Вы продали кобылу, но этих денег не хватит, чтобы отправить его в Германию. А все врачи говорят, что он должен ехать. Там его вылечит этот сумасшедший немец, который берет человека, делает кашу из его костей и мускулов, а потом опять заново собирает их. Ну, я и хочу отправить вашего брата в Германию, пусть немец себя покажет. Вот и все.
— Ах, если бы это было возможно! — воскликнула она, очень взволнованная и отнюдь не сердясь. — Но этого нельзя, вы сами знаете почему. Не могу я брать у вас деньги…
— Постойте, — прервал ее Харниш. — Если бы вы умирали от жажды, вы согласились бы выпить воды из рук одного из двенадцати апостолов? Или заподозрили бы его в злом умысле? (Дид протестующе подняла руку.) Или побоялись бы сплетен?
— Это совсем другое, — начала она.
— Послушайте, мисс Мэсон. Вы как-то чудно судите о некоторых вещах. Бросьте вы это. Вот хотя бы насчет денег. Ну не смешно ли? Вообразите себе, что вы падаете в пропасть, а я хватаю вас за руку и удерживаю. Дурно это? Конечно, нет. Ну, а если вам нужна другая помощь? Не моя рука, а мой карман? И что же — это дурно? Так все говорят. А почему все так говорят? Потому что грабителям выгодно, чтобы дураки были честные и уважали деньги. Если бы дураки не были честные и не уважали бы деньги, что бы сталось с грабителями? Неужели вы не понимаете? Хватаю я вас за руку, чтобы не дать вам упасть, или нет, — это им наплевать. У них одна хватка — доллары. Пожалуйста, спасай сколько хочешь, только не долларами. Доллары — дело святое, такое святое, что вы боитесь взять их у меня, когда я предлагаю вам помощь. И еще примите во внимание, — продолжал он, чувствуя, что не сумел убедить ее, — вы не отказываетесь от силы моей руки, когда падаете в пропасть. Но если я эту же силу приложу к заступу и за день работы получу два доллара, то вы не дотронетесь до них. А ведь это все та же сила моей руки, только в другом виде. А вообще я вовсе не к вам обращаюсь. И не вам предлагаю деньги взаймы. Хочу удержать вашего брата, чтобы он не упал в пропасть. А вы подскочили ко мне и кричите: «Стой, пусть падает!» Хороша сестра, нечего сказать! Если этот сумасшедший немец может вылечить ногу вашего брата, то я хочу помочь ему, вот и все.
Поглядели бы вы на мою комнату: все стены увешаны уздечками из конского волоса, — там их десятки, больше сотни. Они мне не нужны, а за них плачены большие деньги. Их делают арестанты, а я покупаю. Да я за одну ночь трачу на виски столько, что мог бы на эти деньги пригласить лучших специалистов к десятку таких больных, как ваш брат, и еще оплатить все расходы по лечению. И помните, вас это совершенно не касается. Если ваш брат хочет считать это займом, пожалуйста! Это его дело. А вы потрудитесь отойти в сторонку и не мешать мне.
Но Дид не сдавалась, и он стал выставлять другие доводы, более личного свойства.
— Я догадываюсь, почему вы не хотите, чтобы я помог вашему брату: вам кажется, что я это придумал потому, что ухаживаю за вами. Ничего подобного. С таким же успехом вы можете сказать, что я ухаживаю за арестантами, у которых покупаю уздечки. Я не прошу вас быть моей женой, а если когда-нибудь попрошу, то не стану покупать ваше согласие. И — уж будьте покойны — попрошу напрямик, без уверток.
Дид вся вспыхнула от гнева.
— Если бы вы знали, до чего вы смешны, вы бы давно замолчали! — воскликнула она. — Ни с одним мужчиной я не чувствовала себя так нелепо, как с вами. Вы то и дело напоминаете мне, что не просите меня быть вашей женой. Я этого не жду, я с самого начала предупреждала вас, что у вас нет никаких надежд. А вы постоянно грозитесь, что когда-нибудь, в неопределенном будущем, вы явитесь и предложите мне руку и сердце. Так уж лучше предложите сейчас, я вам отвечу, и дело с концом.
