..
«Кем же я стану?» — думает продавец лимонов. Ни шляпник, ни колбасник, ни даже фокусник его не прельщают.
Дальше на литографиях скачут во весь опор драгуны с саблями наголо, идут гренадеры, подносят к пушкам запал канониры. Продавец скользит взглядом по картинке с молодым лодочником, отвозящим красавицу на остров Любви, и огорчается, рассматривая «Ступени бытия человеческого»: младенец, подросток, юноша, молодой человек...
— Эх, я и до второй не добрался!
Нет, если что разглядывать, так это «Все — дыбом», «Все навыворот». Чего только тут не увидишь!
В плуг впряжены два крестьянина, за ними с кнутом в руках идет круторогий вол.
Лошадь расчесывает щеткой конюха, привязанного к кормушке с сеном.
Дочь поит из соски мать, лежащую в люльке.
Сын учит отца азбуке.
От ветряной мельницы, она висит острой крышей вниз, еле бредет, согнувшись под туго набитыми мешками, человек, а его погоняет осел...
(Заметим в скобках, то был весьма популярный сюжет лубочных картин. В годы, когда братья Декер из Монбельярда сбывали на Бокерской ярмарке листы из серии «Все — дыбом», в другой стране офени расклады-
вали на деревенских площадях перед церковью очень похожие картинки, вроде «Бык разделывает мясника».)
— Ну и выдумщики! — смеется парнишка и с удивлением слышит разговор стариков горцев.
— Пожалуй, похоже,— хмуро ворчит один.
— У нас и не такое случается,— зло добавляет второй.
Продавец послушал бы их еще, но тут покупатель отрывает его, начинает перебирать лимоны. Наконец он уходит, и парень, сунув выручку в карман, снова смотрит во все глаза.
«Плот «Медузы» — литография знаменитой картины Теодора Жерико— и рядом лубок, подробности трагедии, происшедшей еще до рождения продавца, в 1817 году. «Медуза» идет вдоль берегов Сенегала, на которых еысятся стройные пйльмы; фрегат сел на мель, и пассажиры спасаются, карабкаясь на плот; на плоту под палящим солнцем гибнут от жажды и голода спасшиеся; после 12 дней плавания, когда из 149 человек в живых осталось всего пятнадцать, несчастные видят вдали паруса брига «Аргус»; наконец матросы с «Аргуса» подбирают полумертвых пленников океана.
Не этому посвящены строки знаменитого стихотворения «Тем, кого попирают ногами», но не случайно упоминает в них великий Гюго именно плот «Медузы»:-
Под небом облачным, зловещим, цвета крови,
Где реют призраки, где буря наготове,
Где кормчий — смерть, где ад взамену зорь,— плывет
Неведомо куда «Медузы» новой плот...
Какой раз приходит сюда продавец, а все смотреть страшно!
Зато локомотив — зто невиданное чудище — радует глаз. На картинке небо более синее, чем безоблачная лазурь Прованса; чистым серебром и золотом сверкают обручи, которыми окована огромная бочка на колесах; спереди бьет пухлая струя белого, как вата, пара. С зеленых откосов на новинку глазеют господа в громадных цилиндрах и дамы с крохотными зонтиками...
Стендаль описал ярмарку как торжище, праздник и приключение. Он не сказал только, что она была для простого люда еще и открытой выставкой, общедоступной школой с несчетными наглядными пособиями. На
каждом шагу прибывшего поджидали, отовсюду на него смотрели вещественные доказательства перемен, исподволь обновляющих жизнь страны. Они звенели в металлических изделиях, блестели в лаке галантереи, шелестели в мануфактуре новых расцветок, в листах литографий— жили во всем, что производилось посленапо-леоновской Францией как товар.
Не удивительно, что здесь, вдали от хозяйского глаза, юный лоточник был не столь увлечен продажей лимонов, сколько смотрел по сторонам, впитывая картины живописной географии и натурального краевбде-дения. Это впечатление — на всю жизнь! Но, забыв о лимонах и покупателях, он разглядывал не одни лишь лубки, а и ос в фруктовом ряду; не один лишь разрисованный локомотив, а и заблудившуюся бабочку, которая опустилась на прогретый солнцем холст и'отдыхала, раскрывая и смыкая украшенные орнаментом крылья.
Напиши об этом Стендаль, мы без колебаний признали бы в подростке-оборвыше Жана-Анри Фабра. Того самого Фабра, который к концу своей долгой жизни стал наиболее известным на всех пяти континентах исследователем и знатоком мира насекомых, их поведения, инстинктов. Он же стал блестящим французским прозаиком, а также видным провансальским поэтом. «Мировым чемпионом самоучек» назовут его впоследствии американские журналисты; англичане объявят одним из самых выдающихся среди людей, что сами себя создали.
Фабр написал множество увлекательных книг по разным отраслям знаний. А его «Энтомологические воспоминания» — рассказ о жизни и нравах насекомых, рассказ о природе и человеке — составили эпоху в развитии науки и художественной литературы о науке. Отрывки из сочинений Фабра — миниатюрные, как и действующие в них существа,— печатались на обложках ученических тетрадок уже при жизни автора.
