Крадет у меня убийство, не знает, что это тоже нужно заработать. Ну, и дикие же люди в вашей стране!
Мариетт . Я хотела обмануть их, но не тебя, Гарт. Тебя я хотела спасти.
Хаггарт . Мой отец учил меня: эй, Нони, смотри! Одна правда и один закон у всех: и у солнца, и у ветра, и у волн, и у зверя – и только у человека другая правда. Бойся человеческой правды, Нони! – так говорил отец. Может быть, это и есть ваша правда? Тогда я не боюсь ее, но мне очень горько и очень печально, Мариетт: если бы ты отточила нож и сказала: пойди, убей этого – мне, пожалуй, и не захотелось бы убивать. Зачем срезать сухое дерево? – сказал бы я тогда. А теперь – прощай, Мариетт! Ну, вяжите же меня и ведите в город.
Надменно ждет, но никто не подходит. Мариетт опустила голову на руки, плечи ее вздрагивают; задумался и аббат, опустив большую голову. Десфосо о чем-то горячо шепчется с рыбаками. Выступает Хорре и говорит, искоса поглядывая на Хаггарта.
– Я уже немного поговорил с ними, Нони, они ничего, они хорошие ребята. Нони. Вот только поп, но и он хороший человек – верно, Нони? Да не косись ты на меня так, а то я перепутаю! Вот какая, ведь, вещь, добрые люди: мы с этим, с Хаггартом, прикопили малую толику деньжонок, этакий бочоночек с золотом… Нам ведь оно не нужно, Нони? Может быть, вы возьмете его себе? Как ты думаешь: отдать им золото, Нони? Вот я и запутался.
Хитро подмаргивает поднявшей голову Мариетт.
Аббат . Ты что болтаешь, рожа?
Хорре . Вот оно и идет, Нони, налаживается понемногу! Только куда мы его зарыли, бочонок-то? Ты не помнишь, Нони – я что-то позабыл. Это, говорят, от джину: память, говорят, слабеет от джину, добрые люди. Пьяница я, это верно.
Аббат . Если ты не сочиняешь, то подавиться бы тебе твоим золотом, пес!
Хаггарт . Хорре!
Хорре . Есть.
Хаггарт . Завтра тебе дадут сто палок. Аббат! вели завтра дать ему сто палок!
Аббат . С наслаждением, сын мой, с наслаждением.
Движения рыбаков все также медленны и как будто вялы; но что-то новое прорывается – в усиленном пыхтении трубок, в легком дрожании загорелых морщинистых рук. Некоторые встали и как бы равнодушно смотрят в окно.
– Туман-то идет! – говорит один, глядя в окно. – Ты слышишь, что я говорю про туман?
– Пора бы и спать. Это я говорю – пора бы и спать!
Десфосо (осторожно ). Оно не совсем так, аббат. Будто не совсем то ты говоришь, что надо, аббат? Вот они как будто по-другому… я ведь ничего не говорю такого, я вот только про них. Ты что говоришь, Фома?
Фома . Спать надо, говорю я. Разве это неправда, что пора спать?
Мариетт (тихо ). Сядь, Гарт. Ты устал сегодня. Ты не отвечаешь?
Старый рыбак . В нашей стране, слыхал я, был такой обычай: за убитого платить пеню. Ты не слыхал ли, есфосо?
Чей-то голос: Филипп-то убит. Убит уже Филипп, слышишь, сосед? Кто будет кормить его мать?
– У меня и для своих мало! А туман-то все идет, сосед.
Десфосо . Ты слыхал ли, аббат, чтобы мы говорили: Гарт плохой человек, Гарт сорванец, городской штукарь? Нет, мы сказали: этого у нас никогда не бывало.
Решительный голос:
– Гарт хороший человек! Дикий Гарт хороший человек.
Десфосо . Ведь если покопать, аббат, так у нас крепкого баркаса, пожалуй, и не найдешь. На мой-то уж и смолы не хватает. Да и церковь – разве такая бывает хорошая церковь? Это не я говорю, а так оно выходит, с этим ничего не поделаешь, аббат.
Xаггарт . Ты слышишь, женщина?
Мариетт . Да, слышу.
Хаггарт . Отчего ты не плюнешь им в лицо?
Мариетт . Я не могу. Я люблю тебя, Хаггарт. Десять ли только заповедей у Бога? Нет, есть еще одна: я люблю тебя, Хаггарт.
Хаггарт . Какие печальные сны в вашей стране!
