Его сиятельство был талантливым организатором, и ни одна деталь ни разу от него не ускользнула. Он хотел для себя самого лучшего, и для удовлетворения этой своей потребности был готов на все.
А Элис в его великолепную жизнь никак не вписывалась. Когда граф уже решил на ней жениться, он строил радужные планы, как его бабушка, графиня Доваджерская, представит молодую жену ко двору.
Бабушка даже обещалась стать для Элис наставницей на время, пока та жила в «Монастырском очаге». Увы, к моменту приезда бабушки в I имение Элис уже ничто в жизни не интересовало.
Сначала граф решил, что виной тому депрессия, вызванная смертью отца, и, приняв во внимание, что Элис вернулась в Англию в ноябре, предположил, что уже к лету она избавиться от тяжести утраты.
Однако, к великому его удивлению, вместо того, чтобы вновь обрести то, что сам он называл радостью жизни, Элис все сильнее впадала в апатию.
Несмотря на это, она по-прежнему оставалась красавицей, и его сиятельство уже решил, в чем представит ее свету в качестве своей супруги.
Драгоценности Инглтонов были хорошо известны, и никто не мог сохранять равнодушный вид, любуясь бриллиантовой диадемой, более внушительной, чем любое украшение у всех жен пэров на открытии Парламента. Это не говоря уже о сапфировом гарнитуре, равного которому не было во всей Англии.
Но Элис ни в малейшей степени не интересовалась драгоценностями, у нее не было желания даже просто на них посмотреть.
Когда граф приглашал к себе в поместье друзей, Элис появлялась ненадолго в начале ужина, а после поспешно удалялась к себе, пока джентльмены курили трубки, а дамы беседовали о своем в другой комнате. Целыми днями Элис оставалась в своих комнатах, избегая общества графа.
«Что вытворяет эта чертова кукла?» — этот вопрос граф уже устал задавать себе, поэтому задал его своему секретарю, а потом и доктору, правда, в более корректной форме. Мистер Уодкинс выдвинул предположение, что Элис не хватает общества ровесников.
— Что вы хотите этим сказать? — довольно резко поинтересовался его сиятельство у секретаря, который не замедлил пояснить свою мысль:
— Дело в том, милорд, что леди Элис еще не исполнилось и восемнадцати, в то время как вы и ваши друзья в некотором роде старше ее. Его сиятельство даже подумал, что ослышался:
— Уж не хотите ли вы сказать, что она считает нас занудами?
Уодкинс примирительно улыбнулся:
— Отнюдь нет, милорд. Я просто предположил, что у нее могут быть какие-либо интересы, свойственные девушкам ее возраста.
Разговор этот завершился тем, что его сиятельство дал указание поместить в «Таймс» объявление, хотя в глубине души полагал, что это лишь пустая трата времени, ибо был искренне убежден, что на подобное объявление могут откликнуться только старые девы неопределенного возраста.
Был еще, конечно, вариант, что объявление привлечет дамочек, желающих подобраться поближе к графу, а таких — слава Богу! — было предостаточно.
Но даже в самых радужных грезах он не мог надеяться на то, что судьба приведет к нему такую очаровательную девушку.
Представляя ее рядом с Элис, граф не мог удержаться от мысленного сравнения обеих девушек с богинями, снисшедшими к нему с Олимпа.
Красота обеих была самобытна. Элис походила на свою мать — такая же жгучая брюнетка, как впрочем и сам граф, и все Инглтоны. По контрасту с волосами кожа ее казалась ослепительной белизны, а глаза были зеленые, как альпийские луга.
Сидящая же перед графом Джина была золотоволосая, как Аврора, глаза ее были цвета летнего неба, и его сиятельство подумал, что появившись в свете вместе, девушки, несомненно, произведут фурор.
Однако в то время как Элис постоянно находилась в состоянии, близком к прострации. Джина, напротив, излучала жизненную силу, словно солнечный луч, играющий всеми цветами радуги в капельке росы.
«Кажется, на меня напало поэтическое настроение», — попробовал подвести итог своим размышлениям граф, но избавиться от мысли, как обе девушки будут смотреться рядом, не смог.
Наконец он позвонил и как можно более нейтральным тоном сказан Джине:
— Все подробности вы сможете обсудить с Уодкинсом. Он же просветит вас относительно денежного содержания. — Он снова протянул руку к звонку, висящему у камина, и Джина быстро произнесла:
— Еще одно слово, милорд…
— Слушаю вас.
— Можно… можно, нянюшка поедет со мной? Она была со мной с тех пор, как я родилась… И она не захотела покинуть меня… даже если б я смогла дать ей пенсию…
— Выходит, у вас совсем нет денег?
— Нет… И я не могу оставить нянюшку. — В ее словах было столько искренности, что граф снова невольно проникся к ней сочувствием.
— Полагаю, ваша нянюшка вполне сможет быть при вас горничной? Если так, то вы можете взять ее с собой.
У Джины стало так легко на душе, что она вся словно засветилась от радости:
— Я просто не знаю, как вас благодарить!
Граф улыбнулся и, в очередной раз протянувшись к звонку, заметил:
— Вы уже заранее уверены, что будете счастливы в «Монастырском очаге», а в то же время, вы не должны забывать о том, что и леди Элис должна быть счастлива с вами.
— Я уверена, что смогу внести радость в ее жизнь, — улыбнулась Джина.
Наконец в ответ на звонок явился мистер Уодкинс. Граф посвятил его в результаты своей беседы с Джиной:
— Мисс Борн готова ехать в «Монастырский очаг» уже завтра утром, ее няня поедет с ней. Известите людей в имении об их приезде и проследите, чтобы они доехали без осложнений.
— Разумеется, милорд, — ответил секретарь.
— Оставляю все остальное на ваше усмотрение, — добавил граф и, обернувшись к Джине, протянул ей руку. — До свидания, мисс Борн, мы еще увидимся, я собираюсь в скором времени посетить имение.
Джина пожала протянутую руку и присела в реверансе:
— Все устроилось, как в волшебном сне. И я сердечно благодарна вам за то, что вы позволили мне взять с собой нянюшку.
Граф прищурился, глядя ей вслед, а на губах Уодкинса играла улыбка: все-таки это все придумал он.
Устраиваясь поудобнее за письменным столом, его сиятельство сказал себе: «Чудеса еще случаются», и стал разрабатывать план совместного вечернего времяпрепровождения с леди Миртл, по-прежнему не в силах избавиться от воспоминаний о редкой красоте Джины.
Сидя в удобном до неприличия экипаже, запряженном великолепными лошадьми, которые везли ее в «Монастырский очаг», Джина уже в сотый раз повторяла:
— Просто поверить не могу в нашу удачу!
— И я тоже, — вторила ей нянюшка, — но вот только, что скажет ваш дядя? Я даже ночь не спала — все волновалась.
— Да откуда он узнает? — успокаивала ее Джина, хотя сама была неспокойна.
Она написала дяде письмо, которое ей показалось весьма удачным. В нем она говорила, что очень хочет поскорее приехать в «Башни» к дяде и тете, но не может сделать это немедленно, поскольку получила приглашение от давней подруги своей матери, от которого не смогла отказаться. «Она всегда была очень добра к матушке, — писала Джина, — и известие о смерти очень огорчило ее. Она упросила меня приехать к ней, чтобы ей было с кем поговорить о старых временах. Я уверена, дядя Эдмунд, что вы не рассердитесь на меня. Однако из-за этого я не смогу приехать к вам немедленно. Я буду писать и сразу же сообщу вам, когда подруга матушки надумает меня отпустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28