Жить для
чего? И вообще - что делать? Марки собирать? Подчиненных на ковре
распекать? Ты способен понять, какая это тоска, вундеркинд ты с лямочкамн?
И потом - никакая сволочь не имеет права вмешиваться в мою работу!..
- Галилей ты задрипанный! - убеждал мальчик. - Ну что ты строишь из
себя Джордано Бруно? Не тебе же гореть на костре - мне! Как ты после этого
жить будешь со своими макроскопическими неустойчивостями? Ты об этом
подумал? Без работы он, видите ля, жить не сможет...
- Да вранье все это. Запугали они тебя, паря! Ты мне только скажи,
кто они такие...
- Дурак! Ой, дурак какой!
- Не смей взрослого называть...
- Да поди ты! Сейчас не до церемоний! Вот подожди... - мальчик снова
раскрыл том Достоевского и прочитал с выражением: - "Скажи мне сам прямо,
я зову тебя - отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы
человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и
покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего
лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка...
м-м-м... и на его слезках основать это здание, согласился ли бы ты быть
архитектором на этих условиях..." А? Согласился бы?
Малянов слушал его, полуоткрыв рот. Мальчишка читал плохо, по-детски,
но смысловые ударения ставил правильно. Он понимал все, что читает. И
когда мальчик кончил, Малянов замотал щеками, словно силясь прийти в себя,
и пробормотал:
- Бред, бред... Ну и ну!
- Ты не нунукай! - наступал мальчик. - Ты отвечай, согласился бы или
нет?
- Как тебя зовут, странное дитя?
- Не отвлекайся! Да или нет?
- Ну нет! Нет, нет, конечно.
- О! Все говорят нет, а посмотри, что кругом творится! Крохотные
созданьица мрут, как подопытные мухи, как дрозофилы какие-нибудь, а вокруг
все твердят: нет! ни в коем случае! лети - цветы жизни!.. - он вдруг
широко зевнул. - Спатиньки хочу. А ты думай. И не будь равнодушным ослом.
Я ведь знаю, ты детей любишь. А начнешь себя убеждать да накачивать: дело
прежде всего! потомки нас не простят!.. Ты же понимаешь, что ты не
Галилей. В историю тебя все равно не включат. Ты - человек средненький.
Просто повезло тебе с этими полостями устойчивости - додумался раньше
прочих... Но ведь ты человек вполне честный? Зачем тебе совесть-то марать,
ради чего?.. - он снова зевнул. - Ой, спатиньки хочу. Спатки!
Он протянул к Малянову руки, вскарабкался ему на колени и положил
голову на грудь. Глаза у него тут же закрылись, а рот приоткрылся. Он уже
спал.
Некоторое время Малянов тихо сидел, держа его на руках. Он и в самом
деле любил детишек и ужасно скучал по сыну. Потом все-таки поднялся,
осторожно уложил мальчика на тахту в кабинете, а сам взялся за телефон.
- Вечеровский? Фил, я зайду к тебе. Можно?
- Когда? - спросил Вечеровский, помолчав.
- Немедленно.
- Я не один.
- Женщина?
- Нет... один знакомый.
У Малянова вдруг широко раскрылись глаза.
- Горбун? - спросил он понизив голос. - Рыжий?
Вечеровский хмыкнул.
- Да нет. Он скорее лысый, чем рыжий. Это Глухов. Ты его знаешь.
- Ах, Глухов? Прелестно! Не отпускай его! Пусть-ка он нам кое-что
расскажет. Я иду! Не отпускай его. Жди.

Малянов подкатил на своем старинном велосипеде к высокому
антисейсмическому дому, окруженному зеленым палисадником, соскочил у
подъезда и принялся привычным движением заводить велосипед в щель между
стеной и роскошной белой "тридцать второй" "Волгой" (с белыми
"мишленовскими" шинами на магниевых литых дисках).