Харниш посмотрел на нее с нескрываемым восхищением.
— Это слишком важно для меня, мисс Мэсон, я боюсь промахнуться, — сказал он с такой комичной серьезностью, что Дид откинула голову и залилась мальчишеским смехом. — Ведь я вам уже говорил, что у меня нет опыта, я еще никогда ни за кем не ухаживал и не хочу делать ошибок.
— Да вы сплошь одни ошибки и делаете! — с горячностью ответила она. — Кто же ухаживает за женщиной, все время, точно дубинкой, грозя ей предложением?
— Больше не буду, — смиренно пообещал он. — Да и не об этом сейчас речь. Все равно то, что я сказал, остается в силе. Вы мешаете мне помочь вашему брату. Что бы вы там ни забрали себе в голову, вы должны посторониться и не мешать. Вы мне позволите навестить его и поговорить с ним? Разговор у нас будет чисто деловой. Я ссужу его деньгами на лечение и взыщу с него проценты.
Дид молчала, но по лицу ее видно было, что она колеблется.
— И не забывайте, мисс Мэсон, что я хочу вылечить его ногу, а не вашу.
Она опять ничего не ответила, и Харниш продолжал уже с большей уверенностью:
— И еще прошу запомнить: к вашему брату я пойду один. Он мужчина, и с глазу на глаз, без бабьих фокусов, мы в два счета договоримся. А пойду я к нему завтра же.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Харниш не преувеличивал, когда сказал Дид, что у него нет настоящих друзей. Шапочных знакомых он насчитал бы тысячи, собутыльников и приятелей — сотни, но друга у него не было. Он не сумел найти человека или кружка людей, с которыми мог бы сойтись поближе. Городская жизнь не располагала к дружбе — не то, что снежная тропа на Аляске. Да и люди здесь были другие. Дельцов Харниш ненавидел и презирал, а с политическими боссами Сан-Франциско он сошелся только ради достижения своих целей. Правда, с ними и с их подручными он чувствовал себя свободнее, чем с дельцами: они не лицемерили, не скрывали своей грубости и бесстыдства. Но уважать их он не мог. Слишком они оказались жуликоваты. В этом цивилизованном мире никто не верил человеку на слово, верили только всяким бумажонкам, да и тут надо было глядеть в оба. Там, на Юконе, дело обстояло не так. Бумажонки хождения не имели. Каждый говорил, сколько у него есть, и никто не сомневался в его слове, даже когда резались в покер.
Ларри Хиган, которому оказались по плечу самые головокружительные планы Харниша и которому в равной степени чужды были и самообольщение и ханжество, мог бы стать закадычным другом своего патрона, но этому мешал его странный нрав. Этот своеобразный гений. Наполеон юриспруденции, обладавший несравненно более богатым воображением, чем сам Харниш, никогда не общался с ним вне стен конторы. Все свободное время он сидел над книгами, а Харниш терпеть не мог книги. Вдобавок Хиган упорно писал пьесу за пьесой, невзирая на то, что ни одна из них так и не увидела свет. Было еще одно обстоятельство, о котором Харниш только смутно догадывался и которое препятствовало их сближению: Хиган был хоть и умеренный, но весьма преданный приверженец гашиша и жил в мире фантастических грез, запершись со своими книгами. Жизни на вольном воздухе он не признавал и слышать о ней не хотел. В пище и питье был воздержан, точно монах, мысль о прогулке внушала ему ужас.
