— Он взял лошадь под уздцы.
Беатриса отпрянула от меня, постояла минуту и опустилась на траву; ее всю трясло.
— Я посижу немного, — сказала она.
Она закрыла лицо руками, а Котоп смотрел на нее подозрительно и с досадой.
Никто не двигался с места.
— Пойду принесу воды, — сказал наконец Котоп.
У меня этот случай — эти краткие мгновения близости, этот вихрь переживаний — каким-то непостижимым образом породил дикую фантазию добиться любви Беатрисы и обладать ею. Не знаю, почему эта мысль возникла именно тогда, но так уж случилось. Я уверен, что раньше мне это и в голову не приходило. Помнится лишь одно: страсть налетела внезапно. Беатриса сидела, съежившись, на траве, я стоял рядом, и оба мы не проронили ни слова. Но ощущение было такое, словно только что я слышал голос с неба.
Котоп не успел пройти и двадцати шагов, как Беатриса отняла руки от лица.
— Не надо мне воды, — сказала она. — Верните его.
С тех пор наши отношения стали иными. Исчезла прежняя непринужденность. Беатриса приходила реже и всегда с кем-нибудь, чаще всего со стариком Кэрнеби, он-то и поддерживал разговор. На весь сентябрь она куда-то уехала, а когда мы оставались с ней наедине, мы испытывали странную скованность. Нас переполняли какие-то невыразимые ощущения; все, о чем мы думали, было столь важно для нас, столь значительно, что мы не умели это высказать.
Потом произошла авария с «Лордом Робертсом Альфа»; с забинтованным лицом я оказался в спальне в доме леди Оспри в Бедли-Корнер; Беатриса командовала неопытной сиделкой, а сама леди Оспри, шокированная и вся красная, маячила где-то на заднем плане, и во все ревниво вмешивалась тетушка Сьюзен.
Мои раны, хоть и бросались в глаза, были не опасны, и меня можно было уже на следующий день перевезти в «Леди Гров», но Беатриса не позволила и целых три дня продержала меня в Бедли-Корнер. На второй день после обеда она вдруг ужасно забеспокоилась, что сиделка не дышит свежим воздухом, в проливной дождь выпроводила ее на часок погулять, а сама села около меня.
Я сделал ей предложение.
Должен признаться, что обстановка не благоприятствовала серьезным излияниям. Я лежал на спине, говорил сквозь повязку да еще с трудом, так как язык и губы у меня распухли. Мне было больно, меня лихорадило. И я не мог совладать со своими чувствами, которые приходилось так долго сдерживать.
— Удобно? — спросила она.
— Да.
— Почитать вам?
— Нет. Я хочу говорить.
— Вам нельзя. Говорить буду я.
— Нет, — возразил я, — я хочу с вами поговорить.
Она встала возле кровати и посмотрела мне в глаза.
— Я не хочу… Я не хочу, чтобы вы говорили. Я думала, вы не можете разговаривать.
— Вы так редко бываете со мной наедине.
— Вы бы лучше помолчали. Сейчас не надо говорить. Взамен вас буду болтать я. Вам не полагается говорить.
— Я сказал так мало.
— И этого не надо было.
— Я ведь не буду изуродован, — заметил я. — Только шрам.
— О! — сказала она, словно ждала совсем другого. — Вы думали, что станете страшилищем.
— L'homme qui rit! Могло случиться. Но все в порядке. Какие прелестные цветы!
— Астры, — сказала она. — Я рада, что вы не обезображены. А это бессмертники. Вы совсем не знаете названий цветов? Когда я увидела вас на земле, я подумала, что вы разбились насмерть. По всем правилам игры вы не должны были уцелеть.
Она сказала еще что-то, но я обдумывал свой следующий ход.
— А мы с вами равны по положению в обществе? — в упор спросил я.
Она изумленно посмотрела на меня.
— Странный вопрос!
— А все-таки?
— Гм. Трудно сказать. Но почему вы спрашиваете? Неужели дочь барона, который умер, насколько я знаю, от всяких излишеств раньше своего отца… Невелика честь. Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Нет. У меня в голове все перемешалось. Я хочу знать, пойдете ли вы за меня замуж?
