"отдай мне твою дочь на ложе, и тогда я освобожу тебя от темницы - иначе ты задохнёшься в колодке". Я оскорбился и не хотел слышать об этом. Это было мне тем более тяжко, что у моей бедной дочери есть жених. Он беден, но имеет возвышенный ум, и дочь моя горячо любит его с самого детства; кроме того и жена моя не снесёт такого бесчестья, чтобы дочь наша стала наложницей. Но беда настигает беду: представь себе новое горе: дочь моя всё это узнала и сегодня сказала мне тихо:
- Отец, я всё знаю... я уже не ребёнок... я решилась, отец... Чтобы на твою старую шею не набили колодку... Прости мне, отец... я решилась...
Она зарыдала, и я вместе с нею рыдал ещё больше и стал её отговаривать, но она отвечала:
- Любовь к тебе и к матери, которая не снесёт твоего унижения, во мне теперь говорит сильнее любви к моему жениху: он молод, - продолжала она, глотая бежавшие слёзы, - он полюбит другую и с ней пусть узнает счастье супружеской жизни; а я... я твоя дочь... я дочь моей матери... вы меня воспитали... вы стары... Не говори мне больше ни слова, отец, потому что я твёрдо решилась.
Притом она пригрозила, что если я буду ей противоречить, то она не станет ждать завтрашнего дня, когда заимодавец назначил мне срок, а уйдёт к нему сию же минуту.
Незнакомец отёр набежавшие на лицо его слёзы и кончил:
- Что ещё скажу тебе дальше? Моя дочь имеет решительный нрав и нежно нас с матерью любит... Что она порешила, против того напрасно с ней спорить... Я упросил её только подождать до завтра, и солгал ей, будто имею ещё на кого-то надежду... День целый я ходил как безумный, потом возвратился домой, обнял жену и дочь и оставил их вместе, а сам взял тихонько шнурок и побежал искать уединённого места, где мог бы окончить свои страдания. Ты мне помешала, но за то облегчила горе моё своим сердобольным участием. Мне мило видеть лицо твоё, прекрасное и доброе, как лицо моей дочери. Пусть благословит тебя Небо, а теперь прощай и не мешай мне: я пойду и окончу с собой. Когда я не буду в живых, дочь моя не станет бояться колодки, которую могут набить на шею отцу, и она выйдет замуж за своего жениха, а не продаст себя, ради отца, богачу на бесчестное ложе.
Египтянка внимательно выслушала весь рассказ незнакомца, а потом сказала, глядя ему твёрдо в лицо:
- Я понимаю во всём твою милую дочь - она добрая девушка.
- Тем это тяжелей для меня, - отвечал незнакомец.
- Я понимаю и это; но скажи мне - сколько ты должен заимодавцу?
- О, очень много, - отвечал незнакомец и назвал очень знатную сумму.
Это равнялось всему состоянию египтянки.
- Приди ко мне завтра - я дам тебе эту сумму. Незнакомец изумился: он и радовался, и не мог верить тому, что слышит, а потом стал ей говорить, что он даже не смеет принять от неё такую великую помощь. Он напомнил ей, что долг его составляет слишком значительную сумму, и просил её подумать, не подвергает ли она себя слишком большой жертве, которой он даже не в состоянии и обещать возвратить ей.
- Это не твоё дело, - отвечала египтянка.
- Притом же, - сказал он, - припомни и то, что я из другого народа - я эллин, и другой с тобой веры.
Египтянка опустила ресницы своих длинных, как миндалины, глаз и отвечала ему:
- Я не знаю, в чём твоя вера: это касается наших жрецов; но я верю, что грязь так же марает ногу гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжёт уголь калёный. Не смущай меня, грек; твоя дочь покорила себе моё сердце, - иди, обними твою дочь и жену и приди ко мне завтра.
А когда незнакомец ушёл, девушка тотчас же опять взяла своё покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену всё своё имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.
Через малое же время, когда прошёл срок сделанного заклада, ростовщик пришёл с закладной и взял за себя всё имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у неё не было ни средств, ни приюта.
