Да и за кого еще ей выходить замуж? Аменмес уже женат. Остается только Саптах, ее брат, который моложе ее.
– Я тоже, – пробормотал Сети, – на два долгих года. Но, к счастью, Таусерт его не слышала.
– Нет, отец мой, – решительно возразила она, – никогда калека не будет мне мужем.
Как бы в ответ на ее слова, из темного дальнего угла выступил молодой человек – вельможа небольшого роста со светлыми, как у Сети, волосами и острым умным лицом, напомнившим мне физиономию шакала (его и в самом деле прозвали за глаза Анубисом, по имени бога с головой шакала ). Ковыляя, он приблизился к трону. Он был явно разгневан, ибо его щеки и маленькие глазки пылали.
– Должен ли я слушать, фараон, – сказал он тонким голосом, – как моя двоюродная сестра публично попрекает меня моей хромотой, которой меня наградила нянька, уронив грудным ребенком?
– Значит, его нянька уронила и его деда, потому что у него тоже одна нога была короче другой, – прошептал старый Бакенхонсу, – могу это засвидетельствовать, ибо видел его нагишом, когда он лежал еще в колыбели.
– Видимо, так, Саптах, разве что ты зажмешь уши, – ответил фараон.
– Она говорит, что не выйдет за меня, – продолжал Саптах, – хотя я с детства был ее рабом и не думал ни об одной другой женщине.
– По своей воле – никогда! – воскликнула Таусерт. – Молю тебя, Саптах, иди и стань рабом любой другой женщины.
– Но вот вам мое слово: придет день, когда она выйдет за меня замуж, ибо принц Сети не будет жить вечно.
– Откуда ты знаешь, Саптах? – спросил Сети. – Верховный жрец расскажет тебе другую историю.
Кое-кто из присутствующих отвернулся, чтобы спрятать невольную усмешку. И однако в этот день устами Саптаха говорил некий бог, превратив его на миг в пророка; ибо через год она действительно вышла за него замуж, лишь бы удержаться на троне в смутную пору, когда Египет не потерпел бы, чтобы женщина одна управляла страной.
Но фараон не улыбался, как некоторые из придворных. Напротив, он рассердился.
– Уймись, Саптах! – сказал он. – Кто ты такой, что смеешь пререкаться в моем присутствии и говорить о смерти царей и о том, что ты женишься на принцессе? Еще одно такое слово, и ты отправишься в изгнание. А теперь слушайте все. Я почти склоняюсь к тому, чтобы объявить мою дочь, царственную принцессу, единственной наследницей трона, ибо вижу в ней больше силы и мудрости, чем в ком-либо другом из моего рода.
– Если такова воля фараона, пусть будет, как хочет фараон, – смиренно сказал Сети. – Я вполне сознаю, что недостоин столь высокого положения, и клянусь всеми богами, что моя возлюбленная сестра не найдет более верного подданного, чем я.
– Ты хочешь сказать, Сети, – прервала его Таусерт, – что ты охотнее откажешься от своего права на двойную корону, чем женишься на мне? Поистине, я польщена. Сети, кто бы из нас ни царствовал, я не выйду за тебя замуж.
– Какие слова я слышу! – вскричал Мернептах. – Есть ли в этой стране хоть один, кто посмеет сказать, будто можно ослушаться приказа фараона? Запишите, писцы, а вы, чиновники, объявите народу от Фив до самого моря, что через три дня ровно в полдень в храме Хатхор в этом городе принц и царский наследник Сети Мернептах, Любимец Ра, женится на царственной принцессе Египта, Лилии любви, Любимице Хатхор, Таусерт, что приходится дочерью мне – богу.
– Жизнь! Кровь! Сила! – вскричал весь двор.