Пока он этим занимался, дверь подъезда растворилась и из дома вышел
давешний лопоухий шофер, который возил только вчера Снегового. Выйдя, он
оглянулся по сторонам как бы небрежно, но небрежность эта была явно
показной. Шофер чувствовал себя не в своей тарелке к сильно вздрогнул,
даже как-то дернулся, словно собирался броситься наутек, когда из-за угла
вывернула и протарахтела мимо какая-то безобидная малолитражка. Малянова и
появление шофера, и поведение его несколько удивили, но ему было не до
того, и когда шофер, торопливо усевшись в кабину своего газика, уехал,
Малянов тут же забыл о нем.
Он вошел в подъезд и нажал кнопку квартиры 22.
- Да? - отозвался хрипловатый радиоголос.
- Это я, - сказал Малянов, и дверь перед ним распахнулась.
Он медленно пошел по лестнице на четвертый этаж. Он ступал тяжело,
тяжело сопел, и лицо его стало тяжелым и мрачным. Лестница была пуста и
чиста - до блеска, до невозможности. Сверкали хромированные перила,
сверкали ряды металлических заклепок на обитых коричневой кожей дверях -
Вечеровский жил в каком-то образцово-показательном доме, где все было "по
классу "А".
У Вечеровского и квартира образцово-показательная, где все было "по
классу "А". Изящная люстра мелкого хрусталя, строгая финская стенка,
блеклый вьетнамский ковер, несомненно, ручной работы, круглый подсвеченный
аквариум с величественно неподвижными скаляриями, ультрасовременная
Хай-фай-аппаратура, тугие пачки пластинок, блоки компакт-кассет... В углу
гостиной - черный журнальный столик, в центре его - деревянная чаша с
множеством курительных трубок самой разной величины и формы.
Хозяин в безукоризненном замшевом домашнем костюме (белая сорочка с
галстуком! дома!!!) помещался в глубоком ушастом кресле. В зубах - хорошо
уравновешенный "бриар", в руках - блюдечко и чашечка с дымящимся кофе. Все
дьявольски элегантно. Антикварный кофейник на лакированном подносе. И по
чашечке кофе (чашечки - тончайшего фарфора) - перед каждым из гостей.
По левую руку от Вечеровского прилепился в роскошном кресле Глухов,
совсем не роскошный маленький человечек, лысоватый, очкастенький, в
рубашечке-безрукавочке, в подтяжках, с брюшком. Бледные волосатые ручки
сложены и засунуты между колен. Все внимание направлено на Малянова.
Малянов - особенно крупный, потный и взлохмаченный сейчас, среди всей
этой невообразимой элегантности, - закончил свой рассказ словами:
- ...Я лично считаю, что все это - ловкое жульничество. Но не
понимаю, зачем и кому это нужно. Потому что на самом деле... на самом
деле! Ну что с меня взять? Ну кандидат, ну старший научный сотрудник... Ну
и что? Сто рублей на сберкнижке, восемьсот рублей долгу...
Он энергически пожал плечами и, помотав щеками, откинулся в кресле.
При атом задел ногой столик, чашечка его подпрыгнула в блюдце и
опрокинулась.
- Пардон... - проворчал Малянов рассеянно.
- Еще кофе? - сейчас же осведомился Вечеровский.
- Нет. А впрочем, налей...
Вечеровский принялся осторожно, словно божественную амброзию,
разливать кофе по чашечкам, а Глухов глубоко вздохнул и забормотал как бы
про себя:
- Да-да-да... Удивительно, удивительно... И ведь в самом деле, не
пожалуешься, не обратишься... никто не поверит. Да и как тут поверить?
- Ты полагаешь, - сказал Вечеровский Малянову, - что твоя работа
действительно тянет на Нобелевскую премию?
- А черт его знает, на самом деле. Как я могу судить? Что я тебе -
Нобелевский комитет? Классная работа. Экстра-класс. Люкс. Это я
гарантирую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17