Все это, однако, много позже, а тогда, в июле 1837 года, четырнадцатилетний Фабр был только продавцом лимонов в Бокере. Впервые отправившись на подработки, он почти на месяц избавил родителей от заботы о себе и еще принёс домой несколько франков.
Так начинались его университеты.Люди из народа не имеют гербов и фамильных девизов; нет у них бархатных родословных книг и изображаемого на пергаменте генеалогического древа с могучим стволом и тщательно выписанной распластанной, кроной. Отец, мать да разве еще дед с бабкой —вот о ком из предков они обычно знают. Более далекое прошлое рода теряется в неизвестности, слито со всем вокруг, уходит корнями в землю, на которой жили и трудились эти люди.
Фабр не составил исключения.Сам он не указал точно ни дня, ни места своего рождения, лишь мельком упомянул о Руэргском плато в Провансе. Впоследствии биографы разыскали в церковной книге кантона Везен запись: «Года 1823, декабря 22 дня крещен Жан-Анри-Казимир Фабр, рожденный в Сен-Леоне, законный сын жителей той местности— Антуана Фабра и урожденной Виктории Сальг. Крестным отцом был Пьер Рикар, учитель. В подтверждение чего и подписался Фабр, викарий».
Видимо, фамилия Фабр не была в Сен-Леоне редкой. На провансальском языке, представляющем сплав французского, итальянского и испанского:— трех производных единого латинского корня, слово «фабр» значит «кузнец».
Фамилия Фабр распространена не только в этом глухом уголке юга, но и по всему Провансу, по всей Франции.В любой старой энциклопедии присутствует целая галерея Фабров: один — историк литературы; другой — сатирик и врач; третий — поэт; есть граф, по прозвищу де Л'Од,— изобретатель налога на театральные билеты; есть автор сочинений о Жанне д'Арк; есть писатель, в 18 лет прославившийся блестящим исследованием о Буало; есть исторический живописец...
Были Фабры и в России. «Русский биографический словарь», например, называет среди прочих Александра Яковлевича — генерал-майора путей сообщения, француза, к слову, родом как раз из Прованса.
Забегая вперед, скажем, что в новых биографических словарях и энциклопедиях список Фабров сильно поредел, но теперь, пожалуй, во всем мире не найдется
энциклопедии, которая не давала бы справки о Жане-Анри-Казимире — крестьянском сыне, родившемся 21 декабря 1823 года в деревне Сен-Леон-де-Левезу.
Детство Жана-Анри можно описать в самых розовых красках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
«Кем же я стану?» — думает продавец лимонов. Ни шляпник, ни колбасник, ни даже фокусник его не прельщают.
Дальше на литографиях скачут во весь опор драгуны с саблями наголо, идут гренадеры, подносят к пушкам запал канониры. Продавец скользит взглядом по картинке с молодым лодочником, отвозящим красавицу на остров Любви, и огорчается, рассматривая «Ступени бытия человеческого»: младенец, подросток, юноша, молодой человек...
— Эх, я и до второй не добрался!
Нет, если что разглядывать, так это «Все — дыбом», «Все навыворот». Чего только тут не увидишь!
В плуг впряжены два крестьянина, за ними с кнутом в руках идет круторогий вол.
Лошадь расчесывает щеткой конюха, привязанного к кормушке с сеном.
Дочь поит из соски мать, лежащую в люльке.
Сын учит отца азбуке.
От ветряной мельницы, она висит острой крышей вниз, еле бредет, согнувшись под туго набитыми мешками, человек, а его погоняет осел...
(Заметим в скобках, то был весьма популярный сюжет лубочных картин. В годы, когда братья Декер из Монбельярда сбывали на Бокерской ярмарке листы из серии «Все — дыбом», в другой стране офени расклады-
вали на деревенских площадях перед церковью очень похожие картинки, вроде «Бык разделывает мясника».)
— Ну и выдумщики! — смеется парнишка и с удивлением слышит разговор стариков горцев.
— Пожалуй, похоже,— хмуро ворчит один.
— У нас и не такое случается,— зло добавляет второй.
Продавец послушал бы их еще, но тут покупатель отрывает его, начинает перебирать лимоны. Наконец он уходит, и парень, сунув выручку в карман, снова смотрит во все глаза.
«Плот «Медузы» — литография знаменитой картины Теодора Жерико— и рядом лубок, подробности трагедии, происшедшей еще до рождения продавца, в 1817 году. «Медуза» идет вдоль берегов Сенегала, на которых еысятся стройные пйльмы; фрегат сел на мель, и пассажиры спасаются, карабкаясь на плот; на плоту под палящим солнцем гибнут от жажды и голода спасшиеся; после 12 дней плавания, когда из 149 человек в живых осталось всего пятнадцать, несчастные видят вдали паруса брига «Аргус»; наконец матросы с «Аргуса» подбирают полумертвых пленников океана.