Затем какой-то высокопоставленный сановник подвел принца Сети к трону, а другой подвел к нему принцессу Таусерт, так что оба оказались рядом, вернее – лицом друг к другу. По старинному обычаю принесли золотую чашу и наполнили ее красным вином – оно напомнило мне кровь. Таусерт взяла чашу и, опустившись на колени, передала ее принцу, который отпил из нее и вернул ее принцессе, чтобы она также отпила вина в знак торжественного обручения. Не та ли сцена выгравирована на широких браслетах из золота, которые впоследствии Сети надевал, сидя на троне, – те же самые браслеты, которые я еще позже надел своими руками на запястья мертвой Таусерт.
Потом Сети протянул руку, и Таусерт коснулась ее губами, а он, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Наконец фараон, спустившись на последнюю ступеньку трона, дотронулся скипетром сперва до головы принца, потом до головы принцессы, благословляя их обоих от своего имени, от имени своего Ка, или двойника, и от имени духов и Ка всех предков, царей и цариц Кемета, утверждая таким образом их право наследовать ему после того, как он отойдет в лоно богов.
Закончив обряд, он торжественно удалился, сопровождаемый толпой придворных, в то время как его телохранители шли впереди и позади него. Он опирался на руку принцессы Таусерт, которую любил больше всех на свете.
Некоторое время спустя я стоял наедине с принцем в его комнате, в которой увидел его впервые.
– Вот все и кончено, – произнес он веселым тоном, – и скажу тебе, Ана, что я совершенно счастлив. Тебе когда-нибудь случалось дрожать от холода на берегу реки в зимнее утро, боясь зайти в воду, а потом, когда ты наконец входил, не испытывал ли ты удовольствия, чувствуя, что ледяная вода освежает тебя и тебе уже не холодно, а жарко?
– Да, принц. Вот когда выходишь из воды и дует ветер и нет солнца – тогда тебе еще холоднее, чем было вначале.
– Верно, Ана. И поэтому не следует выходить из воды. Нужно оставаться там, пока не утонешь или пока тебя не сожрет крокодил. Но скажи, я хорошо держался?
– Старый Бакенхонсу Сказал мне. принц, что он присутствовал при многих царских обручениях – кажется, он упомянул одиннадцать – и не помнит ни одного, которое прошло бы с таким достоинством и тактом. Он сказал также, что то, как ты поцеловал в лоб ее высочество, было совершенством, как и все твое поведение после первого твоего возражения.
– И таким бы оно и осталось, Ана, если бы меня не заставили делать нечто большее, чем поцеловать ее в лоб, – ведь к этому я привык с детства. О, Ана, – добавил он почти со стоном, – ты уже становишься таким же придворным, как все они, придворным, который не может сказать правду. Впрочем, я ведь тоже не могу, так зачем же упрекать тебя? Расскажи мне еще раз о твоей женитьбе, Ана, о том, как все началось и чем кончилось.
V. Пророчество
Не знаю, виделся ли снова принц Сети с Таусерт до свадьбы, ибо он никогда не говорил со мной на эту тему. Да меня и не было там при этом событии: мне было позволено вернуться в Мемфис, чтобы устроить свои дела и продать дом, поскольку я был назначен личным писцом его высочества. Так прошло целых четырнадцать дней после обряда обручения, прежде чем я снова оказался перед входом во дворец принца. Меня сопровождал слуга, который вел осла, нагруженного всеми моими рукописями и другим имуществом, которое перешло ко мне от моих предков. Прием, оказанный мне на этот раз, был совсем иным, нежели при первом моем появлении. Не успел я подняться на ступени, как появился старый камергер Памбаса, сбежав вниз мне навстречу с такой поспешностью, что его белые одежды и борода пришли в некоторый беспорядок.
– Привет тебе, высокоученый писец, высокочтимый Ана, – проговорил он, задыхаясь. – Очень рад видеть тебя, ибо его высочество каждый час спрашивает, не вернулся ли ты, и бранит меня за то, что тебя ещё нет. Поистине, задержись ты в пути еще на один день, он послал бы меня на поиски, – я и так выслушал немало резких слов за то, что не послал с тобой охрану, – как будто визирь Нехези оплатил бы хоть одного стражника без специального приказа фараона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Я тоже, – пробормотал Сети, – на два долгих года. Но, к счастью, Таусерт его не слышала.
