вышвыривают паралитиков из барокамер (передразнивая их удушья, валяясь по полу и закатывая вверх глаза), делают уколы велосипедными насосами, отсоединяют искусственные почки, распиливают женщину напополам двуручной хирургической пилой, загоняют стада визжащих поросят в Обочину, они срут на пол Организации Объединенных Наций и подтираются соглашениями, пактами, договорами.
Самолетами, автомобилями, на лошадях, верблюдах, слонах, тракторах, велосипедах и паровых катках, пешком, на лыжах, санях, костылях и на палочке верхом туристы штурмуют границы, требуя с несгибаемым авторитетом убежища от «невыразимых условий, создавшихся в Свободии», а Торговая Палата тщетно пытается остановить этот потоп: «Пожалуйста, успокойтесь. Это просто несколько ненормальных, кои из ненормального же места вырвались.»
ХОСЕЛИТО
А Хоселито, писавший плохие, классово-сознательные стихи, начал кашлять. Немецкий доктор кратко обследовал Хоселито, касаясь его ребер длинными нежными пальчиками. Врач, к тому же, был концертным скрипачом, математиком, гроссмейстером и Доктором Международной Юриспруденции, с лицензией на практику в уборных Гааги. Врач махнул рукой, окинув отрешенным взглядом смуглую грудь Хоселито. Он взглянул на Карла, улыбнулся - улыбка одного образованного человека другому - и воздел бровь, говоря без слов:
«Алзо тля такофо клупофо крестьянина мы толшны испекать употрепления слофа, не так ли? Иначе он опосрчтся от страха. Кохел и слюна - опа слова катки, я тумаю?»
Вслух же он произнес: «Это катарро де лос пульмонес.»
Карл поговорил с врачом снаружи, под узким навесом, а капли дождя отскакивали от мостовой и мочили ему брючины, думая, скольким же людям он это говорит, а в глазах врача - лестницы, веранды, лужайки, проезды, коридоры и улицы всего мира… душные немецкие альковы, бабочка липнет, распластавшись, к потолку, тихая зловещая вонь уремии просачивается из-под двери, пригородные газоны под звук поливального распылителя, в спокойной ночи джунглей под неслышными крыльями комара-анофелеса. (Примечание: Это не фигура речи. Комары-анофелесы действительно бесшумны) Скромный дом призрения в Кенсингтоне, весь в толстых коврах: жесткий парчовый стул и чашка чаю, гостиная в духе шведского модерна с водяными гиацинтами в желтой вазе - снаружи фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, под плохими акварелями умирающего студента-медика.
«Шнапса, я думаю, фрау Ундершнитт.»
Врач разговаривал по телефону - перед ним лежала шахматная доска. «Довольно серьезное поражение, я считаю… разумеется, не имея случая заглянуть во флюороскоп.» Он снимает коня, потом задумчиво ставит на место. «Да… Оба легкие… вполне определенно.» Кладет трубку и поворачивается к Карлу. «Я наблюдал, как эти люди поразительно быстро излечиваются от ран, с узкой сферой охвата заражением. Виноваты всегда легкие… пневмония и, конечно же, Старая Верная.» Врач хватает Карла за хуй, подскакивая и грубо, по-крестьянски, фыркнув. Его европейская улыбка независима от проказ ребенка или животного. Он гладко продолжает говорить на своем бестелесном английском, жутко лишенным акцента. «Наша Старая Верная Бацилла Коха.» Врач щелкает каблуками и склоняет голову. «Иначе они размножат свою глупую крестьянскую жопу до самого моря, не так ли?» Он взвизгивает, сунувшись лицом под самый нос Карлу. Карл отступает в сторону, а за ним - серая стена дождя.
«Неужели нет никакого места, где его могли бы вылечить?»
«Мне кажется, есть нечто вроде санатория,» он вытягивает из себя это слово с двусмысленной непристойностью, «в Районной Столице. Я запишу вам адрес.»
«Химическая терапия?»
Его голос падает во влажном воздухе фальшиво и тяжело.
«Кто может сказать. Все они - глупые крестьяне, а хуже всех крестьян - так называемые образованные. Этим людям следует препятствовать не только учиться читать, но и учиться разговаривать. Нет нужды не давать им думать; об этом позаботится природа.»
«Вот вам адрес,» прошептал врач, не разжимая губ.
Он уронил свернутую пилюлей бумажку Карлу в ладонь. Его грязные пальцы, лоснящиеся от пластилина, задержались у Карла на рукаве.
«Остался еще вопрос моего гонорара.»
Карл сунул ему скомканную банкноту… и врач растворился в серых сумерках, потрепанный и вороватый, как старый торчок.
