Белое на белом на белом - а вверху - небо, облака на котором по контрасту кажутся серыми, небо, голубизна которого превратилась в цвет океана.
Джим платит за въезд. Они тихо углубляются в парк, миля за милей.
Наконец Джим глушит двигатель, выходит, хлопая дверью.
- Ты идешь?
Ему кажется, что она не сдвинется с места, будет сидеть с надутым видом. Но она выходит, обнимает себя руками. Джим запирает фургон, и они идут под пронизывающим ветром к горизонту.
Они поднимаются на дюны, Айрин со стоическим выражением идет в нескольких шагах за Джимом. Песок незаметно проникает повсюду, после мили ходьбы его по кружке в каждом ботинке.
Наконец они абсолютно одни. Никаких следов человека, ничего, кроме неба и песка. Они стоят на вершине дюны, Джим поднимает воротник кожаной куртки, Айрин приглаживает рукой волосы. Она бледна, ее куртка застегнута до горла.
- Здорово, да? - говорит Джим.
Она не отвечает.
Он поворачивается на месте, разводит руки, осматривает горизонт.
- Айрин, ты что-нибудь чувствуешь?
Она качает головой:
- Нет. Что я должна чувствовать?
- Это свобода. Именно так выглядит настоящая свобода. Никаких правил, никто не видит тебя. Нет законов, судов, добра и зла. Ничего нет, кроме тебя и меня.
- Неподходящее место для жизни. Наверное, подходящее для убийства.
- Да, лучшее стрельбище в мире. Именно поэтому Армия и использует его. Видишь тот куст?
Джим вынимает револьвер из правого ботинка, придерживает правое запястье левой рукой, медленно прицеливается.
Бам, бам, бам. Вокруг куста вырастают песчаные фонтанчики. Резкая отдача оружия, удар горячего металла о песок, чистый, как хрусталь, возбуждают Джима, как наркотик. Он улыбается и поворачивается к Айрин.
Ее револьвер был заткнут за ремень джинсов и прикрыт курткой. Сейчас он прямо напротив его груди.
Слепой восторг Джима исчезает, как сон. На его лице все еще держится глупая улыбка, в нем еще отдается смех. Он чувствует свое лицо, как маску из ощипанной куриной кожи. Он не может говорить, страх сдавил ему горло.
Настоящий страх, более настоящий, чем любое другое чувство.
Медленно, очень осторожно он опускает правую руку. Показывает на куст.
- Теперь твоя очередь, - выдавливает слова.
Айрин отводит от него дуло. Она держит револьвер в вытянутой руке, выпускает две пули, не целясь. Выстрелы оглушают его, на верхушке далекой дюны на мгновение вырастают два острых песчаных шпиля, как последние судороги подстреленного оленя.
Джим облизывает губы.
- Вот это меткость!
- Муж научил меня стрелять. Это его револьвер, он купил его. Он говорил, что ему нужно оружие для защиты от агентов КГБ. Или от американских бандитов. Пушка не помешает, так ведь?
- Да, я тоже к этому пришел.
- У тебя осталось три пули, - говорит Айрин. - У меня - только одна.
Они стоят на ветру.
- Холодно, - говорит Джим, все еще сжимая пистолет, - пойдем, что ли, в фургон?
Айрин взводит курок, проводит хромированным барабаном револьвера вдоль рукава куртки. Четкое, сухое пощелкивание фиксатора.
- Мой муж умер, - голос ее дрожит, - он совершенно не разбирался в оружии. Он не был… забыла слово… практическим?
- Практичным.
- Да. Для него револьвер был игрушкой. Для тебя тоже? Возможно, ты умрешь также, как он.
- Ты застрелила его?
- Нет. Он сам себя застрелил, когда чистил револьвер.
Без предупреждения она нажимает на спуск. Звонкий щелчок.
Айрин сжимает губы в тонкую улыбку, поднимает револьвер, аккуратно прицеливается в Джима:
- Попробовать еще раз?
- Нет. В этом нет необходимости.
- Что это значит?
Он говорит первое, что приходит в голову:
- Я не хочу, чтобы ты умерла.
Он не хочет, чтобы ОНА умерла? На редкость неподходящие слова для того, на кого нацелен револьвер. Но тем не менее в этом есть какой-то смысл.
