Я не могу оставить здесь при них ни одного человека. Идите, ребята, становитесь под ружье.
Солдаты засуетились и приготовились выступать. Нас в качестве пленников повели бок о бок с Дугалом. Когда мы выходили из хибарки, я слышал, как наш товарищ по плену напомнил капитану о пяти гинеях.
— Вот они, — сказал офицер, положив золото ему на ладонь. — Но смотри, если ты вздумаешь повести меня не той дорогой, я размозжу тебе голову собственной рукой.
— Этот бездельник, — сказал бэйли, — еще хуже, чем я думал: корыстная и вероломная тварь! О, мерзкий блеск наживы, обольщающий человека! Мой отец, декан, говорил, бывало: больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнаженным мечом.
Подошла хозяйка и потребовала уплаты, включая в счет и то, что было выпито и съедено майором Галбрейтом с его друзьями-горцами. Английский офицер стал возражать, но миссис Мак-Алпайн объявила, что она полагалась только на честное имя офицера, упоминаемое между ними, а иначе не поставила бы им ни одной стопки. Увидит ли она когда-нибудь мистера Галбрейта, неизвестно — может, да, может, нет, — но она знает наверное, что получить с него свои деньги ей уже не придется, она — бедная вдова и живет только на то, что платят постояльцы.
Капитан Торнтон положил конец ее сетованиям, уплатив по счету сполна, что составило лишь несколько английских шиллингов, хотя та же сумма на шотландские деньги казалась весьма внушительной. Щедрый офицер хотел было расплатиться заодно за меня и за мистера Джарви, но бэйли, пренебрегши тихим советом хозяйки «выжимать из англичан все, что можно, потому что нам от них достаточно приходится терпеть», потребовал формальной справки, какая доля расхода падала на нас, и соответственно заплатил. Капитан воспользовался случаем принести нам извинение за арест: если мы благонамеренные подданные, сказал он, мы не обидимся, что нас дня на два задержали, когда это понадобилось для королевской службы, а если нет, то он только исполнил свой долг.
Мы вынуждены были принять извинение, раз отклонять его было бесполезно, и вышли из дому, чтобы сопровождать отряд в походе.
Вовек не забуду, с каким отрадным чувством переменил я продымленный, душный воздух темной шотландской хижины, где мы так неуютно провели ночь, на живительную прохладу утра; яркие лучи восходящего солнца падали из шатра лиловых и золотых облаков на такую романтически-прекрасную картину, какая никогда до той поры не радовала моих глаз. Слева лежала долина, где в своем пути на восток катился Форт, огибая красивый одинокий холм с гирляндами лесов. Справа, среди буйных зарослей, пригорков, скал, лежало широкое горное озеро; дыхание утреннего ветра курчавило на нем легкие волны, и каждая сверкала на бегу под лучами солнца. Высокие холмы, утесы, косогоры с колыхавшимися на них несажеными березовыми и дубовыми рощами образовали кайму у берегов пленительной водной глади и, так как листва перешептывалась с ветром и блистала на солнце, сообщали картине одиночества движение и жизнь. Только человек казался еще более приниженным среди этого ландшафта, где каждая обыденная черта природы дышала величием. Десять-двадцать убогих лачуг (буроков, как назвал их бэйли), составлявших поселок, именуемый клаханом Эберфойл, были сложены из булыжника, скрепленного вместо извести глиной, и покрыты дерном, бесхитростно положенным на перекладины из нетесаных бревен — березовых и дубовых, срубленных в окрестных лесах. Кровли так низко спускались к земле, что мы, по замечанию Эндрю Ферсервиса, могли бы прошлой ночью проехать по поселку и не заметить его, пока наши лошади не провалились бы где-нибудь в трубу.
Мы видели, что лачуга миссис Мак-Алпайн при всем своем убожестве была много лучше всех других домов в поселке, и смело скажу (если после моего описания у вас возникла охота посмотреть на нее): едва ли в наши дни вы нашли бы в ней значительные улучшения, потому что шотландцы не так-то быстро вводят у себя какие-нибудь новшества, хотя бы и полезные. note 87
Обитатели этих убогих жилищ всполошились при нашем отъезде, и когда наш отряд в двадцать человек перед выступлением выстраивался в ряды, старые ведьмы поглядывали на нас в приоткрытые двери лачуг. Когда эти сивиллы высовывали свои седые головы, наполовину покрытые тугими фланелевыми чепцами, и хмурили косматые брови, и поднимали длинные костлявые руки со странными жестами и ужимками, и перекидывались замечаниями на гэльском языке, мне вспоминались ведьмы из «Макбета» и чудилось, что лицо каждой старой карги отмечено коварством вещих сестер. Выползали и маленькие дети: одни совсем голые, другие кое-как прикрытые лоскутами клетчатого сукна; они хлопали в крошечные ладошки и скалили зубы на английских солдат с выражением ненависти и злобы, не по годам глубокой. Меня особенно поразило, что среди жителей клахана, многолюдного при небольших его размерах, совсем не видно было мужчин — ни даже мальчиков десяти — двенадцати лет; и мне, естественно, пришло на ум, что от мужчин, мы, пожалуй, получим в дороге более ощутимые доказательства той ненависти, что тлела на лицах вокруг и пробуждала ропот женщин и детей.