Аббат, вставая и подходя к рыбакам:
– Ну-ка, ну-ка. Ты что говоришь про церковь, старина? Ты что-то любопытное сказал про церковь, или я ослышался?
Быстро взглядывает на Мариетт и Хаггарта.
– Да и не одна церковь, аббат. У нас четыре старика: Легран, Штоффле, Пуассар, Корню, да семь старух… Разве я говорю, что мы не будем их кормить? Конечно, будем, но только сердись, не сердись, отец – а тяжело! Ты сам это знаешь, аббат, ноги-то у тебя стонут не от пляски.
– Я тоже старик! – шамкая, начинает старый Рикке, но вдруг гневно бросает шляпу на пол: – Да, старик. Не хочу больше, вот и все! Работал, а теперь не хочу. Вот и все! Не хочу!
Выходит, размахивая рукою. Все сочувственно провожают глазами его согнутую, жалкую стариковскую спину, белые косички волос. И снова смотрят на Десфосо, на его рот, откуда выходят ихние слова. Чей-то голос:
– Вот и Рикке не захотел.
Все тихо и напряженно смеются:
– Ну, и отошлем мы Гарта в город, а дальше что? – продолжает Десфосо, не глядя на Хаггарта. – Ну, и повесят его городские – а дальше что? А дальше то, что еще одного человека не будет, одного рыбака не будет, сына у тебя не станет, а у Мариетт мужа, а у мальчишки отца. Так разве это радость?
– Так, так! – одобрительно кивает аббат: – Ну и голова же у тебя, Десфосо!
Хаггарт . Ты их слушаешь, аббат?
Аббат . Да, я их слушаю, Хаггарт. Да и тебе не мешало бы их послушать. У дьявола гордости-то еще побольше твоей, а все-таки он только дьявол и больше ничего.
Десфосо подтверждает:
– Зачем гордость? Гордости не надо.
Оборачивается к Хаггарту – все еще не поднимая глаз; затем поднимает, спрашивает:
– Гарт! А больше никого тебе не надо убивать? Кроме Филиппа-то – тебе больше никого не хочется убивать?
– Нет.
– Значит, одного Филиппа, а больше никого. Вы слышали: одного Филиппа, а больше никого. А еще, Гарт, тебе не хочется отослать вот этого, Хорре? Нам бы хотелось. Кто его знает, но только люди говорят, что все это от него.
Голоса:
– От него. Отошли-ка его, Гарт! Там ему лучше будет.
Аббат скрепляет:
– Верно!
– Ну, вот и ты, поп! – говорит Хорре угрюмо. Хаггарт с легкой усмешкой смотрит на его сердитое взъерошенное лицо и соглашается:
– Немного хочется, пожалуй. Пусть уходит.
– Так вот, аббат, – говорит Десфосо, оборачиваясь, – мы значит и порешили по совести нашей, какая у нас есть: денежки взять. Так ли я говорю?
Одинокий голос за всех:
– Так.
Десфосо . Ну-ка, матрос, где денежки?
Хорре . Капитан?
Хаггарт . Отдай.
Хорре (грубо ). Ну, так сперва мой нож и трубку отдайте! Кто у вас старший, ты? Так слушай: возьмите вы ломы и лопаты и ступайте к замку. Знаешь ту башню, что завалилась, проклятая? Так подойди ты…
Присаживается на корточки и корявым пальцем чертит на полу карту. Все, наклонившись, внимательно смотрят; один аббат угрюмо уставился в окно, за которым все еще сереет тяжелый морской туман. Хаггарт бурно шепчет:
– Лучше бы ты убила меня, Мариетт, как я убил Филиппа. А теперь меня позвал отец – где же будет конец печали моей, Мариетт? Там, где конец мира? А где конец мира? Хочешь взять мою печаль, Мариетт?
– Хочу, Хаггарт.
– Нет, ты женщина.
– За что ты мучаешь меня, Гарт? Что я сделала такое, чтобы так мучить меня. Я люблю тебя.
– Ты солгала.
– Это язык мой солгал. Я люблю тебя.
– У змеи раздвоенный язык, но спроси ее, чего она хочет, и она скажет правду. Это сердце твое солгало. Не тебя ли, девочка, встретил я тогда на дороге? И ты сказала: добрый вечер. Как ты обмахнула меня!
Десфосо (громко ). А ты что же, аббат? Ты идешь с нами, не так ли, отец? А то не вышло бы чего плохого. Так я говорю?