– Нет, отец мой, – решительно возразила она, – никогда калека не будет мне мужем.
Как бы в ответ на ее слова, из темного дальнего угла выступил молодой человек – вельможа небольшого роста со светлыми, как у Сети, волосами и острым умным лицом, напомнившим мне физиономию шакала (его и в самом деле прозвали за глаза Анубисом, по имени бога с головой шакала ). Ковыляя, он приблизился к трону. Он был явно разгневан, ибо его щеки и маленькие глазки пылали.
– Должен ли я слушать, фараон, – сказал он тонким голосом, – как моя двоюродная сестра публично попрекает меня моей хромотой, которой меня наградила нянька, уронив грудным ребенком?
– Значит, его нянька уронила и его деда, потому что у него тоже одна нога была короче другой, – прошептал старый Бакенхонсу, – могу это засвидетельствовать, ибо видел его нагишом, когда он лежал еще в колыбели.
– Видимо, так, Саптах, разве что ты зажмешь уши, – ответил фараон.
– Она говорит, что не выйдет за меня, – продолжал Саптах, – хотя я с детства был ее рабом и не думал ни об одной другой женщине.
– По своей воле – никогда! – воскликнула Таусерт. – Молю тебя, Саптах, иди и стань рабом любой другой женщины.
– Но вот вам мое слово: придет день, когда она выйдет за меня замуж, ибо принц Сети не будет жить вечно.
– Откуда ты знаешь, Саптах? – спросил Сети. – Верховный жрец расскажет тебе другую историю.
Кое-кто из присутствующих отвернулся, чтобы спрятать невольную усмешку. И однако в этот день устами Саптаха говорил некий бог, превратив его на миг в пророка; ибо через год она действительно вышла за него замуж, лишь бы удержаться на троне в смутную пору, когда Египет не потерпел бы, чтобы женщина одна управляла страной.
Но фараон не улыбался, как некоторые из придворных. Напротив, он рассердился.
– Уймись, Саптах! – сказал он. – Кто ты такой, что смеешь пререкаться в моем присутствии и говорить о смерти царей и о том, что ты женишься на принцессе? Еще одно такое слово, и ты отправишься в изгнание. А теперь слушайте все. Я почти склоняюсь к тому, чтобы объявить мою дочь, царственную принцессу, единственной наследницей трона, ибо вижу в ней больше силы и мудрости, чем в ком-либо другом из моего рода.
– Если такова воля фараона, пусть будет, как хочет фараон, – смиренно сказал Сети. – Я вполне сознаю, что недостоин столь высокого положения, и клянусь всеми богами, что моя возлюбленная сестра не найдет более верного подданного, чем я.
– Ты хочешь сказать, Сети, – прервала его Таусерт, – что ты охотнее откажешься от своего права на двойную корону, чем женишься на мне? Поистине, я польщена. Сети, кто бы из нас ни царствовал, я не выйду за тебя замуж.
– Какие слова я слышу! – вскричал Мернептах. – Есть ли в этой стране хоть один, кто посмеет сказать, будто можно ослушаться приказа фараона? Запишите, писцы, а вы, чиновники, объявите народу от Фив до самого моря, что через три дня ровно в полдень в храме Хатхор в этом городе принц и царский наследник Сети Мернептах, Любимец Ра, женится на царственной принцессе Египта, Лилии любви, Любимице Хатхор, Таусерт, что приходится дочерью мне – богу.
– Жизнь! Кровь! Сила! – вскричал весь двор.
