— Мне кажется, и этого довольно, — заметил я.
— Да как вам сказать… — отвечал он. — Одно я знаю: если бы все мои враги из их отряда вышли в поле перед Эберфойлом сразиться со мной на палашах, я бы их уложил всех поочередно.
Затем он стал расспрашивать меня о моих злоключениях в его стране и от души посмеялся над моим рассказом о драке в гостинице и о подвигах бэйли с раскаленным резаком.
— Честь и слава городу Глазго! — воскликнул он. — Будь я проклят, как Кромвель, если пожелаю увидеть что-нибудь забавней того, как мой кузен Никол Джарви подпаливает плед Ивераха, точно баранью голову на вертеле. Недаром в жилах кузена Джарви, — добавил он более сердечным тоном, — течет струя благородной крови, хоть он, к несчастью, и воспитан для мирного ремесла, которое неизбежно притупляет мужество всякого порядочного человека… Вы уважите причину, почему я не мог принять вас в клахане Эберфойле, как предполагал: там на меня расставили силки за те два-три дня, пока я ездил в Глазго по делам короля. Но я разрушил все их коварные замыслы — больше им не удастся науськивать клан на клан, как они это делали. Я надеюсь, что скоро наступит день, когда все горцы встанут плечом к плечу… Однако что же случилось с вами дальше?
Я рассказал ему, как явился капитан Торнтон со своим отрядом и как меня и бэйли арестовали в качестве подозрительных личностей. Когда он стал расспрашивать подробней, я вспомнил слова офицера, что самое имя мое показалось ему подозрительным и что, помимо того, у него был приказ задержать «одну пожилую и одну молодую особу», под приметы которых мы будто подходили. Тут разбойник опять развеселился.
— Не есть мне хлеба, — сказал он, — если эти сычи не приняли моего друга бэйли за его превосходительство, а вас — за Диану Вернон! Совы, отменнейшие совы!
— Мисс Вернон… — начал я нетвердо, страшась услышать его ответ.
— За нею все еще сохранилось это имя? Она только что проехала здесь с одним джентльменом, который, видимо, в какой-то мере опекает ее.
— Да, да, — ответил Роб. — Теперь она под законной опекой, и очень вовремя, потому что она отчаянная сорвиголова. Но хорошая, в общем, девушка и смелая. Жаль, что его превосходительство староват. Ей больше подошел бы спутник помоложе — такой, как вы или как мой сын Хэмиш.
Это означало полное крушение тех карточных домиков, построением которых, наперекор рассудку, тешилась еще моя фантазия. Ничего другого нельзя было ожидать — ведь не мог же я предполагать, что Диана разъезжает по дикой стране в ночное время с кем-либо, кто не имеет законного права называться ее покровителем! Но, сказать по правде, удар в ту минуту все-таки поразил меня со всею силой, и, когда Мак-Грегор предложил мне продолжать рассказ, его голос прозвучал в моих ушах, но не дошел до сознания.
— Вы больны, — заметил он наконец, дважды не получив ответа. — Слишком трудный выдался день, а вы, конечно, не привыкли к таким передрягам.
Ласковый голос, каким были сказаны эти слова, вернул меня к действительности, напомнив о настоящем моем положении. Я как мог продолжал свой рассказ. Роб Рой слушал с восторгом об успешном сражении у озера.
— Говорят, королевская мякина, — заметил он, — стоит нашего зерна, но, боюсь, этого не скажешь про королевских солдат, если они терпят поражение от горсточки стариков, вышедших из боевого возраста, и мальчишек, еще не вошедших в года, да женщин, которым бы сидеть за прялкой, — словом, от самых что ни на есть последних вояк в нашей округе. А Дугал Грегор! Кто подумал бы, что найдется столько смекалки в его башке, не знавшей никогда иного убора, кроме собственной косматой гривы! Но рассказывайте дальше… хоть мне и страшновато: моя Елена — воплощенный дьявол, когда в ней кровь закипит… Бедная, у нее есть на то слишком веские причины.