Не этому посвящены строки знаменитого стихотворения «Тем, кого попирают ногами», но не случайно упоминает в них великий Гюго именно плот «Медузы»:-
Под небом облачным, зловещим, цвета крови,
Где реют призраки, где буря наготове,
Где кормчий — смерть, где ад взамену зорь,— плывет
Неведомо куда «Медузы» новой плот...
Какой раз приходит сюда продавец, а все смотреть страшно!
Зато локомотив — зто невиданное чудище — радует глаз. На картинке небо более синее, чем безоблачная лазурь Прованса; чистым серебром и золотом сверкают обручи, которыми окована огромная бочка на колесах; спереди бьет пухлая струя белого, как вата, пара. С зеленых откосов на новинку глазеют господа в громадных цилиндрах и дамы с крохотными зонтиками...
Стендаль описал ярмарку как торжище, праздник и приключение. Он не сказал только, что она была для простого люда еще и открытой выставкой, общедоступной школой с несчетными наглядными пособиями. На
каждом шагу прибывшего поджидали, отовсюду на него смотрели вещественные доказательства перемен, исподволь обновляющих жизнь страны. Они звенели в металлических изделиях, блестели в лаке галантереи, шелестели в мануфактуре новых расцветок, в листах литографий— жили во всем, что производилось посленапо-леоновской Францией как товар.
Не удивительно, что здесь, вдали от хозяйского глаза, юный лоточник был не столь увлечен продажей лимонов, сколько смотрел по сторонам, впитывая картины живописной географии и натурального краевбде-дения. Это впечатление — на всю жизнь! Но, забыв о лимонах и покупателях, он разглядывал не одни лишь лубки, а и ос в фруктовом ряду; не один лишь разрисованный локомотив, а и заблудившуюся бабочку, которая опустилась на прогретый солнцем холст и'отдыхала, раскрывая и смыкая украшенные орнаментом крылья.
Напиши об этом Стендаль, мы без колебаний признали бы в подростке-оборвыше Жана-Анри Фабра. Того самого Фабра, который к концу своей долгой жизни стал наиболее известным на всех пяти континентах исследователем и знатоком мира насекомых, их поведения, инстинктов. Он же стал блестящим французским прозаиком, а также видным провансальским поэтом. «Мировым чемпионом самоучек» назовут его впоследствии американские журналисты; англичане объявят одним из самых выдающихся среди людей, что сами себя создали.
Фабр написал множество увлекательных книг по разным отраслям знаний. А его «Энтомологические воспоминания» — рассказ о жизни и нравах насекомых, рассказ о природе и человеке — составили эпоху в развитии науки и художественной литературы о науке. Отрывки из сочинений Фабра — миниатюрные, как и действующие в них существа,— печатались на обложках ученических тетрадок уже при жизни автора.
Все это, однако, много позже, а тогда, в июле 1837 года, четырнадцатилетний Фабр был только продавцом лимонов в Бокере. Впервые отправившись на подработки, он почти на месяц избавил родителей от заботы о себе и еще принёс домой несколько франков.
Так начинались его университеты.Люди из народа не имеют гербов и фамильных девизов; нет у них бархатных родословных книг и изображаемого на пергаменте генеалогического древа с могучим стволом и тщательно выписанной распластанной, кроной. Отец, мать да разве еще дед с бабкой —вот о ком из предков они обычно знают. Более далекое прошлое рода теряется в неизвестности, слито со всем вокруг, уходит корнями в землю, на которой жили и трудились эти люди.
Фабр не составил исключения.Сам он не указал точно ни дня, ни места своего рождения, лишь мельком упомянул о Руэргском плато в Провансе. Впоследствии биографы разыскали в церковной книге кантона Везен запись: «Года 1823, декабря 22 дня крещен Жан-Анри-Казимир Фабр, рожденный в Сен-Леоне, законный сын жителей той местности— Антуана Фабра и урожденной Виктории Сальг. Крестным отцом был Пьер Рикар, учитель. В подтверждение чего и подписался Фабр, викарий».
Видимо, фамилия Фабр не была в Сен-Леоне редкой. На провансальском языке, представляющем сплав французского, итальянского и испанского:— трех производных единого латинского корня, слово «фабр» значит «кузнец».
Фамилия Фабр распространена не только в этом глухом уголке юга, но и по всему Провансу, по всей Франции.В любой старой энциклопедии присутствует целая галерея Фабров: один — историк литературы; другой — сатирик и врач; третий — поэт; есть граф, по прозвищу де Л'Од,— изобретатель налога на театральные билеты; есть автор сочинений о Жанне д'Арк; есть писатель, в 18 лет прославившийся блестящим исследованием о Буало; есть исторический живописец...
Были Фабры и в России. «Русский биографический словарь», например, называет среди прочих Александра Яковлевича — генерал-майора путей сообщения, француза, к слову, родом как раз из Прованса.
Забегая вперед, скажем, что в новых биографических словарях и энциклопедиях список Фабров сильно поредел, но теперь, пожалуй, во всем мире не найдется
энциклопедии, которая не давала бы справки о Жане-Анри-Казимире — крестьянском сыне, родившемся 21 декабря 1823 года в деревне Сен-Леон-де-Левезу.
Детство Жана-Анри можно описать в самых розовых красках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74