать стал:
– Елецкие, – говорит, – купцы удовлетворят… Кто там еще за клином есть?
Глава семнадцатая
Вводят борисоглебского гостинника и Павла Мироныча. На Павле Мироныче сюртук изодран, и на гостиннике тоже.
– За что дрались? – спрашивает Цыганок.
А они оба кладут ему по барашку на стол и отвечают:
– Ничего, – говорят, – ваше высокоблагородие, не было, мы опять в полной приязни.
– Ну, прекрасно, если за побои не сердитесь – это ваше дело; а как же вы смели сделать беспорядок в городе? Зачем вы на Полешской площади все корыты, и лубья, и оглобли поваляли?
Гостинник говорит, что по нечаянности.
– Я, – говорит, – его хотел вести ночью в полицию, а он – меня; друг дружку тянули за руки, а мясник Агафон мне поддерживал; в снегу сбились, на площадь попали – никак не пролезть… все валяться пошло… Со страху кричать начали… Обход взял… часы пропали…
– У кого?
– У меня.
Павел Мироныч говорит:
– И у меня тоже.
– Какие же доказательства?
– Для чего же доказательства? Мы их не ищем.
– А мясника Агафона кто под корыто подсунул?
– Этого знать не можем, – отвечает гостинник, – не иначе как корыто на него повалилось и его прихлопнуло, а он заснул под ним хмельной. Отпустите нас, ваше высокоблагородие, мы ничего не ищем.
– Хорошо, – говорит Цыганок, – только надо других кончить. Введите сюда другого дьякона. Пришел черный дьякон. Цыганок ему говорит:
– Вы это зачем же ночью Судку разбили?
Дьякон отвечает:
– Я, – говорит, – ваше высокоблагородие, был очень испугавшись.
– Чего вы могли испугаться?
– На льду какие-то люди стали громко «караул» кричать; я назад бросился и прошусь к будошнику, чтобы он меня от подлетов спрятал, а он гонит: «Я, – говорит, – не встану, а подметки под сапоги отдал подкинуть». Тогда я с перепугу на дверь понапер, дверь сломалась. Я виноват – силом вскочил в будку и заснул, а утром встал, смотрю: ни часов, ни денег нет.
Цыганок говорит:
– Что же, елецкие? Видите, и этот дьякон через вас пострадал, и у него часы пропали.
Павел Мироныч и дядя отвечают:
– Ну, ваше высокоблагородие, нам надо домой сходить занять у знакомцев, здесь при нас больше нету.
Так и вышли все, а часы там остались, и скоро в этом во всем утешились, и много еще было смеху и потехи, и напился я тогда с ними в первый раз в жизни пьян в Борисоглебской и ехал по улице на извозчике, платком махал. Потом они денег в Орле заняли и уехали, а дьякона с собой не увезли, потому что он их очень забоялся. Как ни просили – не поехал.
– Я, – говорит, – очень рад, что мне господь даровал с вас за мою обиду тыщу рублей получить. Я теперь домик обстрою и здесь хорошее место у секретаря выхлопочу, а вы, елецкие, как я вижу, очень дерзки.
Для меня же настало испытанье ужасное. Маменька от гнева на меня так занемогли, что стали близко гробу. Унылость во всем доме стала повсеместная. Лекаря Депиша не хотели: боялись, что он будет обо всем состоянье здоровья расспрашивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10