К счастью, барригудо хорошо переносит путешествие. Это на редкость выносливый и здоровый самец. Невзгоды пути еще больше нас сблизили.
Когда мы вместе сходим утром на нижнюю палубу, проголодавшиеся звери приветствуют нас невообразимым шумом и гамом. Особенно усердствуют обезьяны, которых у меня полтора десятка; все они привязаны в одном углу. Веревки так перепутываются, что их потом трудно распутать, тем более, что обезьяны ведут себя, как истерички. И вот умный барригудо приходит мне на помощь. Он становится со мной рядом и расправляется с непослушными по-своему. Он, как суровый наставник, то ругнет, то даст тумака, то укусит, и в результате быстро наводит порядок. Его заботы и помощь просто умиляют меня!
Во второй половине нашего амазонского пути звери стали умирать все чаще. В отчаянии я уже подумывал о том, чтобы на какой-нибудь из пристаней выпустить на свободу весь мой зверинец. Барригудо пока совершенно здоров, но я полон невыразимой тревоги за него. Совесть моя не знает покоя, мысль о том, чтобы освободить его и освободиться самому, стала меня буквально преследовать.
Однажды на стоянке в маленьком порту на Нижней Амазонке, уже пониже Сантарена, я пошел с барригудо в лес прогуляться. Мы углубились в чащу километра на два. И вот, пользуясь тем, что обезьяна скрылась меж деревьев, я удрал от нее. Скорым шагом вернулся я в порт один. Пароход дал уже гудок. Матросы убрали трап, и мы должны были отчалить от берега, как вдруг вижу: со всех ног катится к нам черный клубок. Матросы узнали барригудо и опустили трап. На палубу вваливается запыхавшийся зверь. Никогда не забуду полных упрека взглядов, которые он бросал на меня в течение целого дня.
Третий этап нашего морского пути, от Пара до Рио-де-Жанейро, превратился в сплошной кошмар. Мы плыли вдоль побережья Бразилии, холодный ветер свистел в снастях и пронизывал насквозь всех моих зверей, находившихся на палубе. Капитан не разрешал перенести их в закрытое помещение, а сверх того потребовал еще такой высокой платы за проезд, что мне пришлось отказаться от затеи перевезти весь зверинец. Я вынужден был раздать зверюшек пассажирам и экипажу судна, а себе оставил только барригудо и нескольких птиц. Из всего моего укаяльского богатства остались жалкие крохи, хорошо еще, что барригудо пока был здоров.
В Рио на суше мы, наконец, вздохнули. В теплых лучах солнца отогрелись и пришли в себя. Но с меня хватило и того, что было. Везти барригудо с собой в Европу через весь Атлантический океан и быть свидетелем его неизбежной смерти — нет, этого допустить я не мог!
К счастью, в Рио я нашел благородных людей. Профессор Тадеуш Грабовский взял обезьяну в свой дом с прекрасным садом, а его милейшая супруга обещала окружить ее самой теплой заботой.
В день отъезда я зашел проститься с моим другом. Я нашел его в саду, привязанным на длинной веревке. Барригудо с присущей ему проницательностью, вероятно, понял, в чем дело. Он судорожно ухватился за мою руку и не отпускал ее. Мне пришлось буквально тащить его за собой, а когда веревка кончилась, я с трудом высвободился из его объятий. Но он продолжал так сильно рваться ко мне, что веревка врезалась глубоко в его тело, и таким запечатлелся он навсегда в моей памяти.
Когда я отошел на несколько шагов, произошло то, чего никогда не случалось. Барригудо, до сих пор не произносивший ни звука, совершенно немой барригудо, теперь, под тяжестью горя, издал какой-то горловой, хриплый звук, похожий на стон:
— Чааа!..
Возвращаясь в Европу один, я думал, что совесть больше не будет меня мучить. Но нет! Призраки веревок и клеток продолжали витать передо мной. Мысль о том, что я плохо поступил с барригудо, угнетала все больше.
Разве не должен был я, хотя бы насильно, вернуть его родным просторам? Страшная веревка, врезавшаяся в его горло в последний миг разлуки, снилась по ночам.
Через два месяца после возвращения в Европу я получил письмо от очаровательной опекунши из Рио-де-Жанейро. Она сообщала о том, что произошло после моего отъезда. Барригудо, писала она, совершенно переменился. Он стал мрачным, диким отшельником. Не подпускал к себе людей, пытался их укусить. И вот однажды ночью ему удалось освободиться от веревки и сбежать. Спустя несколько дней соседи увидели его неподалеку, на покрытой лесом горе Пан д'Асукар, но поймать не смогли. После этого его никто больше не видел. Очевидно, он убежал в какие-нибудь безлюдные места.
В тот день, когда я получил это письмо, мои друзья были невероятно удивлены: таким веселым и счастливым они меня никогда не видели!
59. БУДУ ЛЮБИТЬ!
Хочу еще раз вернуться к последнему дню моего пребывания в лесах Укаяли, к последней минуте, проведенной там.
Пароход «Либертад», на котором я должен был отправиться в Икитос, вздрогнул от заработавшего винта. Я стою на палубе и выкрикиваю последние отрывистые пожелания. На берегу стоит Чикиньо. Он остается в Кумарии, где будет дожидаться своего отца. Чикиньо хочет быть мужчиной и сдерживает слезы. В руках он мнет сетку для ловли бабочек и от волнения не может выдавить из себя ни одного слова. Пароход отчаливает. Внезапно Чикиньо прорвало — он кричит. Вместо обычных прощальных слов он кричит сдавленным от слез голосом:
— Я буду любить всех попугаев!
Это звучит, как отчаянная клятва.
— А змей? — спрашиваю я с улыбкой, хотя и мне что-то сдавливает горло.
— Змей тоже люблю, змей тоже…
Наш пароход быстро удаляется, и фигурка мальчика, оставшегося на берегу, с каждой минутой уменьшается. А Чикиньо все машет и машет белой сеткой, пока не сливается в одно пятно со стеной окружающего его леса. Укаяльские леса заслонили Чикиньо. Мальчик исчез с моих глаз, но навсегда остался в моем сердце.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41