Карл увидел Хоселито в большой чистой комнате, полной света, с отдельной ванной и бетонным балконом. И ведь не о чем говорить в этой холодной пустой комнате, водяные гиацинты растут из желтой вазы и фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, страх то пропадает, то появляется в его глазах. Когда он улыбался, страх улетучивался маленькими кусочками света, загадочно таился в высоких прохладных углах комнаты. А что я могг сказать, чувствуя смерть вокруг себя и маленькие расколотые образы, что лезут перед сном в голову?
«Завтра меня отправят в новый санаторий. Приезжай меня навестить. Я там буду один.»
Он закашлялся и проглотил конфетку с кодеином.
«Доктор, я понимаю, то есть, мне дали понять, я читал и слышал - сам я не отношусь к медицинской профессии - и даже не пытаюсь делать вид - что концепция санаторного лечения в большей или меньшей степени вытеснена, или, по крайней мере, весьма определенно дополнена химической терапией. Соответствует ли это истине, по вашему мнению? То есть, я хочу сказать, Доктор, пожалуйста, будьте со мной откровенны, как человек с человеком, как вы относитесь к химической терапии по сравнению с санаторным лечением? Вы ее приверженец?»
Индейское лицо врача с признаками больной печени было непроницаемо, как лицо банкомета.
«Полностью современная, как видите,» - он обводит комнату жестом лиловых от дурного кровообращения пальцев. «Ванна… вода… цветы. Весь чох.» Он завершил выражением на кокни с торжествующей ухмылкой. «Я напишу вам письмо.»
«Вот это письмо? В санаторий?»
Голос врача доносился из страны черных скал и огромных бурых лагун, масляно переливавшихся на поверхности. «Мебель… современная и удобная. Вы так и находите, разумеется?»
Карл не мог разглядеть санатория из-за фальшивого фасада с зеленой лепниной, который венчала хитрая неоновая вывеска, мертвая и зловещая на фоне неба в ожидании темноты. Санаторий был, по всей видимости, построен на огромном известняковом мысе, о который волнами разбивались приливы цветущих деревьев и щупальцев лоз. В воздухе висел тяжелый запах цветов.
Комманданте сидел за длинными деревянными козлами под решеткой, заплетенной лианами. Он абсолютно ничего не делал. Он взял письмо, протянутое ему Карлом, и шепотом прочел от начала до конца, пальцами левой руки читая у себя по губам. Потом наколол письмо на шип над парашей. Потом начал что-то списывать с конторской книги, полной цифр. Он все писал и писал.
В голове у Карла мягко взрывались расколотые образы, и в неслышном падении он выскальзывал из себя. Ясно и резко с огромного расстояния он видел самого себя сидящим в столовой. Передоз гарриком. Его старуха трясет его и подносит к самому носу горячий кофе.
Снаружи старый наркуша в костюме Деда Мороза продает рождественские брелоки. «Боритесь с туберкулезом, народ,» шепчет он своим бестелесным торчковым голосом. Хор Армии Спасения, состоящий из искренних, гомосексуальных футбольных тренеров, поет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Самолетами, автомобилями, на лошадях, верблюдах, слонах, тракторах, велосипедах и паровых катках, пешком, на лыжах, санях, костылях и на палочке верхом туристы штурмуют границы, требуя с несгибаемым авторитетом убежища от «невыразимых условий, создавшихся в Свободии», а Торговая Палата тщетно пытается остановить этот потоп: «Пожалуйста, успокойтесь. Это просто несколько ненормальных, кои из ненормального же места вырвались.»
ХОСЕЛИТО
А Хоселито, писавший плохие, классово-сознательные стихи, начал кашлять. Немецкий доктор кратко обследовал Хоселито, касаясь его ребер длинными нежными пальчиками. Врач, к тому же, был концертным скрипачом, математиком, гроссмейстером и Доктором Международной Юриспруденции, с лицензией на практику в уборных Гааги. Врач махнул рукой, окинув отрешенным взглядом смуглую грудь Хоселито. Он взглянул на Карла, улыбнулся - улыбка одного образованного человека другому - и воздел бровь, говоря без слов:
«Алзо тля такофо клупофо крестьянина мы толшны испекать употрепления слофа, не так ли? Иначе он опосрчтся от страха. Кохел и слюна - опа слова катки, я тумаю?»
Вслух же он произнес: «Это катарро де лос пульмонес.»