Она побледнела, но ничего не сказала. Я вдруг почувствовал, что должен разжалобить ее.
— Черт бы побрал эту повязку! — крикнул я в бессильной ярости.
Она вспомнила о своих обязанностях сиделки.
— Что вы делаете? Почему вы поднимаетесь? Сейчас же ложитесь! Не трогайте повязку! Я ведь запретила вам разговаривать.
С минуту она растерянно стояла возле меня, потом крепко взяла за плечи и заставила снова откинуться на подушку. Я хотел было сорвать повязку, но Беатриса ухватила мою руку.
— Я не велела вам разговаривать, — прошептала она, наклонившись ко мне. — Я же просила вас не разговаривать. Почему вы не слушаетесь?
— Вы избегали меня целый месяц, — сказал я.
— Да, избегала. И вы должны знать почему. Опустите же руку, опустите скорей.
Я повиновался. Она присела на край кровати. На ее щеках вспыхнул румянец, глаза ярко блестели.
— Я просила вас не разговаривать, — повторила она.
В моем взгляде она прочла немой вопрос.
Она положила руку мне на грудь. Глаза у нее были страдальческие.
— Как я могу ответить вам сейчас? — произнесла она. — Разве я могу вам сказать что-нибудь сейчас?
— Что это значит? — спросил я.
Она молчала.
— Так, значит, нет?
Она кивнула.
— Но… — начал я, готовый разразиться обвинениями.
— Я знаю, — сказала она. — Я не могу объяснить. Не могу, поймите. Я не могу сказать «да»! Это невозможно. Окончательно, бесповоротно, ни за что… Не поднимайте руки!
— Но, — возразил я, — когда мы с вами встретились снова…
— Я не могу выйти замуж. Не могу и не хочу.
Она встала.
— Зачем вы заговорили об этом? — воскликнула она. — Неужели вы не понимаете?
Казалось, она имела в виду что-то такое, чего нельзя сказать вслух.
Она подошла к столику у моей кровати и растрепала букет астр.
— Зачем вы заговорили об этом? — сказала она с безграничной горечью. — Начать так…
— Но в чем же дело? — спросил я. — Что это, какие-нибудь обстоятельства, — мое положение в обществе?
— К черту ваше положение! — крикнула она.
Она отошла к окну и стала смотреть на дождь. Долгое время мы оба молчали: Дождь и ветер стучались в оконное стекло. Беатриса резко повернулась ко мне.
— Вы не спросили, люблю ли я вас, — сказала она.
— О, если дело лишь в этом! — воскликнул я.
— Нет, не в этом, — сказала она. — Но если вы хотите знать… — Она помолчала секунду и докончила: — Люблю.
Мы пристально смотрели друг на друга.
— Люблю… всем сердцем, если хотите знать.
— Тогда какого же дьявола?..
Беатриса не ответила. Она прошла через всю комнату к роялю и громко, бурно, с какими-то странными ударениями заиграла мелодию пастушьего рожка из последнего акта «Тристана и Изольды». Вдруг она взяла фальшивую ноту, потом снова сбилась, бравурно пробежала пальцами по клавишам, в сердцах ударила по роялю кулаком, отчего задребезжали высокие ноты, вскочила и вышла из комнаты…
Когда вошла сиделка, я, все еще в шлеме из бинтов, полуодетый, метался по комнате в поисках недостающих частей своего туалета. Я изнывал от тоски по Беатрисе и был так взволнован и слаб, что не мог скрывать своего состояния. Я дико злился, потому что мне никак не удавалось одеться, и измучился вконец, пока натягивал брюки, не видя ног. Меня шатало, и я споткнулся о стул и опрокинул вазу с астрами.
Наверно, зрелище я представлял довольно противное.
— Я лягу, — сказал я, — только попросите зайти мисс Беатрису. Мне нужно ей кое-что сказать. Поэтому я одеваюсь.
Мне уступили, но ждать пришлось долго. Я так и не узнал, доложила ли сиделка о моем ультиматуме самой Беатрисе или же всем домочадцам, и не представляю себе, что могла подумать в этом случае леди Оспри…
Наконец Беатриса явилась и стала у моей кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Беатриса отпрянула от меня, постояла минуту и опустилась на траву; ее всю трясло.