Скоро увидели её в этом положении прежние знакомые её родителей и стали говорить ей:
- Ты безумная девушка, и сама виновата в том, до чего тебя довела твоя безрассудная доброта!
Она же им отвечала, что её доброта не была безрассудна, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. Она рассказала им всё о несчастье эллина.
- Так ты вдвое безумна, если сделала это всё для людей чужой веры!
- Да ведь не порода и вера страдали, а люди, - ответила она.
Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против неё ещё большее раздражение.
- Ты хочешь блистать своей добротою к чужеверным пришельцам, - ну, так живи же, как знаешь! - и все предоставили её судьбе, а судьба приготовила ей жестокое испытание.
Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылись в её воспитании: она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту и светлый, даже проницающий ум и возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное, девственное тело её было слабо для того, чтоб исполнять грубые работы - береговые подёнщицы её отгоняли; она не могла носить ни корзины с плодами, ни кирпичи на постройки, и когда она хотела мыть бельё на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала её нежные руки, а текучая вода производила у неё головокружение, так что она упала в воду и её, полуживую, без чувств вытащили из Нила.
Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухою ячменною лепешкой береговая блудница, - одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов (навклиров); одна эта женщина поделилась с нею и на ночь своею циновкой, она же прикрыла её и от стужи ночной своею сухою одеждой, а потом... прекрасная египтянка стала такою же, как эта, прибрежной блудницей.
Все знавшие Азу от неё отвратились - она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец, и вспоминала его рассказ, и всегда находила, что не могла поступить иначе, как поступила: пусть страдает она, но другие спасены!.. Это радовало египтянку и давало ей силу терпеть её унижение; но случались минуты слабости, когда она была близка к отчаянию и готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручей на красном, как сгустелый ком крови, песчаном холме и размышляла о том: неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калёными угольями?
Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор - плетись между грязью и углём. Для чего же тогда нашим сердцам дано знать сострадание? Или Небо жестоко? Зачем оттуда никто не сойдёт и не укажет - как людям сделать жизнь свою лучше, чтоб отверженных не было, и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошёл оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, - как бы она хотела рыдать у его ног и во всю жизнь исполнять всё, что он ей прикажет!
В таком настроении она однажды тихо брела вдоль берега Нила, по уединённому месту, и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня не ела и чувствовала мучительный голод. В глазах у неё мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
- Отец, я всё знаю... я уже не ребёнок... я решилась, отец... Чтобы на твою старую шею не набили колодку... Прости мне, отец... я решилась...
Она зарыдала, и я вместе с нею рыдал ещё больше и стал её отговаривать, но она отвечала:
- Любовь к тебе и к матери, которая не снесёт твоего унижения, во мне теперь говорит сильнее любви к моему жениху: он молод, - продолжала она, глотая бежавшие слёзы, - он полюбит другую и с ней пусть узнает счастье супружеской жизни; а я... я твоя дочь... я дочь моей матери... вы меня воспитали... вы стары... Не говори мне больше ни слова, отец, потому что я твёрдо решилась.
Притом она пригрозила, что если я буду ей противоречить, то она не станет ждать завтрашнего дня, когда заимодавец назначил мне срок, а уйдёт к нему сию же минуту.
Незнакомец отёр набежавшие на лицо его слёзы и кончил:
- Что ещё скажу тебе дальше? Моя дочь имеет решительный нрав и нежно нас с матерью любит... Что она порешила, против того напрасно с ней спорить... Я упросил её только подождать до завтра, и солгал ей, будто имею ещё на кого-то надежду... День целый я ходил как безумный, потом возвратился домой, обнял жену и дочь и оставил их вместе, а сам взял тихонько шнурок и побежал искать уединённого места, где мог бы окончить свои страдания. Ты мне помешала, но за то облегчила горе моё своим сердобольным участием. Мне мило видеть лицо твоё, прекрасное и доброе, как лицо моей дочери. Пусть благословит тебя Небо, а теперь прощай и не мешай мне: я пойду и окончу с собой. Когда я не буду в живых, дочь моя не станет бояться колодки, которую могут набить на шею отцу, и она выйдет замуж за своего жениха, а не продаст себя, ради отца, богачу на бесчестное ложе.
