Она вопросительно на него взглянула.
— Про мое фамилие.
— Что на самом деле это испорченное Квипс? Не уверена. Вначале я тоже так подумала… С чего он взял?
— Да кто ж его знает? — Киппс развел руками. — Просто я думал…
Она быстро испытующе взглянула на него и стала смотреть вдаль, на море.
Киппс растерялся. Он хотел перейти от этого вопроса к рассуждениям о фамилиях вообще, о том, что фамилию можно и переменить; ему казалось, это самый легкий и остроумный способ высказать то, что было у него на уме, — и вдруг он почувствовал, что все это ужасно грубо и глупо. Недоумение Элен спасло его, заставило вовремя остановиться. Он замолчал, любуясь профилем Элен в рамке изъеденного временем камня, на голубом фоне моря и неба.
Нет, не стоит больше толковать про свое имя. И он снова заговорил о красотах природы.
— Вот погляжу на красивый вид… и вообще на… на какую ни то красоту — ну, и чувствую себя… как-то так…
Элен быстро взглянула на него и увидела, с каким трудом он подыскивает нужное слово.
— Дурак дураком, — докончил он.
Она окинула его взглядом собственницы, впрочем, пожалуй, даже ласковым. И заговорила голосом столь же недвусмысленным, как и ее взгляд.
— Вы не должны так чувствовать, — сказала она. — Право же, мистер Киппс, вы слишком дешево себя цените.
Ее взгляд, ее слова ошеломили Киппса. Он посмотрел на нее, словно пробуждаясь от глубокого сна. Она опустила глаза.
— А по-вашему… — начал он. И вдруг выпалил: — А вы цените меня не дешево?
Она подняла глаза и покачала головой.
— Но… к примеру… вы же не считаете меня… за ровню.
— Ну отчего же?
— Господи! Так ведь…
Сердце его бешено колотилось.
— Кабы я думал… — начал он. Потом сказал: — Вы такая образованная.
— Какие пустяки! — возразила она.
Потом, — так показалось обоим, — они долго-долго молчали, но молчание это многое договорило и довершило.
— Я ведь знаю, кто я есть, — сказал наконец Киппс. — Кабы я думал, что это возможно… Кабы я надеялся, что вы… Да я бы горы своротил…
Он замолчал, и Элен вдруг как-то притихла, опустила глаза.
— Мисс Уолшингем, — сказал он, — неужто… неужто вы относитесь ко мне так хорошо, что… что захотите помочь мне? Мисс Уолшингем, неужели вы вправду хорошо ко мне относитесь?
Ему казалось, прошла вечность. Наконец она заговорила.
— По-моему, — сказала она и подняла на него глаза, — вы самый великодушный человек на свете… Только подумайте, как вы поддержали моего брата! Да, самый великодушный и самый скромный. А сегодня… сегодня я поняла, что вы и самый храбрый тоже.
Она отвернулась, глянула вниз, помахала кому-то и встала.
— Мама зовет, — сказала она. — Пора спускаться.
Киппс по привычке вновь стал вежлив и почтителен, но чувства его были в полном смятении.
Он шел впереди нее к маленькой дверце, что открывалась на винтовую лестницу. «Вверх и вниз по лестнице всегда иди впереди дамы». И вдруг на второй ступеньке решительно обернулся.
— Но… — сказал он, глядя на Элен снизу вверх; в тени белел его спортивный костюм, блестели глаза на побледневшем лице, никогда еще он не казался ей таким взрослым — настоящим мужчиной.
Элен остановилась, держась за каменную притолоку, и посмотрела на него.
Он протянул руку, словно хотел ей помочь.
— Вы только скажите, — продолжал он. — Уж верно, вы знаете…
— О чем вы?
— Вы хорошо ко мне относитесь?
Элен долго молчала. Казалось, мир неотвратимо движется к катастрофе и вот сейчас взорвется.
— Да, — вымолвила она наконец, — я знаю.
Шестым чувством он вдруг разгадал, каков будет ее ответ, и замер.