— Я посижу немного, — сказала она.
Она закрыла лицо руками, а Котоп смотрел на нее подозрительно и с досадой.
Никто не двигался с места.
— Пойду принесу воды, — сказал наконец Котоп.
У меня этот случай — эти краткие мгновения близости, этот вихрь переживаний — каким-то непостижимым образом породил дикую фантазию добиться любви Беатрисы и обладать ею. Не знаю, почему эта мысль возникла именно тогда, но так уж случилось. Я уверен, что раньше мне это и в голову не приходило. Помнится лишь одно: страсть налетела внезапно. Беатриса сидела, съежившись, на траве, я стоял рядом, и оба мы не проронили ни слова. Но ощущение было такое, словно только что я слышал голос с неба.
Котоп не успел пройти и двадцати шагов, как Беатриса отняла руки от лица.
— Не надо мне воды, — сказала она. — Верните его.
С тех пор наши отношения стали иными. Исчезла прежняя непринужденность. Беатриса приходила реже и всегда с кем-нибудь, чаще всего со стариком Кэрнеби, он-то и поддерживал разговор. На весь сентябрь она куда-то уехала, а когда мы оставались с ней наедине, мы испытывали странную скованность. Нас переполняли какие-то невыразимые ощущения; все, о чем мы думали, было столь важно для нас, столь значительно, что мы не умели это высказать.
Потом произошла авария с «Лордом Робертсом Альфа»; с забинтованным лицом я оказался в спальне в доме леди Оспри в Бедли-Корнер; Беатриса командовала неопытной сиделкой, а сама леди Оспри, шокированная и вся красная, маячила где-то на заднем плане, и во все ревниво вмешивалась тетушка Сьюзен.
Мои раны, хоть и бросались в глаза, были не опасны, и меня можно было уже на следующий день перевезти в «Леди Гров», но Беатриса не позволила и целых три дня продержала меня в Бедли-Корнер. На второй день после обеда она вдруг ужасно забеспокоилась, что сиделка не дышит свежим воздухом, в проливной дождь выпроводила ее на часок погулять, а сама села около меня.
Я сделал ей предложение.
Должен признаться, что обстановка не благоприятствовала серьезным излияниям. Я лежал на спине, говорил сквозь повязку да еще с трудом, так как язык и губы у меня распухли. Мне было больно, меня лихорадило. И я не мог совладать со своими чувствами, которые приходилось так долго сдерживать.
— Удобно? — спросила она.
— Да.
— Почитать вам?
— Нет. Я хочу говорить.
— Вам нельзя. Говорить буду я.
— Нет, — возразил я, — я хочу с вами поговорить.
Она встала возле кровати и посмотрела мне в глаза.
— Я не хочу… Я не хочу, чтобы вы говорили. Я думала, вы не можете разговаривать.
— Вы так редко бываете со мной наедине.
— Вы бы лучше помолчали. Сейчас не надо говорить. Взамен вас буду болтать я. Вам не полагается говорить.
— Я сказал так мало.
— И этого не надо было.
— Я ведь не буду изуродован, — заметил я. — Только шрам.
— О! — сказала она, словно ждала совсем другого. — Вы думали, что станете страшилищем.
— L'homme qui rit! Могло случиться. Но все в порядке. Какие прелестные цветы!
— Астры, — сказала она. — Я рада, что вы не обезображены. А это бессмертники. Вы совсем не знаете названий цветов? Когда я увидела вас на земле, я подумала, что вы разбились насмерть. По всем правилам игры вы не должны были уцелеть.
Она сказала еще что-то, но я обдумывал свой следующий ход.
— А мы с вами равны по положению в обществе? — в упор спросил я.
Она изумленно посмотрела на меня.
— Странный вопрос!
— А все-таки?
— Гм. Трудно сказать. Но почему вы спрашиваете? Неужели дочь барона, который умер, насколько я знаю, от всяких излишеств раньше своего отца… Невелика честь. Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Нет. У меня в голове все перемешалось. Я хочу знать, пойдете ли вы за меня замуж?