Только когда мы тронулись в поход, озлобление старших членов общины прорвалось наружу. Последняя шеренга солдат вышла из деревни, чтобы двинуться по узкой, избитой колее, оставленной санями, на которых местные жители перевозят торф, и ведущей в леса, окаймляющие нижний конец озера, когда вдруг пронзительный женский вопль пронесся в воздухе, мешаясь с писком малых детей, гиком мальчишек и хлопаньем в ладоши, каким обычно гэльские дамы подкрепляют изъявление ярости и горя. Я спросил у бледного как смерть Эндрю, что все это значит.
— Боюсь, мы узнаем это слишком скоро, — ответил тот. — Что это значит? Это значит, что эберфойлские женщины клянут и поносят красные куртки и призывают беду на них и на каждого, кто говорит на саксонском языке. Я слышал и в Англии и в Шотландии, как ругаются бабы, — услышать, как баба ругается, нигде не диво, но таких зловредных языков, как у этих северных ведьм, таких мрачных пожеланий: чтоб людей перерезали как баранов, чтоб врагу по локоть искупать руки в крови их сердец и чтоб им умереть смертью Уолтера Каминга из Гийока, note 88 от которого ничего не осталось и собакам на обед, — такой страшной ругани я не слыхивал из человечьей глотки. Сам дьявол не научил бы их лучше проклинать. Хуже всего то, что они нам советуют идти вдоль озера и поглядеть, на что мы там нарвемся.
Сопоставив сказанное мне Ферсервисом с моими собственными наблюдениями, я окончательно уверился, что горцы намерены напасть на наш отряд. Дорога, пока мы шли вперед и вперед, казалось, все больше позволяла опасаться такой неприятной помехи. Вначале она вилась стороной от озера, по болотистому лугу, поросшему кустами, проходя иногда сквозь темные, густые заросли, где в нескольких ярдах от нашего пути легко могла бы укрыться засада, и много раз пересекая бурные горные потоки, в которых вода часто доходила пехотинцам до колен, а течение было так стремительно, что устоять против него можно было, только если идти по двое, по трое, крепко взявшись под руку. Я был совершенно незнаком с военным делом, но мне представлялось несомненным, что полудикие воины, какими были, как я слышал, шотландские горцы, на таких переходах могли с большой выгодой атаковать отряд регулярных войск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Солдаты засуетились и приготовились выступать. Нас в качестве пленников повели бок о бок с Дугалом. Когда мы выходили из хибарки, я слышал, как наш товарищ по плену напомнил капитану о пяти гинеях.
— Вот они, — сказал офицер, положив золото ему на ладонь. — Но смотри, если ты вздумаешь повести меня не той дорогой, я размозжу тебе голову собственной рукой.
— Этот бездельник, — сказал бэйли, — еще хуже, чем я думал: корыстная и вероломная тварь! О, мерзкий блеск наживы, обольщающий человека! Мой отец, декан, говорил, бывало: больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнаженным мечом.
Подошла хозяйка и потребовала уплаты, включая в счет и то, что было выпито и съедено майором Галбрейтом с его друзьями-горцами. Английский офицер стал возражать, но миссис Мак-Алпайн объявила, что она полагалась только на честное имя офицера, упоминаемое между ними, а иначе не поставила бы им ни одной стопки. Увидит ли она когда-нибудь мистера Галбрейта, неизвестно — может, да, может, нет, — но она знает наверное, что получить с него свои деньги ей уже не придется, она — бедная вдова и живет только на то, что платят постояльцы.
Капитан Торнтон положил конец ее сетованиям, уплатив по счету сполна, что составило лишь несколько английских шиллингов, хотя та же сумма на шотландские деньги казалась весьма внушительной. Щедрый офицер хотел было расплатиться заодно за меня и за мистера Джарви, но бэйли, пренебрегши тихим советом хозяйки «выжимать из англичан все, что можно, потому что нам от них достаточно приходится терпеть», потребовал формальной справки, какая доля расхода падала на нас, и соответственно заплатил. Капитан воспользовался случаем принести нам извинение за арест: если мы благонамеренные подданные, сказал он, мы не обидимся, что нас дня на два задержали, когда это понадобилось для королевской службы, а если нет, то он только исполнил свой долг.
Мы вынуждены были принять извинение, раз отклонять его было бесполезно, и вышли из дому, чтобы сопровождать отряд в походе.