Аббат (весело ). Конечно, конечно, детки. Я с вами – кто же без меня позаботится о церкви! Это я сейчас о церкви думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Мариетт . Я хотела обмануть их, но не тебя, Гарт. Тебя я хотела спасти.
Хаггарт . Мой отец учил меня: эй, Нони, смотри! Одна правда и один закон у всех: и у солнца, и у ветра, и у волн, и у зверя – и только у человека другая правда. Бойся человеческой правды, Нони! – так говорил отец. Может быть, это и есть ваша правда? Тогда я не боюсь ее, но мне очень горько и очень печально, Мариетт: если бы ты отточила нож и сказала: пойди, убей этого – мне, пожалуй, и не захотелось бы убивать. Зачем срезать сухое дерево? – сказал бы я тогда. А теперь – прощай, Мариетт! Ну, вяжите же меня и ведите в город.
Надменно ждет, но никто не подходит. Мариетт опустила голову на руки, плечи ее вздрагивают; задумался и аббат, опустив большую голову. Десфосо о чем-то горячо шепчется с рыбаками. Выступает Хорре и говорит, искоса поглядывая на Хаггарта.
– Я уже немного поговорил с ними, Нони, они ничего, они хорошие ребята. Нони. Вот только поп, но и он хороший человек – верно, Нони? Да не косись ты на меня так, а то я перепутаю! Вот какая, ведь, вещь, добрые люди: мы с этим, с Хаггартом, прикопили малую толику деньжонок, этакий бочоночек с золотом… Нам ведь оно не нужно, Нони? Может быть, вы возьмете его себе? Как ты думаешь: отдать им золото, Нони? Вот я и запутался.
Хитро подмаргивает поднявшей голову Мариетт.
Аббат . Ты что болтаешь, рожа?
Хорре . Вот оно и идет, Нони, налаживается понемногу! Только куда мы его зарыли, бочонок-то? Ты не помнишь, Нони – я что-то позабыл. Это, говорят, от джину: память, говорят, слабеет от джину, добрые люди. Пьяница я, это верно.
Аббат . Если ты не сочиняешь, то подавиться бы тебе твоим золотом, пес!
Хаггарт . Хорре!
Хорре . Есть.
Хаггарт . Завтра тебе дадут сто палок. Аббат! вели завтра дать ему сто палок!
Аббат . С наслаждением, сын мой, с наслаждением.
Движения рыбаков все также медленны и как будто вялы; но что-то новое прорывается – в усиленном пыхтении трубок, в легком дрожании загорелых морщинистых рук. Некоторые встали и как бы равнодушно смотрят в окно.
– Туман-то идет! – говорит один, глядя в окно. – Ты слышишь, что я говорю про туман?
– Пора бы и спать. Это я говорю – пора бы и спать!
Десфосо (осторожно ). Оно не совсем так, аббат. Будто не совсем то ты говоришь, что надо, аббат? Вот они как будто по-другому… я ведь ничего не говорю такого, я вот только про них. Ты что говоришь, Фома?
Фома . Спать надо, говорю я. Разве это неправда, что пора спать?
Мариетт (тихо ). Сядь, Гарт. Ты устал сегодня. Ты не отвечаешь?
Старый рыбак . В нашей стране, слыхал я, был такой обычай: за убитого платить пеню. Ты не слыхал ли, есфосо?
Чей-то голос: Филипп-то убит. Убит уже Филипп, слышишь, сосед? Кто будет кормить его мать?
– У меня и для своих мало! А туман-то все идет, сосед.
Десфосо . Ты слыхал ли, аббат, чтобы мы говорили: Гарт плохой человек, Гарт сорванец, городской штукарь? Нет, мы сказали: этого у нас никогда не бывало.
Решительный голос:
– Гарт хороший человек! Дикий Гарт хороший человек.
Десфосо . Ведь если покопать, аббат, так у нас крепкого баркаса, пожалуй, и не найдешь. На мой-то уж и смолы не хватает. Да и церковь – разве такая бывает хорошая церковь? Это не я говорю, а так оно выходит, с этим ничего не поделаешь, аббат.
Xаггарт . Ты слышишь, женщина?
Мариетт . Да, слышу.
Хаггарт . Отчего ты не плюнешь им в лицо?
Мариетт . Я не могу. Я люблю тебя, Хаггарт. Десять ли только заповедей у Бога? Нет, есть еще одна: я люблю тебя, Хаггарт.
Хаггарт . Какие печальные сны в вашей стране!
Аббат, вставая и подходя к рыбакам:
– Ну-ка, ну-ка. Ты что говоришь про церковь, старина? Ты что-то любопытное сказал про церковь, или я ослышался?
