Алистер даже спросил ее, куда они подевались.
— Не знаю, — отвечала она, — прежний камердинер вашего отца умер пять лет назад, и он вместо него нанял человека, который ему не нравился, поэтому, когда тот ушел от нас, ваш отец предпочел, чтобы его обслуживали дворецкий и лакей.
Алистер Кэрнс сжал губы в жесткую линию.
— Я думаю, бесполезно просить полицию поинтересоваться этим человеком?
— Перед уходом он сказал, что собирается в Австралию, — отвечала Лили, — якобы у него там живут родственники.
Она знала, что Алистер вряд ли этим займется, и вырученные деньги пошли на ее секретный счет в банке, который она перевела в Лондон, как только отправилась на Юг, используя вымышленное имя, под которым открыла счет в Шотландии. Однако сколько бы она ни накопила законным или незаконным путем, все это было каплей в сравнении с океаном огромных богатств герцога, лорда Саутуолда и, как она могла предположить, большинства его друзей.
Леди Саутуолд поддразнивала Гарри, называя его «богатым холостяком, тратящим деньги лишь на себя», а Джимми хотя и не слыл пока денежным воротилой, однако его, очевидно, ожидало большое будущее.
Со своими спутниками Лили чувствовала себя, как в пещере Аладдина, где вокруг нее все ослепительно сверкает, особенно сам герцог. Ей казалось, что его сильное, атлетическое тело переливается самоцветами, которыми усыпана и его корона.
«Я хочу, чтобы такая же была на моей голове», — думала Лили.
Она представляла себя среди жен пэров, с огромной диадемой в рыжих волосах, с бриллиантовым ожерельем, обвивающим ее белую шею, и с браслетами, ослепительно сияющими при каждом ее жесте.
«Герцогиня Дарлестонская!» — вот кем она станет, а кроме этого титула, у нее будет самый обаятельный, самый очаровательный муж, о каком можно только мечтать.
И тут она внезапно вспомнила, что, когда о нем заходила речь, его награждали и другим эпитетом — беспутный!
Дожидаясь герцога в каюте, она испугалась, что сильное сердцебиение, вызванное ее бурными мечтаниями и расчетливыми размышлениями, выдадут ее истинные намерения!
Глава 4

Герцог стоял один на палубе.
Было еще очень рано, и солнце, поднимавшееся в безоблачном чистом небе, бросало на окружающий ландшафт странный мистический свет, сначала красный, затем желтый и, наконец, ослепительно белый.
«Неудивительно, — думал он, — что древние египтяне из всех божеств особенно почитали Pa — бога Солнца».
С тех пор как они оставили Средиземное море и плыли сначала по дельте Нила, похожей на лотос, и затем по самой реке, он с каждой минутой чувствовал, как эта страна, которую он очень хотел увидеть, все больше и больше завораживает его.
По берегам реки миля за милей нескончаемой чередой проплывали зеленеющие поля хлопчатника и табака, пальмовые рощи и плантации фасоли и бобов, буйно прорывающихся из богатой красно-коричневой илистой земли. Вдали же, за этой пышной прибрежной зеленью, простиралась выжженная солнцем золотая пустыня.
Чем дальше на юг, тем поразительно пустой становилась река. Лишь иногда герцог мог видеть треугольный латинский парус фелюги, да порой медленно проплывала тяжело нагруженная баржа, и вновь на коричневой воде и над нею оставались одни птицы.
На более оживленном берегу часто маячили кучки глинобитных хижин с плоскими крышами, окруженные стройными пальмовыми деревьями; брели терпеливые ослики с тяжелой поклажей, трудились в полях мужчины в длинных белых джеллабах.
Они работали мотыгами, у которых, подумал герцог, была та же форма и тот же вид, что и у орудий, применявшихся их предками пять тысячелетий назад.
Герцог с интересом прислушивался к стону и поскрипыванию водяного насоса — примитивного устройства с вертикальным колесом, к которому прикреплены водяные черпаки, вращаемые деревянным приводом, вокруг которого без устали ходили волы или ослики.
Но более всего его возбуждало предвкушение скорой встречи с храмами и статуями, оставленными фараонами в Фивах.
Он и сам не мог объяснить себе, почему все это так занимает его и почему он испытывает неведомое ему прежде азартное волнение. Ему казалось, все, что он видит, каким-то странным образом уже знакомо ему, и даже общее восприятие этой страны было узнаваемо, как испытанное когда-то чувство.
Охватившие его ощущения заставили отказаться от предлагаемой его спутниками остановки в Каире, то есть от экзотических танцовщиц и прочих развлечений, и поспешить далее, к Луксору.
Вдали проплыли силуэты больших пирамид, однако герцог отказался изменить свои планы.
Только Эми Саутуолд была рада его решению, поскольку это давало возможность Чарльзу спокойно отдохнуть, проводя большую часть времени на палубе под тентом за чтением или в дремоте.
Он оживлялся лишь по вечерам, присоединяясь к смеху и болтовне за ужином, и часто настаивал, чтобы Лили вновь обратилась к своему ясновидению, предсказывая его грядущие финансовые операции.
— Я лишь надеюсь, что она вступит в долю того огромного состояния, которое она предсказывает тебе! — говорил герцог. — Однако оглянись вокруг, Чарли, и прими во внимание, что даже величайшие империи могут развлекаться, не оставляя после себя ничего, кроме скал и камней!
— Пройдет еще очень много времени, — говорила Лили убедительным тоном, — прежде чем империя лорда Саутуолда исчезнет. Она, по сути дела, не достигла еще зенита.
Она знала, что, когда говорит таким голосом, смотря перед собой затуманенным взором, словно заглядывая в будущее, лорд Саутуолд увлеченно и сосредоточенно слушает, и остальные тоже поддаются ее внушению.
Для герцога, плененного красотой Лили, не важно было, что она говорила, он лишь следил за движением ее красивых, обворожительных губ, не вникая в ее пророчества, которые, по его мнению, были подвластны суду времени.
Хотя Лили и пыталась сделать вид, что ей тоже по душе плавание на юг без остановок, однако сожалела, что не представится возможность посетить магазины в Каире, особенно ювелирные. Лорд Саутуолд несколько раз упоминал вскользь о своем желании подарить ей изумруды, да и герцог, увидев, как мало у нее украшений и как уступают они ожерельям, серьгам и браслетам леди Саутуолд, обещал ей бриллианты, которые отражали бы цвет ее глаз.
— Я не могу представить, как рождается такая красота, — говорил он не раз. — Как выглядела твоя мать?
Лили ощутила легкий страх при мысли о том, как ужаснулся бы он, услышав правду о ее матери, и отвечала с печалью:
— Увы, я не помню ее. Она умерла вскоре после моего рождения, но мой отец всегда говорил, что она была очень красивой.
— Значит, ты похожа на мать, — сказал герцог. — Но ведь твой отец был англичанином, как же он познакомился с твоим мужем?
— Отец всегда ездил в Шотландию охотиться на куропаток, — отвечала Лили, — и когда мне исполнилось семнадцать лет, он взял меня с собой. Мой муж всегда говорил, что влюбился в меня с первого взгляда.
— Это неудивительно.
— Он был вождем клана и казался очень романтической натурой.
— Он был намного старше тебя, — заметил герцог.
— Намного старше, и был для меня чем-то вроде отца, а значит, я никогда… не любила никого… по-настоящему… пока не встретила… тебя.
Она заколебалась перед тем, как произнести слово «по-настоящему», и это вновь вызвало у герцога желание целовать ее губы, и, к счастью, разговор о ее прошлом прекратился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31