Все уж согласны, что семейство препятствует развитию индивидуальности. Я уж приобрел очень большое развитие, а у вас ультраконсерваторство и маменька дура; ты сам это высказывал – значит, все это сознают. За что ж мне утратить широкий размах и погрязнуть в застое? В гимназии еще недоразвиты преподаватели, и я этого не выношу! В карцер сажают!.. Обломовщина уж прошла, уж начались новые начала для прогрессивных людей. Я буду следить за наукой в университете в Петербурге, ежели профессора хороши, а если дурны, то сам буду работать. И ежели ты не Кирсанов и не самодур, так пришли мне средства к жизни в Петербурге. Потому что я уж решился. А я еще убедился, что и Венеровский ретроград. Он не признает свободы женщины. Прощай, отец. Может быть, увидимся в новых и нормальных соотношениях, как человек к человеку. Я сказал все, что накипело в моей душе. Петр Прибышев».
Иван Михайлович. Боже мой! Боже мой! Что это такое!
Николаев. Жалко, жалко мне тебя, брат Иван, а делать нечего, сам виноват. Вот-те и новое! Какое новое! – все старое, самое старое; с сотворения мира гордость, гордость и гордость! Молодые хотят старых учить.
Гости. Это так.
2-й гость. До чего, однако, доходят!
1-й гость. Глупо и смешно.
Иван Михайлович. Ну, Марья Васильевна, глупа ты, а я глупее тебя в тысячу раз. Эй! готово, что ль?
Лакей. Подают-с.
Иван Михайлович. Вели Дуняше сбираться ехать со мной. Да постой, где она, дарственная запись? Ну-с, господа, простите, я еду! (Прощается с гостями.)
Посредник. Так как же, Иван Михайлович, насчет нашего дела?
Иван Михайлович. А вот как-с. Пока мне не велят с ножом к горлу, ни одного клочка не отдам даром, ни одной копейки, ни одного дня, ни одного штрафа но прощу. Будет удивлять-то-с! Нет-с, уж я нынче выучен.
Лакей. Готово-с.
Иван Михайлович. Ну, шинель, собачий сын! Что ты думаешь? По-старому? Правда твоя, Марья Васильевна, все хуже стало. И уставные грамоты хуже, и школы, и студенты… все это яд, все это погибель. Прощайте. Только бы догнать их, хоть на дороге. Уж отведу душу! Петрушку розгами высеку! Да.
Марья Васильевна. Иван Михайлович, пожалей ты меня, не кричи очень на Алексея Павловича. Право, такой худой, жалкий! Что ж, он по молодости…
Николаев. Сына-то воротишь, а дочь не развенчаешь!
Иван Михайлович. Не говори лучше. (Подходит к столу и выпивает стакан вина.) Да, да – высеку, розгами высеку. Прощайте. Смейтесь, кричите, злитесь, а высеку, высеку! И сам спасибо скажет, да!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Прибышев.
Венеровский.
Любовь Ивановна.
Катерина Матвеевна.
Петр Иванович.
Твердынский, студент.
Смотритель.
Староста.
Дуняша, горничная.
Театр представляет комнату для проезжающих на почтовой станции.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Входят смотритель и староста.
Смотритель. Ну, гон! С Макарья такого не было. Чей ряд?
Староста. Акимкин; еще не оборачивался. Должно быть, задержали на Лапшеве. Спасибо, еще курьер не бежит.
Смотритель. Вот в седьмом часу опять почта, – что станешь делать? Надоест проезжающий теперь.
Староста. Вот так-то бывало в старину, при Тихон Мосеиче: как нет лошадей, он в сенник и спрячется. Я тоже старостой ходил. Ехали с Капказа так-то, ехали двое пьяных, так чтo наделали! Вся станция разбежалась, всех перебили. Тихона Мосеича нашего за ноги выволокли. «Я чиновник, – не смеете!» Как принялись холить! Верите ли, по двору волокут. То-то смеху было!
Смотритель. Да наскочил бы на меня такой-то. Я бы ему задал.