Быстро взглядывает на Мариетт и Хаггарта.
– Да и не одна церковь, аббат. У нас четыре старика: Легран, Штоффле, Пуассар, Корню, да семь старух… Разве я говорю, что мы не будем их кормить? Конечно, будем, но только сердись, не сердись, отец – а тяжело! Ты сам это знаешь, аббат, ноги-то у тебя стонут не от пляски.
– Я тоже старик! – шамкая, начинает старый Рикке, но вдруг гневно бросает шляпу на пол: – Да, старик. Не хочу больше, вот и все! Работал, а теперь не хочу. Вот и все! Не хочу!
Выходит, размахивая рукою. Все сочувственно провожают глазами его согнутую, жалкую стариковскую спину, белые косички волос. И снова смотрят на Десфосо, на его рот, откуда выходят ихние слова. Чей-то голос:
– Вот и Рикке не захотел.
Все тихо и напряженно смеются:
– Ну, и отошлем мы Гарта в город, а дальше что? – продолжает Десфосо, не глядя на Хаггарта. – Ну, и повесят его городские – а дальше что? А дальше то, что еще одного человека не будет, одного рыбака не будет, сына у тебя не станет, а у Мариетт мужа, а у мальчишки отца. Так разве это радость?
– Так, так! – одобрительно кивает аббат: – Ну и голова же у тебя, Десфосо!
Хаггарт . Ты их слушаешь, аббат?
Аббат . Да, я их слушаю, Хаггарт. Да и тебе не мешало бы их послушать. У дьявола гордости-то еще побольше твоей, а все-таки он только дьявол и больше ничего.
Десфосо подтверждает:
– Зачем гордость? Гордости не надо.
Оборачивается к Хаггарту – все еще не поднимая глаз; затем поднимает, спрашивает:
– Гарт! А больше никого тебе не надо убивать? Кроме Филиппа-то – тебе больше никого не хочется убивать?
– Нет.
– Значит, одного Филиппа, а больше никого. Вы слышали: одного Филиппа, а больше никого. А еще, Гарт, тебе не хочется отослать вот этого, Хорре? Нам бы хотелось. Кто его знает, но только люди говорят, что все это от него.
Голоса:
– От него. Отошли-ка его, Гарт! Там ему лучше будет.
Аббат скрепляет:
– Верно!
– Ну, вот и ты, поп! – говорит Хорре угрюмо. Хаггарт с легкой усмешкой смотрит на его сердитое взъерошенное лицо и соглашается:
– Немного хочется, пожалуй. Пусть уходит.
– Так вот, аббат, – говорит Десфосо, оборачиваясь, – мы значит и порешили по совести нашей, какая у нас есть: денежки взять. Так ли я говорю?
Одинокий голос за всех:
– Так.
Десфосо . Ну-ка, матрос, где денежки?
Хорре . Капитан?
Хаггарт . Отдай.
Хорре (грубо ). Ну, так сперва мой нож и трубку отдайте! Кто у вас старший, ты? Так слушай: возьмите вы ломы и лопаты и ступайте к замку. Знаешь ту башню, что завалилась, проклятая? Так подойди ты…
Присаживается на корточки и корявым пальцем чертит на полу карту. Все, наклонившись, внимательно смотрят; один аббат угрюмо уставился в окно, за которым все еще сереет тяжелый морской туман. Хаггарт бурно шепчет:
– Лучше бы ты убила меня, Мариетт, как я убил Филиппа. А теперь меня позвал отец – где же будет конец печали моей, Мариетт? Там, где конец мира? А где конец мира? Хочешь взять мою печаль, Мариетт?
– Хочу, Хаггарт.
– Нет, ты женщина.
– За что ты мучаешь меня, Гарт? Что я сделала такое, чтобы так мучить меня. Я люблю тебя.
– Ты солгала.
– Это язык мой солгал. Я люблю тебя.
– У змеи раздвоенный язык, но спроси ее, чего она хочет, и она скажет правду. Это сердце твое солгало. Не тебя ли, девочка, встретил я тогда на дороге? И ты сказала: добрый вечер. Как ты обмахнула меня!
Десфосо (громко ). А ты что же, аббат? Ты идешь с нами, не так ли, отец? А то не вышло бы чего плохого. Так я говорю?
Аббат (весело ). Конечно, конечно, детки. Я с вами – кто же без меня позаботится о церкви! Это я сейчас о церкви думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19