Я подыскивал самые деликатные выражения, сообщая, как с нами обошлись, и все-таки видел, что рассказ мой причинил Мак-Грегору большую боль.
— Я не пожалел бы и тысячи мерков, — сказал он, — чтобы в это время быть дома! Обидеть чужеземцев… я главное — моего кровного родственника, который проявил ко мне такую доброту! Лучше б они выжгли половину Леннокса, если уж нашла на них дурь! Вот что получается, когда доверишься женщине и ее сыновьям, не признающим в делах ни меры, ни рассудка. Впрочем, во всем виноват тот пес-акцизник, который обманул меня, сказав, будто ваш двоюродный брат Рэшли ждет меня для переговоров о королевских делах; а я знал, что Гарсхаттахин и многие в Ленноксе настроены в пользу якобитов, и подумал, что об этом-то Рэшли и хочет переговорить со мной. Но я сразу раскусил обман, когда услышал, что герцог здесь; когда же мне скрутили руки подпругой, нетрудно было сообразить, что меня ожидает: я ведь знал, что ваш Рэшли — двуличный негодяй и любит связываться с людьми той же породы. Хорошо еще, если заговор не исходит прямо от него. Мне и то показалось, что у голубчика Морриса был чертовски странный вид, когда я распорядился задержать его как заложника впредь до моего благополучного возвращения. И вот я возвращаюсь — хоть и не по милости Морриса или тех, кому он нанялся служить, — и весь вопрос в том, как теперь вывернется сам пройдоха акцизник: я ему обещал, что без выкупа он не уйдет.
— Моррис, — сказал я, — уплатил уже последний выкуп, какого можно требовать от смертного.
— То есть как? — вырвалось у моего спутника. — Что вы говорите? Его убили ненароком во время перестрелки?
— Его убили сознательно и хладнокровно по окончании битвы, мистер Кэмбел.
— Хладнокровно? Проклятье! — сказал он сквозь зубы. — Как это произошло, сэр? Говорите все напрямик и не зовите меня ни мистером, ни Кэмбелом: я на своей родной земле, имя мое — Мак-Грегор.
Было видно, что он сильно раздражен. Но, не обращая внимания на резкость его тона, я кратко и ясно рассказал ему о казни Морриса. Он с силой ударил в землю прикладом ружья и начал:
— Клянусь Богом, за такое дело проклянешь свой род, и клан, и родину свою, и жену, и детей! Впрочем, негодяй давно этого дожидался. А какая разница, корчиться ли под водой с камнем на шее или качаться на ветру с петлей на ней? Что тут, что там, конец один — от удушья. Его постигла та участь, какую он готовил мне. Все же я предпочел бы, чтоб они его пристрелили или закололи кинжалом; расправа, учиненная над ним, вызовет много праздных толков. Но каждого, и слабого и сильного, ждет его судьба — все мы умрем, когда придет наш день. А никто не станет отрицать, что Елена Мак-Грегор мстит за тяжкие обиды.
Высказавшись таким образом, он как бы выбросил все это из головы и стал расспрашивать дальше, как удалось мне ускользнуть от солдат, во власти которых он видел меня.
Я скоро досказал свою повесть, закончив ее на том, как мне возвратили бумаги отца, хотя мой язык не посмел произнести имя Дианы.
— Я был уверен что вы их получите, — сказал Мак-Грегор. — В письме, которое вы мне передали, изъявлялось соответственное пожелание его превосходительства; а раз так, я, понятно, был рад посодействовать. Для того я и зазвал вас в наши горы. Но, видно, его превосходительству удалось сговориться с Рэшли раньше, чем я ожидал.
Первая часть этого отчета особенно меня поразила.
— Значит, переданное мною письмо написано было тем, кого вы называете его превосходительством?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136