Староста. Нет, нынче много посмирнел проезжающий. А то к чему, ваше благородие, я хотел спросить, нынче все «вы» проезжающие стали нам, мужикам, говорить.
Смотритель. Образование, значит, прогресс. Да ты что, дурак?
Староста. Только мы с ребятами примечали, как ежели кто «вы» называет – уж на водку не жди. А что больше галдит, да на руку дерзок, уж этот даст. Так и жди, либо четвертак, либо трехгривенный.
Смотритель (смеется). Тоже замечают!.. Будет лясы-то точить. Вишь, свинство наделали. Подмести вели, да хоть бы со стола-то стер. Ведь вот нет того проезжающего, чтоб не скучал. Нечисто все им. А ведь кто ж гадит? все они. Так и норовят все загадить и уехать. И все ему нечисто.
Староста убирает.
Пойти соснуть. Никак, опять! Ну, посидят, уж не прогневайся.
Староста. Пущай двойные дадут, наши свезут.
Слышен колокольчик.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, входят Венеровский и Любочка, очень бледная, тихая и грустная.
Венеровский. Господин смотритель, я требую лошадей. Староста, велите скорее закладывать. (К Любочке.) Ну-с, вот мы и одни. Великолепно! Теперь только чувствую себя человеком, вырвавшись из всей этой безобразной чепухи! Вы рады, моя миленькая?
Любочка. Не говорите этих слов при чужих людях.
Смотритель. Лошади в разгоне.
Венеровский. Я вам говорю: вот подорожная, вот деньги, запрягайте лошадей.
Смотритель. Когда выкормятся, запрягут.
Венеровский. Извольте запрягать или подайте мне книгу, я буду жаловаться.
Смотритель. Книга вот, жалуйтесь. Много вас!
Венеровский. А, хорошо, очень хорошо! Нет, еще долго честность будет достоянием одних нас… Эти дрянные людишки! (Садится за стол, разбирает книгу и пишет.)
Смотритель (подходя, сердито). Вы прежде извольте просмотреть книгу. Вот изволите видеть, – почта восемь лошадей в пять часов двадцать три минуты, теперь-с всего девять, не воротились. Полковник с женой – шесть лошадей в шесть часов семнадцать минут. Извольте смотреть: комплект – тридцать шесть лошадей. Так вот-с, милостивый государь, прежде посмотреть надо-с и потом дрянными людьми называть тех, кто, может, получше вас, – так-то-с.
Венеровский. Оставьте меня. Я не намерен с вами препираться.
Смотритель (отходя). А вы будьте осторожны вперед! и генерал, шестерней в карете пускай едет – и тому не позволяем… а не то что всякой сволочи… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, без смотрителя.
Венеровский. Староста, принесите, пожалуйста, самовар. (К Любочке.) Вы будете пить чай, миленькая? И чаю и сахару!
Староста. Самовар двадцать копеек, а за чай, за сахар с хозяйкой сочтетесь.
Венеровский. Подайте все. Вы будете?
Любочка. Да… нет…
Венеровский. Вы бы сняли мантилью.
Любочка. Ничего не надо.
Венеровский (садится к ней). Вот видишь ли, мой друг, какая разительная черта отделяет нас от прежних твоих родных. Мы будем смотреть на жизнь просто. Этот господин, в силу своих убеждений, своей среды, считает нужным притеснять людей и грубить. Это в порядке вещей, так же, как твои родные считают неизбежным проседуру тех глупостей, от которых мы уехали. Что ж, не переделывать же нам их? А нам, как умным людям, следует сказать: вы, господа, гадки и дрянны, но это при вас; оставьте только нас быть честными, человечными! Когда ты усвоишь себе это воззрение, моя миленькая…
Любочка. Не говорите: миленькая, – так не хорошо.
Венеровский. Ну, все равно. Вы заметьте только, как во всех этих столкновениях люди дрянные бывают унижены. Я не ненавижу их, я презираю их, им следует быть униженными, и они это сами знают, как поразмыслят. Поверьте, ваши родные теперь чувствуют, что они глупы. Это-то и нужно.