Египтянка внимательно выслушала весь рассказ незнакомца, а потом сказала, глядя ему твёрдо в лицо:
- Я понимаю во всём твою милую дочь - она добрая девушка.
- Тем это тяжелей для меня, - отвечал незнакомец.
- Я понимаю и это; но скажи мне - сколько ты должен заимодавцу?
- О, очень много, - отвечал незнакомец и назвал очень знатную сумму.
Это равнялось всему состоянию египтянки.
- Приди ко мне завтра - я дам тебе эту сумму. Незнакомец изумился: он и радовался, и не мог верить тому, что слышит, а потом стал ей говорить, что он даже не смеет принять от неё такую великую помощь. Он напомнил ей, что долг его составляет слишком значительную сумму, и просил её подумать, не подвергает ли она себя слишком большой жертве, которой он даже не в состоянии и обещать возвратить ей.
- Это не твоё дело, - отвечала египтянка.
- Притом же, - сказал он, - припомни и то, что я из другого народа - я эллин, и другой с тобой веры.
Египтянка опустила ресницы своих длинных, как миндалины, глаз и отвечала ему:
- Я не знаю, в чём твоя вера: это касается наших жрецов; но я верю, что грязь так же марает ногу гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжёт уголь калёный. Не смущай меня, грек; твоя дочь покорила себе моё сердце, - иди, обними твою дочь и жену и приди ко мне завтра.
А когда незнакомец ушёл, девушка тотчас же опять взяла своё покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену всё своё имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.
Через малое же время, когда прошёл срок сделанного заклада, ростовщик пришёл с закладной и взял за себя всё имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у неё не было ни средств, ни приюта.
Скоро увидели её в этом положении прежние знакомые её родителей и стали говорить ей:
- Ты безумная девушка, и сама виновата в том, до чего тебя довела твоя безрассудная доброта!
Она же им отвечала, что её доброта не была безрассудна, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. Она рассказала им всё о несчастье эллина.
- Так ты вдвое безумна, если сделала это всё для людей чужой веры!
- Да ведь не порода и вера страдали, а люди, - ответила она.
Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против неё ещё большее раздражение.
- Ты хочешь блистать своей добротою к чужеверным пришельцам, - ну, так живи же, как знаешь! - и все предоставили её судьбе, а судьба приготовила ей жестокое испытание.
Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылись в её воспитании: она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту и светлый, даже проницающий ум и возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное, девственное тело её было слабо для того, чтоб исполнять грубые работы - береговые подёнщицы её отгоняли; она не могла носить ни корзины с плодами, ни кирпичи на постройки, и когда она хотела мыть бельё на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала её нежные руки, а текучая вода производила у неё головокружение, так что она упала в воду и её, полуживую, без чувств вытащили из Нила.
Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухою ячменною лепешкой береговая блудница, - одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов (навклиров); одна эта женщина поделилась с нею и на ночь своею циновкой, она же прикрыла её и от стужи ночной своею сухою одеждой, а потом... прекрасная египтянка стала такою же, как эта, прибрежной блудницей.
Все знавшие Азу от неё отвратились - она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец, и вспоминала его рассказ, и всегда находила, что не могла поступить иначе, как поступила: пусть страдает она, но другие спасены!.. Это радовало египтянку и давало ей силу терпеть её унижение; но случались минуты слабости, когда она была близка к отчаянию и готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручей на красном, как сгустелый ком крови, песчаном холме и размышляла о том: неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калёными угольями?
Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор - плетись между грязью и углём. Для чего же тогда нашим сердцам дано знать сострадание? Или Небо жестоко? Зачем оттуда никто не сойдёт и не укажет - как людям сделать жизнь свою лучше, чтоб отверженных не было, и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошёл оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, - как бы она хотела рыдать у его ног и во всю жизнь исполнять всё, что он ей прикажет!
В таком настроении она однажды тихо брела вдоль берега Нила, по уединённому месту, и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня не ела и чувствовала мучительный голод. В глазах у неё мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19