Затем какой-то высокопоставленный сановник подвел принца Сети к трону, а другой подвел к нему принцессу Таусерт, так что оба оказались рядом, вернее – лицом друг к другу. По старинному обычаю принесли золотую чашу и наполнили ее красным вином – оно напомнило мне кровь. Таусерт взяла чашу и, опустившись на колени, передала ее принцу, который отпил из нее и вернул ее принцессе, чтобы она также отпила вина в знак торжественного обручения. Не та ли сцена выгравирована на широких браслетах из золота, которые впоследствии Сети надевал, сидя на троне, – те же самые браслеты, которые я еще позже надел своими руками на запястья мертвой Таусерт.
Потом Сети протянул руку, и Таусерт коснулась ее губами, а он, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Наконец фараон, спустившись на последнюю ступеньку трона, дотронулся скипетром сперва до головы принца, потом до головы принцессы, благословляя их обоих от своего имени, от имени своего Ка, или двойника, и от имени духов и Ка всех предков, царей и цариц Кемета, утверждая таким образом их право наследовать ему после того, как он отойдет в лоно богов.
Закончив обряд, он торжественно удалился, сопровождаемый толпой придворных, в то время как его телохранители шли впереди и позади него. Он опирался на руку принцессы Таусерт, которую любил больше всех на свете.
Некоторое время спустя я стоял наедине с принцем в его комнате, в которой увидел его впервые.
– Вот все и кончено, – произнес он веселым тоном, – и скажу тебе, Ана, что я совершенно счастлив. Тебе когда-нибудь случалось дрожать от холода на берегу реки в зимнее утро, боясь зайти в воду, а потом, когда ты наконец входил, не испытывал ли ты удовольствия, чувствуя, что ледяная вода освежает тебя и тебе уже не холодно, а жарко?
– Да, принц. Вот когда выходишь из воды и дует ветер и нет солнца – тогда тебе еще холоднее, чем было вначале.
– Верно, Ана. И поэтому не следует выходить из воды. Нужно оставаться там, пока не утонешь или пока тебя не сожрет крокодил. Но скажи, я хорошо держался?
– Старый Бакенхонсу Сказал мне. принц, что он присутствовал при многих царских обручениях – кажется, он упомянул одиннадцать – и не помнит ни одного, которое прошло бы с таким достоинством и тактом. Он сказал также, что то, как ты поцеловал в лоб ее высочество, было совершенством, как и все твое поведение после первого твоего возражения.
– И таким бы оно и осталось, Ана, если бы меня не заставили делать нечто большее, чем поцеловать ее в лоб, – ведь к этому я привык с детства. О, Ана, – добавил он почти со стоном, – ты уже становишься таким же придворным, как все они, придворным, который не может сказать правду. Впрочем, я ведь тоже не могу, так зачем же упрекать тебя? Расскажи мне еще раз о твоей женитьбе, Ана, о том, как все началось и чем кончилось.
V. Пророчество
Не знаю, виделся ли снова принц Сети с Таусерт до свадьбы, ибо он никогда не говорил со мной на эту тему. Да меня и не было там при этом событии: мне было позволено вернуться в Мемфис, чтобы устроить свои дела и продать дом, поскольку я был назначен личным писцом его высочества. Так прошло целых четырнадцать дней после обряда обручения, прежде чем я снова оказался перед входом во дворец принца. Меня сопровождал слуга, который вел осла, нагруженного всеми моими рукописями и другим имуществом, которое перешло ко мне от моих предков. Прием, оказанный мне на этот раз, был совсем иным, нежели при первом моем появлении. Не успел я подняться на ступени, как появился старый камергер Памбаса, сбежав вниз мне навстречу с такой поспешностью, что его белые одежды и борода пришли в некоторый беспорядок.
– Привет тебе, высокоученый писец, высокочтимый Ана, – проговорил он, задыхаясь. – Очень рад видеть тебя, ибо его высочество каждый час спрашивает, не вернулся ли ты, и бранит меня за то, что тебя ещё нет. Поистине, задержись ты в пути еще на один день, он послал бы меня на поиски, – я и так выслушал немало резких слов за то, что не послал с тобой охрану, – как будто визирь Нехези оплатил бы хоть одного стражника без специального приказа фараона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63