Вовек не забуду, с каким отрадным чувством переменил я продымленный, душный воздух темной шотландской хижины, где мы так неуютно провели ночь, на живительную прохладу утра; яркие лучи восходящего солнца падали из шатра лиловых и золотых облаков на такую романтически-прекрасную картину, какая никогда до той поры не радовала моих глаз. Слева лежала долина, где в своем пути на восток катился Форт, огибая красивый одинокий холм с гирляндами лесов. Справа, среди буйных зарослей, пригорков, скал, лежало широкое горное озеро; дыхание утреннего ветра курчавило на нем легкие волны, и каждая сверкала на бегу под лучами солнца. Высокие холмы, утесы, косогоры с колыхавшимися на них несажеными березовыми и дубовыми рощами образовали кайму у берегов пленительной водной глади и, так как листва перешептывалась с ветром и блистала на солнце, сообщали картине одиночества движение и жизнь. Только человек казался еще более приниженным среди этого ландшафта, где каждая обыденная черта природы дышала величием. Десять-двадцать убогих лачуг (буроков, как назвал их бэйли), составлявших поселок, именуемый клаханом Эберфойл, были сложены из булыжника, скрепленного вместо извести глиной, и покрыты дерном, бесхитростно положенным на перекладины из нетесаных бревен — березовых и дубовых, срубленных в окрестных лесах. Кровли так низко спускались к земле, что мы, по замечанию Эндрю Ферсервиса, могли бы прошлой ночью проехать по поселку и не заметить его, пока наши лошади не провалились бы где-нибудь в трубу.
Мы видели, что лачуга миссис Мак-Алпайн при всем своем убожестве была много лучше всех других домов в поселке, и смело скажу (если после моего описания у вас возникла охота посмотреть на нее): едва ли в наши дни вы нашли бы в ней значительные улучшения, потому что шотландцы не так-то быстро вводят у себя какие-нибудь новшества, хотя бы и полезные. note 87
Обитатели этих убогих жилищ всполошились при нашем отъезде, и когда наш отряд в двадцать человек перед выступлением выстраивался в ряды, старые ведьмы поглядывали на нас в приоткрытые двери лачуг. Когда эти сивиллы высовывали свои седые головы, наполовину покрытые тугими фланелевыми чепцами, и хмурили косматые брови, и поднимали длинные костлявые руки со странными жестами и ужимками, и перекидывались замечаниями на гэльском языке, мне вспоминались ведьмы из «Макбета» и чудилось, что лицо каждой старой карги отмечено коварством вещих сестер. Выползали и маленькие дети: одни совсем голые, другие кое-как прикрытые лоскутами клетчатого сукна; они хлопали в крошечные ладошки и скалили зубы на английских солдат с выражением ненависти и злобы, не по годам глубокой. Меня особенно поразило, что среди жителей клахана, многолюдного при небольших его размерах, совсем не видно было мужчин — ни даже мальчиков десяти — двенадцати лет; и мне, естественно, пришло на ум, что от мужчин, мы, пожалуй, получим в дороге более ощутимые доказательства той ненависти, что тлела на лицах вокруг и пробуждала ропот женщин и детей.
Только когда мы тронулись в поход, озлобление старших членов общины прорвалось наружу. Последняя шеренга солдат вышла из деревни, чтобы двинуться по узкой, избитой колее, оставленной санями, на которых местные жители перевозят торф, и ведущей в леса, окаймляющие нижний конец озера, когда вдруг пронзительный женский вопль пронесся в воздухе, мешаясь с писком малых детей, гиком мальчишек и хлопаньем в ладоши, каким обычно гэльские дамы подкрепляют изъявление ярости и горя. Я спросил у бледного как смерть Эндрю, что все это значит.
— Боюсь, мы узнаем это слишком скоро, — ответил тот. — Что это значит? Это значит, что эберфойлские женщины клянут и поносят красные куртки и призывают беду на них и на каждого, кто говорит на саксонском языке. Я слышал и в Англии и в Шотландии, как ругаются бабы, — услышать, как баба ругается, нигде не диво, но таких зловредных языков, как у этих северных ведьм, таких мрачных пожеланий: чтоб людей перерезали как баранов, чтоб врагу по локоть искупать руки в крови их сердец и чтоб им умереть смертью Уолтера Каминга из Гийока, note 88 от которого ничего не осталось и собакам на обед, — такой страшной ругани я не слыхивал из человечьей глотки. Сам дьявол не научил бы их лучше проклинать. Хуже всего то, что они нам советуют идти вдоль озера и поглядеть, на что мы там нарвемся.
Сопоставив сказанное мне Ферсервисом с моими собственными наблюдениями, я окончательно уверился, что горцы намерены напасть на наш отряд. Дорога, пока мы шли вперед и вперед, казалось, все больше позволяла опасаться такой неприятной помехи. Вначале она вилась стороной от озера, по болотистому лугу, поросшему кустами, проходя иногда сквозь темные, густые заросли, где в нескольких ярдах от нашего пути легко могла бы укрыться засада, и много раз пересекая бурные горные потоки, в которых вода часто доходила пехотинцам до колен, а течение было так стремительно, что устоять против него можно было, только если идти по двое, по трое, крепко взявшись под руку. Я был совершенно незнаком с военным делом, но мне представлялось несомненным, что полудикие воины, какими были, как я слышал, шотландские горцы, на таких переходах могли с большой выгодой атаковать отряд регулярных войск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136