Она побледнела, но ничего не сказала. Я вдруг почувствовал, что должен разжалобить ее.
— Черт бы побрал эту повязку! — крикнул я в бессильной ярости.
Она вспомнила о своих обязанностях сиделки.
— Что вы делаете? Почему вы поднимаетесь? Сейчас же ложитесь! Не трогайте повязку! Я ведь запретила вам разговаривать.
С минуту она растерянно стояла возле меня, потом крепко взяла за плечи и заставила снова откинуться на подушку. Я хотел было сорвать повязку, но Беатриса ухватила мою руку.
— Я не велела вам разговаривать, — прошептала она, наклонившись ко мне. — Я же просила вас не разговаривать. Почему вы не слушаетесь?
— Вы избегали меня целый месяц, — сказал я.
— Да, избегала. И вы должны знать почему. Опустите же руку, опустите скорей.
Я повиновался. Она присела на край кровати. На ее щеках вспыхнул румянец, глаза ярко блестели.
— Я просила вас не разговаривать, — повторила она.
В моем взгляде она прочла немой вопрос.
Она положила руку мне на грудь. Глаза у нее были страдальческие.
— Как я могу ответить вам сейчас? — произнесла она. — Разве я могу вам сказать что-нибудь сейчас?
— Что это значит? — спросил я.
Она молчала.
— Так, значит, нет?
Она кивнула.
— Но… — начал я, готовый разразиться обвинениями.
— Я знаю, — сказала она. — Я не могу объяснить. Не могу, поймите. Я не могу сказать «да»! Это невозможно. Окончательно, бесповоротно, ни за что… Не поднимайте руки!
— Но, — возразил я, — когда мы с вами встретились снова…
— Я не могу выйти замуж. Не могу и не хочу.
Она встала.
— Зачем вы заговорили об этом? — воскликнула она. — Неужели вы не понимаете?
Казалось, она имела в виду что-то такое, чего нельзя сказать вслух.
Она подошла к столику у моей кровати и растрепала букет астр.
— Зачем вы заговорили об этом? — сказала она с безграничной горечью. — Начать так…
— Но в чем же дело? — спросил я. — Что это, какие-нибудь обстоятельства, — мое положение в обществе?
— К черту ваше положение! — крикнула она.
Она отошла к окну и стала смотреть на дождь. Долгое время мы оба молчали: Дождь и ветер стучались в оконное стекло. Беатриса резко повернулась ко мне.
— Вы не спросили, люблю ли я вас, — сказала она.
— О, если дело лишь в этом! — воскликнул я.
— Нет, не в этом, — сказала она. — Но если вы хотите знать… — Она помолчала секунду и докончила: — Люблю.
Мы пристально смотрели друг на друга.
— Люблю… всем сердцем, если хотите знать.
— Тогда какого же дьявола?..
Беатриса не ответила. Она прошла через всю комнату к роялю и громко, бурно, с какими-то странными ударениями заиграла мелодию пастушьего рожка из последнего акта «Тристана и Изольды». Вдруг она взяла фальшивую ноту, потом снова сбилась, бравурно пробежала пальцами по клавишам, в сердцах ударила по роялю кулаком, отчего задребезжали высокие ноты, вскочила и вышла из комнаты…
Когда вошла сиделка, я, все еще в шлеме из бинтов, полуодетый, метался по комнате в поисках недостающих частей своего туалета. Я изнывал от тоски по Беатрисе и был так взволнован и слаб, что не мог скрывать своего состояния. Я дико злился, потому что мне никак не удавалось одеться, и измучился вконец, пока натягивал брюки, не видя ног. Меня шатало, и я споткнулся о стул и опрокинул вазу с астрами.
Наверно, зрелище я представлял довольно противное.
— Я лягу, — сказал я, — только попросите зайти мисс Беатрису. Мне нужно ей кое-что сказать. Поэтому я одеваюсь.
Мне уступили, но ждать пришлось долго. Я так и не узнал, доложила ли сиделка о моем ультиматуме самой Беатрисе или же всем домочадцам, и не представляю себе, что могла подумать в этом случае леди Оспри…
Наконец Беатриса явилась и стала у моей кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109