Любочка. Что тебе сделали мои родные? Положим, они неразвитые, да все-таки они ничего. Бывают хуже.
Венеровский. Вы очень умны, миленькая. Это так. Бывают хуже, но раз мы сознали, что убеждения наши различны, что почва, на которой стою я и они, не одна и та же, надо стать одним одесную, а другим ошую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Иван Михайлович. Боже мой! Боже мой! Что это такое!
Николаев. Жалко, жалко мне тебя, брат Иван, а делать нечего, сам виноват. Вот-те и новое! Какое новое! – все старое, самое старое; с сотворения мира гордость, гордость и гордость! Молодые хотят старых учить.
Гости. Это так.
2-й гость. До чего, однако, доходят!
1-й гость. Глупо и смешно.
Иван Михайлович. Ну, Марья Васильевна, глупа ты, а я глупее тебя в тысячу раз. Эй! готово, что ль?
Лакей. Подают-с.
Иван Михайлович. Вели Дуняше сбираться ехать со мной. Да постой, где она, дарственная запись? Ну-с, господа, простите, я еду! (Прощается с гостями.)
Посредник. Так как же, Иван Михайлович, насчет нашего дела?
Иван Михайлович. А вот как-с. Пока мне не велят с ножом к горлу, ни одного клочка не отдам даром, ни одной копейки, ни одного дня, ни одного штрафа но прощу. Будет удивлять-то-с! Нет-с, уж я нынче выучен.
Лакей. Готово-с.
Иван Михайлович. Ну, шинель, собачий сын! Что ты думаешь? По-старому? Правда твоя, Марья Васильевна, все хуже стало. И уставные грамоты хуже, и школы, и студенты… все это яд, все это погибель. Прощайте. Только бы догнать их, хоть на дороге. Уж отведу душу! Петрушку розгами высеку! Да.
Марья Васильевна. Иван Михайлович, пожалей ты меня, не кричи очень на Алексея Павловича. Право, такой худой, жалкий! Что ж, он по молодости…
Николаев. Сына-то воротишь, а дочь не развенчаешь!
Иван Михайлович. Не говори лучше. (Подходит к столу и выпивает стакан вина.) Да, да – высеку, розгами высеку. Прощайте. Смейтесь, кричите, злитесь, а высеку, высеку! И сам спасибо скажет, да!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Прибышев.
Венеровский.
Любовь Ивановна.
Катерина Матвеевна.
Петр Иванович.
Твердынский, студент.
Смотритель.
Староста.
Дуняша, горничная.
Театр представляет комнату для проезжающих на почтовой станции.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Входят смотритель и староста.
Смотритель. Ну, гон! С Макарья такого не было. Чей ряд?
Староста. Акимкин; еще не оборачивался. Должно быть, задержали на Лапшеве. Спасибо, еще курьер не бежит.
Смотритель. Вот в седьмом часу опять почта, – что станешь делать? Надоест проезжающий теперь.
Староста. Вот так-то бывало в старину, при Тихон Мосеиче: как нет лошадей, он в сенник и спрячется. Я тоже старостой ходил. Ехали с Капказа так-то, ехали двое пьяных, так чтo наделали! Вся станция разбежалась, всех перебили. Тихона Мосеича нашего за ноги выволокли. «Я чиновник, – не смеете!» Как принялись холить! Верите ли, по двору волокут. То-то смеху было!
Смотритель. Да наскочил бы на меня такой-то. Я бы ему задал.
Староста. Нет, нынче много посмирнел проезжающий. А то к чему, ваше благородие, я хотел спросить, нынче все «вы» проезжающие стали нам, мужикам, говорить.
Смотритель. Образование, значит, прогресс. Да ты что, дурак?
Староста. Только мы с ребятами примечали, как ежели кто «вы» называет – уж на водку не жди. А что больше галдит, да на руку дерзок, уж этот даст. Так и жди, либо четвертак, либо трехгривенный.