Итак, за неимением лучшего, Харниш проводил время в, компании пьяниц и кутил. С тех пор как прекратились воскресные прогулки с Дид, он все чаще прибегал к такого рода развлечениям. Стену из коктейлей, которой он отгораживал свое сознание, он стал возводить усерднее прежнего. Большой красный автомобиль все чаще покидал гараж, а проезжать Боба, чтобы он не застоялся, было поручено конюху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Ах, если бы это было возможно! — воскликнула она, очень взволнованная и отнюдь не сердясь. — Но этого нельзя, вы сами знаете почему. Не могу я брать у вас деньги…
— Постойте, — прервал ее Харниш. — Если бы вы умирали от жажды, вы согласились бы выпить воды из рук одного из двенадцати апостолов? Или заподозрили бы его в злом умысле? (Дид протестующе подняла руку.) Или побоялись бы сплетен?
— Это совсем другое, — начала она.
— Послушайте, мисс Мэсон. Вы как-то чудно судите о некоторых вещах. Бросьте вы это. Вот хотя бы насчет денег. Ну не смешно ли? Вообразите себе, что вы падаете в пропасть, а я хватаю вас за руку и удерживаю. Дурно это? Конечно, нет. Ну, а если вам нужна другая помощь? Не моя рука, а мой карман? И что же — это дурно? Так все говорят. А почему все так говорят? Потому что грабителям выгодно, чтобы дураки были честные и уважали деньги. Если бы дураки не были честные и не уважали бы деньги, что бы сталось с грабителями? Неужели вы не понимаете? Хватаю я вас за руку, чтобы не дать вам упасть, или нет, — это им наплевать. У них одна хватка — доллары. Пожалуйста, спасай сколько хочешь, только не долларами. Доллары — дело святое, такое святое, что вы боитесь взять их у меня, когда я предлагаю вам помощь. И еще примите во внимание, — продолжал он, чувствуя, что не сумел убедить ее, — вы не отказываетесь от силы моей руки, когда падаете в пропасть. Но если я эту же силу приложу к заступу и за день работы получу два доллара, то вы не дотронетесь до них. А ведь это все та же сила моей руки, только в другом виде. А вообще я вовсе не к вам обращаюсь. И не вам предлагаю деньги взаймы. Хочу удержать вашего брата, чтобы он не упал в пропасть. А вы подскочили ко мне и кричите: «Стой, пусть падает!» Хороша сестра, нечего сказать! Если этот сумасшедший немец может вылечить ногу вашего брата, то я хочу помочь ему, вот и все.
Поглядели бы вы на мою комнату: все стены увешаны уздечками из конского волоса, — там их десятки, больше сотни. Они мне не нужны, а за них плачены большие деньги. Их делают арестанты, а я покупаю. Да я за одну ночь трачу на виски столько, что мог бы на эти деньги пригласить лучших специалистов к десятку таких больных, как ваш брат, и еще оплатить все расходы по лечению. И помните, вас это совершенно не касается. Если ваш брат хочет считать это займом, пожалуйста! Это его дело. А вы потрудитесь отойти в сторонку и не мешать мне.
Но Дид не сдавалась, и он стал выставлять другие доводы, более личного свойства.
— Я догадываюсь, почему вы не хотите, чтобы я помог вашему брату: вам кажется, что я это придумал потому, что ухаживаю за вами. Ничего подобного. С таким же успехом вы можете сказать, что я ухаживаю за арестантами, у которых покупаю уздечки. Я не прошу вас быть моей женой, а если когда-нибудь попрошу, то не стану покупать ваше согласие. И — уж будьте покойны — попрошу напрямик, без уверток.
Дид вся вспыхнула от гнева.
— Если бы вы знали, до чего вы смешны, вы бы давно замолчали! — воскликнула она. — Ни с одним мужчиной я не чувствовала себя так нелепо, как с вами. Вы то и дело напоминаете мне, что не просите меня быть вашей женой. Я этого не жду, я с самого начала предупреждала вас, что у вас нет никаких надежд. А вы постоянно грозитесь, что когда-нибудь, в неопределенном будущем, вы явитесь и предложите мне руку и сердце. Так уж лучше предложите сейчас, я вам отвечу, и дело с концом.
