Пакость ему пришла в голову. Так нечаянно же! Разве можно удержать мысли? Помните случай из истории Хаджи Насреддина: “Вы станете бессмертными, если не будете думать о белой обезьяне”. Попробуйте удержаться. Сама влезет в голову.
Трубила электричка, проносясь мимо осенних, уже тронутых желтизной, поредевших рощ. Женщины на соседних скамейках привычно толковали о курсах аминазина и инсулиновом шоке, синдромах, симптомах, терапии растормаживающей и терапии успокаивающей.
— Надо научиться удерживаться, — упрямо твердил Кеша. — Общественная жизнь требует вежливости. Только дикарь-одиночка решал все споры зубами и кулаками. Жители многолюдных поселений научились держать руки на привязи, без этого жить рядом нельзя. Душу отводили только руганью. Люди же культурные научились держать язык на привязи, вообще не ругаться — без этого дела обсуждать нельзя. Видите, как идёт история: чем теснее общение, тем больше требуется сдержанности. Человек будущего должен и мысли свои воспитать, никого не оскорблять даже мысленно. За это ему достанется преимущество коллективного думанья, обмена воспоминаниями, впечатлениями, переживаниями, интуитивным опытом. Мусор люди выбросят из головы, мозг будут содержать в опрятности. Без этого нельзя приглашать чужого в свои мысли.
— Но это невозможно, это утомительно, наконец, — возражала Юля. — Смотрите, яркий пример: Леонид Данилович, культурный человек, и то сорвался. Вообще нельзя из своей головы устраивать проходной двор. Я хочу иметь собственный уголок, личный.
— Пожалуйста, у вас на даче своя комната, но гостей же вы приглашаете в неё. Чем вы дорожите — возможностью ругаться мысленно, воображать неприличное? Наведите опрятность, сделайте уборку мозга.
— Я думаю, никто не может согласиться. Нет таких опрятных мозгов.
— У людей коммунистического общества должны быть. Надо готовиться к тому. Надо привыкать.
— А вы разрешите осмотреть свою голову?
— Разрешу.
— Сейчас? Прямо сейчас? — Юля потянула руку к защёлке викентора.
И вдруг Кеша испугался.
— Нет, сейчас не надо. Пожалуйста, Юля, сейчас не надо. Я не готов. Действительно надо провести уборку. Дайте срок, я сам скажу когда…
После этой поездки Кеша исчез надолго. Прошла неделя, вторая началась и кончилась, а он не являлся. В первые дни Юля отрывала листок календаря, победно посмеиваясь: “Вот нелегко, оказывается, убрать свою голову дочиста. Обещать-то обещал, но протри каждую извилину попробуй”. Посмеивалась, но все же благожелательно. Думала: “Приятный малый этот Кеша. Упрямый чудак, но приятный. У каждого свои затеи, у него — внушающие уважение. Пожалуй, человеку, умеющему жить с открытой головой, можно и викентор вручить. Можно… но вот и у Кеши не получается. Что-то скрывает он все же, чего-то стесняется…”
Потом Юля перестала посмеиваться, ждала с нетерпением, даже беспокоилась. Себя-то она уговаривала, что беспокоится. Почему исчез надолго? Только ли из-за стыда? Может быть, случилось что, лежит больной, нуждается в помощи, а она не навещает его из-за глупого самолюбия… Смешно! Не надо мучить человека, она сама обязана прекратить это глупое испытание: взять Кешин адрес на службе или в Мосгорсправке, пойти или позвонить…
И тут Кеша сам позвонил в общежитие.
— Кажется, я готов к зачёту, — сказал он. — Назначайте время.
Юля чуть не брякнула: “Хоть сейчас!” Вовремя удержалась.
— В воскресенье я буду на даче, — сказала она. — Буду ждать с утра.
Всю субботу она прибирала, мыла полы, выстирала скатерти, цветы расставила на столах. И в лаборатории убрала, выписки разложила по порядку. Мысленно сказала себе: “Если выдержит экзамен, покажу ему… кое-что”.
С утра села у окна с книжкой. Просидела полчаса, потом заметила, что держит вверх ногами. День был прозрачный, ясности незамутнённой. Пронзительно-жёлтые листья падали с тихим лепетом, паутинка поблёскивала на солнце. Из углового окна Юля видела дорожку, ведущую к вокзалу, где прохожие появлялись стайками. После каждого поезда — стайка, хоть часы проверяй. Эти с поезда 9.27, эти — с 9.44, эти — с 9.59…
“Юля, что с тобой? Кажется, ты ждёшь с нетерпением мальчишку? А ну-ка, марш от окна!”
И тут Кеша показался на опушке. Вышагивал в ослепительно белой рубашке, в галстуке и пиджаке. И нёс букет настоящих роз, белых и пурпурных. Видно, из города тащил, на станции таких не продавали. Подходя к калитке, застеснялся, спрятал было цветы за спину, но, поколебавшись, выставил перед собой: дескать, мыслю открыто, живу открыто, иду к девушке с цветами, и пусть все видят.
Юля кинулась было к дверям, спохватилась на полпути. А как же аппарат? Включать или нет? Стоит ли читать сокровенные мысли, не откроется ли что-то неблаговидное, как у Мусиного Бориса? Зачем ей ещё одно горькое разочарование?