Она наклонилась к нему, и прелестная улыбка смягчила и озарила ее лицо.
— Обещайте мне, — потребовала она.
Его замершее лицо было само обещание.
— Раз уж я вас ценю высоко, вы и сами должны ценить себя по достоинству.
— Цените меня? Так, значит, по-вашему…
На сей раз она наклонилась совсем близко.
— Да, я вас ценю, — перебила она и закончила шепотом: — И вы мне очень дороги.
— Это я?
Элен громко рассмеялась.
Киппс был потрясен. Но, может быть, он все-таки чего-то не понял! Нет, тут надо все выяснить до конца.
— И вы пойдете за меня замуж?
Она смеялась, переполненная чудесным сознанием своей силы, своей власти и торжества. Он славный, такого приятно покорить.
— Да, пойду, — со смехом ответила она. — Что же еще я могла этим сказать? — И повторила: — Да.
Киппс обомлел. У него было такое чувство, точно у отшельника, которого вдруг схватили посреди тихой молитвы, в рубище, с главой, посыпанной пеплом, и ввергли в сияющие врата рая, прямо в объятия ясноглазого праздничного херувима. Он чувствовал себя точно смиреннейший праведник, вдруг познавший блаженство…
Он изо всех сил вцепился в веревку, которая служила перилами на этой каменной лестнице. Хотел поцеловать руку Элен и не отважился.
Он не прибавил ни слова. Повернулся — лицо у него было застывшее, чуть ли не испуганное — и стал медленно спускаться впереди Элен в поджидавшую их тьму…

Казалось, все понимали, что произошло. Не было никаких слов, никаких объяснений, достаточно было взглянуть на обоих. Киппс потом вспоминал: едва все собрались у ворот замка, Филин как бы невзначай крепко сжал ему локоть. Конечно же, он знал. Он ведь так и лучился благожелательством, он поздравлял, конечно же, он был очень доволен, что хорошее дело пришло к благополучному концу. Миссис Уолшингем, еще недавно столь утомленная подъемом в гору, явно оправилась и почувствовала необычайный прилив любви к дочери. И мимоходом потрепала ее по щеке. Спускаясь с горы, она пожелала опереться на руку Киппса, и он, как во сне, повиновался. Совершенно безотчетно он пытался быть внимательным к ней и скоро в этом преуспел.
Миссис Уолшингем и Киппс шли неторопливо и беседовали, как умудренные жизнью солидные люди, а остальные четверо бежали вниз бойкой, легкомысленной стайкой. Интересно, о чем они говорят? Но тут с ним заговорила миссис Уолшингем. А где-то, бог весть в каких глубинах, никому и ему самому неведомых, оглушенное и притихшее, затаилось, замерло его сокровенное «я». Эта первая их беседа, похоже, была интересная и дружеская. Прежде он побаивался миссис Уолшингем, — наверно, она над ним смеется, — а оказалось, она женщина понимающая и душевная, и, несмотря на все свое смятение, Киппс, как ни странно, не оплошал. Они поговорили об окружающих красотах, о том, что древние развалины всегда навевают грусть, о минувших поколениях.
— Быть может, здесь когда-то сходились в поединке рыцари, — сказала миссис Уолшингем.
— Чего только не вытворяли в те времена, — подхватил Киппс.
А потом оба заговорили об Элен. Миссис Уолшингем говорила о том, как дочь увлекается литературой.
— Из нее выйдет толк, я уверена. Вы знаете, мистер Киппс, на мать ложится огромная ответственность, когда у нее такая дочь… такая одаренная.
— А как же, — согласился Киппс. — Это уж как водится.
Миссис Уолшингем говорила и о своем сыне — они так схожи с Элен, словно близнецы, и все же очень разные. И Киппс вдруг ощутил доселе неведомые ему отеческие чувства к детям миссис Уолшингем.
— Они такие сообразительные и такие артистические натуры, — говорила она, — у них головы полны всяких идей. Иногда даже страшно за них. Им нужны широкие возможности — просто как воздух.
Она говорила о пристрастии Элен к сочинительству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88