Харниш посмотрел на нее с нескрываемым восхищением.
— Это слишком важно для меня, мисс Мэсон, я боюсь промахнуться, — сказал он с такой комичной серьезностью, что Дид откинула голову и залилась мальчишеским смехом. — Ведь я вам уже говорил, что у меня нет опыта, я еще никогда ни за кем не ухаживал и не хочу делать ошибок.
— Да вы сплошь одни ошибки и делаете! — с горячностью ответила она. — Кто же ухаживает за женщиной, все время, точно дубинкой, грозя ей предложением?
— Больше не буду, — смиренно пообещал он. — Да и не об этом сейчас речь. Все равно то, что я сказал, остается в силе. Вы мешаете мне помочь вашему брату. Что бы вы там ни забрали себе в голову, вы должны посторониться и не мешать. Вы мне позволите навестить его и поговорить с ним? Разговор у нас будет чисто деловой. Я ссужу его деньгами на лечение и взыщу с него проценты.
Дид молчала, но по лицу ее видно было, что она колеблется.
— И не забывайте, мисс Мэсон, что я хочу вылечить его ногу, а не вашу.
Она опять ничего не ответила, и Харниш продолжал уже с большей уверенностью:
— И еще прошу запомнить: к вашему брату я пойду один. Он мужчина, и с глазу на глаз, без бабьих фокусов, мы в два счета договоримся. А пойду я к нему завтра же.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Харниш не преувеличивал, когда сказал Дид, что у него нет настоящих друзей. Шапочных знакомых он насчитал бы тысячи, собутыльников и приятелей — сотни, но друга у него не было. Он не сумел найти человека или кружка людей, с которыми мог бы сойтись поближе. Городская жизнь не располагала к дружбе — не то, что снежная тропа на Аляске. Да и люди здесь были другие. Дельцов Харниш ненавидел и презирал, а с политическими боссами Сан-Франциско он сошелся только ради достижения своих целей. Правда, с ними и с их подручными он чувствовал себя свободнее, чем с дельцами: они не лицемерили, не скрывали своей грубости и бесстыдства. Но уважать их он не мог. Слишком они оказались жуликоваты. В этом цивилизованном мире никто не верил человеку на слово, верили только всяким бумажонкам, да и тут надо было глядеть в оба. Там, на Юконе, дело обстояло не так. Бумажонки хождения не имели. Каждый говорил, сколько у него есть, и никто не сомневался в его слове, даже когда резались в покер.
Ларри Хиган, которому оказались по плечу самые головокружительные планы Харниша и которому в равной степени чужды были и самообольщение и ханжество, мог бы стать закадычным другом своего патрона, но этому мешал его странный нрав. Этот своеобразный гений. Наполеон юриспруденции, обладавший несравненно более богатым воображением, чем сам Харниш, никогда не общался с ним вне стен конторы. Все свободное время он сидел над книгами, а Харниш терпеть не мог книги. Вдобавок Хиган упорно писал пьесу за пьесой, невзирая на то, что ни одна из них так и не увидела свет. Было еще одно обстоятельство, о котором Харниш только смутно догадывался и которое препятствовало их сближению: Хиган был хоть и умеренный, но весьма преданный приверженец гашиша и жил в мире фантастических грез, запершись со своими книгами. Жизни на вольном воздухе он не признавал и слышать о ней не хотел. В пище и питье был воздержан, точно монах, мысль о прогулке внушала ему ужас.
Итак, за неимением лучшего, Харниш проводил время в, компании пьяниц и кутил. С тех пор как прекратились воскресные прогулки с Дид, он все чаще прибегал к такого рода развлечениям. Стену из коктейлей, которой он отгораживал свое сознание, он стал возводить усерднее прежнего. Большой красный автомобиль все чаще покидал гараж, а проезжать Боба, чтобы он не застоялся, было поручено конюху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84