Но разве она сомневается в Кеше? Идёт к ней человек с открытым сердцем, “открытой” головой, предлагает мыслить совместно.
Юля включила аппарат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Трубила электричка, проносясь мимо осенних, уже тронутых желтизной, поредевших рощ. Женщины на соседних скамейках привычно толковали о курсах аминазина и инсулиновом шоке, синдромах, симптомах, терапии растормаживающей и терапии успокаивающей.
— Надо научиться удерживаться, — упрямо твердил Кеша. — Общественная жизнь требует вежливости. Только дикарь-одиночка решал все споры зубами и кулаками. Жители многолюдных поселений научились держать руки на привязи, без этого жить рядом нельзя. Душу отводили только руганью. Люди же культурные научились держать язык на привязи, вообще не ругаться — без этого дела обсуждать нельзя. Видите, как идёт история: чем теснее общение, тем больше требуется сдержанности. Человек будущего должен и мысли свои воспитать, никого не оскорблять даже мысленно. За это ему достанется преимущество коллективного думанья, обмена воспоминаниями, впечатлениями, переживаниями, интуитивным опытом. Мусор люди выбросят из головы, мозг будут содержать в опрятности. Без этого нельзя приглашать чужого в свои мысли.
— Но это невозможно, это утомительно, наконец, — возражала Юля. — Смотрите, яркий пример: Леонид Данилович, культурный человек, и то сорвался. Вообще нельзя из своей головы устраивать проходной двор. Я хочу иметь собственный уголок, личный.
— Пожалуйста, у вас на даче своя комната, но гостей же вы приглашаете в неё. Чем вы дорожите — возможностью ругаться мысленно, воображать неприличное? Наведите опрятность, сделайте уборку мозга.
— Я думаю, никто не может согласиться. Нет таких опрятных мозгов.
— У людей коммунистического общества должны быть. Надо готовиться к тому. Надо привыкать.
— А вы разрешите осмотреть свою голову?
— Разрешу.
— Сейчас? Прямо сейчас? — Юля потянула руку к защёлке викентора.
И вдруг Кеша испугался.
— Нет, сейчас не надо. Пожалуйста, Юля, сейчас не надо. Я не готов. Действительно надо провести уборку. Дайте срок, я сам скажу когда…
После этой поездки Кеша исчез надолго. Прошла неделя, вторая началась и кончилась, а он не являлся. В первые дни Юля отрывала листок календаря, победно посмеиваясь: “Вот нелегко, оказывается, убрать свою голову дочиста. Обещать-то обещал, но протри каждую извилину попробуй”. Посмеивалась, но все же благожелательно. Думала: “Приятный малый этот Кеша. Упрямый чудак, но приятный. У каждого свои затеи, у него — внушающие уважение. Пожалуй, человеку, умеющему жить с открытой головой, можно и викентор вручить. Можно… но вот и у Кеши не получается. Что-то скрывает он все же, чего-то стесняется…”
Потом Юля перестала посмеиваться, ждала с нетерпением, даже беспокоилась. Себя-то она уговаривала, что беспокоится. Почему исчез надолго? Только ли из-за стыда? Может быть, случилось что, лежит больной, нуждается в помощи, а она не навещает его из-за глупого самолюбия… Смешно! Не надо мучить человека, она сама обязана прекратить это глупое испытание: взять Кешин адрес на службе или в Мосгорсправке, пойти или позвонить…
И тут Кеша сам позвонил в общежитие.
— Кажется, я готов к зачёту, — сказал он. — Назначайте время.
Юля чуть не брякнула: “Хоть сейчас!” Вовремя удержалась.
— В воскресенье я буду на даче, — сказала она. — Буду ждать с утра.
Всю субботу она прибирала, мыла полы, выстирала скатерти, цветы расставила на столах. И в лаборатории убрала, выписки разложила по порядку. Мысленно сказала себе: “Если выдержит экзамен, покажу ему… кое-что”.
С утра села у окна с книжкой. Просидела полчаса, потом заметила, что держит вверх ногами. День был прозрачный, ясности незамутнённой. Пронзительно-жёлтые листья падали с тихим лепетом, паутинка поблёскивала на солнце. Из углового окна Юля видела дорожку, ведущую к вокзалу, где прохожие появлялись стайками. После каждого поезда — стайка, хоть часы проверяй. Эти с поезда 9.27, эти — с 9.44, эти — с 9.59…
“Юля, что с тобой? Кажется, ты ждёшь с нетерпением мальчишку? А ну-ка, марш от окна!”
И тут Кеша показался на опушке. Вышагивал в ослепительно белой рубашке, в галстуке и пиджаке. И нёс букет настоящих роз, белых и пурпурных. Видно, из города тащил, на станции таких не продавали. Подходя к калитке, застеснялся, спрятал было цветы за спину, но, поколебавшись, выставил перед собой: дескать, мыслю открыто, живу открыто, иду к девушке с цветами, и пусть все видят.
Юля кинулась было к дверям, спохватилась на полпути. А как же аппарат? Включать или нет? Стоит ли читать сокровенные мысли, не откроется ли что-то неблаговидное, как у Мусиного Бориса? Зачем ей ещё одно горькое разочарование?
Но разве она сомневается в Кеше? Идёт к ней человек с открытым сердцем, “открытой” головой, предлагает мыслить совместно.
Юля включила аппарат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15