- Я просто хочу, чтобы ты жила, - говорит он. - Мы оба. Мы будем жить, и все.
Она серьезно размышляет над этим.
- Дай мне ключи, - говорит она. - Эта пустота… хорошее место, чтобы поучиться водить машину. - Айрин слабо улыбается. - Тут я никого не задавлю. Сохраню чью-то жизнь.
Джим левой рукой выуживает ключи из кармана. Взвешивает их на ладони.
- Ты уверена, что найдешь дорогу назад одна? Тут далеко, и следов не остается. Вдобавок холодно и ветер.
В ней вспыхивает раздражение.
- Брось свой револьвер, - говорит она, мы пойдем вместе, пока я не увижу машину.
Джим подбрасывает ключи на ладони:
- Как-то это очень сложно.
- Брось револьвер.
Он поднимает левую руку, продолжая говорить:
- Знаешь, я могу бросить эти ключи. Они упадут в песок и, скорее всего, их засыплет. Ты останешься холодной ночью с запертой машиной.
- А ты будешь здесь мертвый, да? Вместо меня, как ты хотел. - Ее зубы стучат.
Джим очень плавно и медленно поднимает правую руку. Его кисть замерзла, он с трудом удерживает револьвер, ставший почти свинцовым. Отводит дуло в сторону, к пустому горизонту.
БАМ. Боковым зрением он замечает фонтанчик песка. БАМ.
Он прокручивает барабан о бедро. Колесо рулетки смерти.
- Теперь мы с тобой в одной лодке.
- Да.
- А, какого черта! - он бросает револьвер к ногам, широко разводит руки.
Объятие для ветра.
Сначала она ему не верит - смотрит, как будто это был фокус, волшебное движение - и он разнесет ее голыми руками. Он ждет.
Она, не отводя от него взгляда, бросает свой револьвер.
- Пошли, - говорит он и сбегает по склону дюны.
Она скользит следом, внизу ловит его руку. Лицо ее раскраснелось.
Внезапно он целует ее - даже не поцелуй, а быстрое, скользящее касание губ.
Приветствие - или попытка понять, на что это похоже.
- Я не хотел напугать тебя, - говорит он.
Айрин не отвечает.
- Я не сделаю тебе ничего. Я не для этого здесь.
- Да.
Солнце садится. Они замерзли и идут быстро. На мгновение ему кажется, что он потерял ориентацию, им не найти пути к фургону. Они вместе замерзнут, превратятся в мумий, медленно исчезнут под дюнами. Он ничего не говорит, плотно сжимает губы и продолжает идти… и видит фургон.
Они залезают внутрь. Джим заводит мотор, включает печку.
- Мы можем спать сегодня в фургоне. Звезды в пустыне - это что-то.
Она протягивает руки к отверстию печки, поеживается.
- Я хочу уехать из этого места. Оно пугает меня.
- Прости, - говорит он. В его голосе все еще дрожь от удивления, что он еще жив. - Иногда меня заносит. Когда долго живешь один… и пустыня странно влияет на людей.
- Тринити, - говорит она.
- Что?
- Проект «Манхэттен». В Лос-Аламосе. Американцы, одни в пустыне…
- А. Да, мы это изобрели.
- А теперь это везде, - говорит она. И смотрит вокруг: на песках тени, как синяки. - Джим, давай уедем отсюда.
- Хорошо. - Он включает передачу.
Джим ищет их следы в лучах фар, Айрин сжалась, молчит, загнанная, ни в чем не уверенная. Они проезжают вход в парк, выезжают на асфальт. Джим давит на педаль до пола.
- Хочу добраться до Эль-Пасо. - Он вспотел, подмышки чешутся. - Мы можем поспать здесь. Хотя я могу ехать всю ночь. Представляешь себе Техас? По Техасу можно ехать всю жизнь.
Чтобы разрушить тишину, он достает кассету, смотрит на обложку. Почему-то кассета вызывает у него отвращение. Он слышал это тысячу раз, прятался в этой музыке - но сейчас это чувство просто исчезло. Как если съесть слишком много шоколада.
Джим понимает, что ему плохо. Он роняет кассету, откидывается, вцепляется в руль. Его укачало, мутно и плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9