Смотритель (смеется). Тоже замечают!.. Будет лясы-то точить. Вишь, свинство наделали. Подмести вели, да хоть бы со стола-то стер. Ведь вот нет того проезжающего, чтоб не скучал. Нечисто все им. А ведь кто ж гадит? все они. Так и норовят все загадить и уехать. И все ему нечисто.
Староста убирает.
Пойти соснуть. Никак, опять! Ну, посидят, уж не прогневайся.
Староста. Пущай двойные дадут, наши свезут.
Слышен колокольчик.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, входят Венеровский и Любочка, очень бледная, тихая и грустная.
Венеровский. Господин смотритель, я требую лошадей. Староста, велите скорее закладывать. (К Любочке.) Ну-с, вот мы и одни. Великолепно! Теперь только чувствую себя человеком, вырвавшись из всей этой безобразной чепухи! Вы рады, моя миленькая?
Любочка. Не говорите этих слов при чужих людях.
Смотритель. Лошади в разгоне.
Венеровский. Я вам говорю: вот подорожная, вот деньги, запрягайте лошадей.
Смотритель. Когда выкормятся, запрягут.
Венеровский. Извольте запрягать или подайте мне книгу, я буду жаловаться.
Смотритель. Книга вот, жалуйтесь. Много вас!
Венеровский. А, хорошо, очень хорошо! Нет, еще долго честность будет достоянием одних нас… Эти дрянные людишки! (Садится за стол, разбирает книгу и пишет.)
Смотритель (подходя, сердито). Вы прежде извольте просмотреть книгу. Вот изволите видеть, – почта восемь лошадей в пять часов двадцать три минуты, теперь-с всего девять, не воротились. Полковник с женой – шесть лошадей в шесть часов семнадцать минут. Извольте смотреть: комплект – тридцать шесть лошадей. Так вот-с, милостивый государь, прежде посмотреть надо-с и потом дрянными людьми называть тех, кто, может, получше вас, – так-то-с.
Венеровский. Оставьте меня. Я не намерен с вами препираться.
Смотритель (отходя). А вы будьте осторожны вперед! и генерал, шестерней в карете пускай едет – и тому не позволяем… а не то что всякой сволочи… (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, без смотрителя.
Венеровский. Староста, принесите, пожалуйста, самовар. (К Любочке.) Вы будете пить чай, миленькая? И чаю и сахару!
Староста. Самовар двадцать копеек, а за чай, за сахар с хозяйкой сочтетесь.
Венеровский. Подайте все. Вы будете?
Любочка. Да… нет…
Венеровский. Вы бы сняли мантилью.
Любочка. Ничего не надо.
Венеровский (садится к ней). Вот видишь ли, мой друг, какая разительная черта отделяет нас от прежних твоих родных. Мы будем смотреть на жизнь просто. Этот господин, в силу своих убеждений, своей среды, считает нужным притеснять людей и грубить. Это в порядке вещей, так же, как твои родные считают неизбежным проседуру тех глупостей, от которых мы уехали. Что ж, не переделывать же нам их? А нам, как умным людям, следует сказать: вы, господа, гадки и дрянны, но это при вас; оставьте только нас быть честными, человечными! Когда ты усвоишь себе это воззрение, моя миленькая…
Любочка. Не говорите: миленькая, – так не хорошо.
Венеровский. Ну, все равно. Вы заметьте только, как во всех этих столкновениях люди дрянные бывают унижены. Я не ненавижу их, я презираю их, им следует быть униженными, и они это сами знают, как поразмыслят. Поверьте, ваши родные теперь чувствуют, что они глупы. Это-то и нужно.
Любочка. Что тебе сделали мои родные? Положим, они неразвитые, да все-таки они ничего. Бывают хуже.
Венеровский. Вы очень умны, миленькая. Это так. Бывают хуже, но раз мы сознали, что убеждения наши различны, что почва, на которой стою я и они, не одна и та же, надо стать одним одесную, а другим ошую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22