Карл поговорил с врачом снаружи, под узким навесом, а капли дождя отскакивали от мостовой и мочили ему брючины, думая, скольким же людям он это говорит, а в глазах врача - лестницы, веранды, лужайки, проезды, коридоры и улицы всего мира… душные немецкие альковы, бабочка липнет, распластавшись, к потолку, тихая зловещая вонь уремии просачивается из-под двери, пригородные газоны под звук поливального распылителя, в спокойной ночи джунглей под неслышными крыльями комара-анофелеса. (Примечание: Это не фигура речи. Комары-анофелесы действительно бесшумны) Скромный дом призрения в Кенсингтоне, весь в толстых коврах: жесткий парчовый стул и чашка чаю, гостиная в духе шведского модерна с водяными гиацинтами в желтой вазе - снаружи фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, под плохими акварелями умирающего студента-медика.
«Шнапса, я думаю, фрау Ундершнитт.»
Врач разговаривал по телефону - перед ним лежала шахматная доска. «Довольно серьезное поражение, я считаю… разумеется, не имея случая заглянуть во флюороскоп.» Он снимает коня, потом задумчиво ставит на место. «Да… Оба легкие… вполне определенно.» Кладет трубку и поворачивается к Карлу. «Я наблюдал, как эти люди поразительно быстро излечиваются от ран, с узкой сферой охвата заражением. Виноваты всегда легкие… пневмония и, конечно же, Старая Верная.» Врач хватает Карла за хуй, подскакивая и грубо, по-крестьянски, фыркнув. Его европейская улыбка независима от проказ ребенка или животного. Он гладко продолжает говорить на своем бестелесном английском, жутко лишенным акцента. «Наша Старая Верная Бацилла Коха.» Врач щелкает каблуками и склоняет голову. «Иначе они размножат свою глупую крестьянскую жопу до самого моря, не так ли?» Он взвизгивает, сунувшись лицом под самый нос Карлу. Карл отступает в сторону, а за ним - серая стена дождя.
«Неужели нет никакого места, где его могли бы вылечить?»
«Мне кажется, есть нечто вроде санатория,» он вытягивает из себя это слово с двусмысленной непристойностью, «в Районной Столице. Я запишу вам адрес.»
«Химическая терапия?»
Его голос падает во влажном воздухе фальшиво и тяжело.
«Кто может сказать. Все они - глупые крестьяне, а хуже всех крестьян - так называемые образованные. Этим людям следует препятствовать не только учиться читать, но и учиться разговаривать. Нет нужды не давать им думать; об этом позаботится природа.»
«Вот вам адрес,» прошептал врач, не разжимая губ.
Он уронил свернутую пилюлей бумажку Карлу в ладонь. Его грязные пальцы, лоснящиеся от пластилина, задержались у Карла на рукаве.
«Остался еще вопрос моего гонорара.»
Карл сунул ему скомканную банкноту… и врач растворился в серых сумерках, потрепанный и вороватый, как старый торчок.
Карл увидел Хоселито в большой чистой комнате, полной света, с отдельной ванной и бетонным балконом. И ведь не о чем говорить в этой холодной пустой комнате, водяные гиацинты растут из желтой вазы и фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, страх то пропадает, то появляется в его глазах. Когда он улыбался, страх улетучивался маленькими кусочками света, загадочно таился в высоких прохладных углах комнаты. А что я могг сказать, чувствуя смерть вокруг себя и маленькие расколотые образы, что лезут перед сном в голову?
«Завтра меня отправят в новый санаторий. Приезжай меня навестить. Я там буду один.»
Он закашлялся и проглотил конфетку с кодеином.
«Доктор, я понимаю, то есть, мне дали понять, я читал и слышал - сам я не отношусь к медицинской профессии - и даже не пытаюсь делать вид - что концепция санаторного лечения в большей или меньшей степени вытеснена, или, по крайней мере, весьма определенно дополнена химической терапией. Соответствует ли это истине, по вашему мнению? То есть, я хочу сказать, Доктор, пожалуйста, будьте со мной откровенны, как человек с человеком, как вы относитесь к химической терапии по сравнению с санаторным лечением? Вы ее приверженец?»
Индейское лицо врача с признаками больной печени было непроницаемо, как лицо банкомета.
«Полностью современная, как видите,» - он обводит комнату жестом лиловых от дурного кровообращения пальцев. «Ванна… вода… цветы. Весь чох.» Он завершил выражением на кокни с торжествующей ухмылкой. «Я напишу вам письмо.»
«Вот это письмо? В санаторий?»
Голос врача доносился из страны черных скал и огромных бурых лагун, масляно переливавшихся на поверхности. «Мебель… современная и удобная. Вы так и находите, разумеется?»
Карл не мог разглядеть санатория из-за фальшивого фасада с зеленой лепниной, который венчала хитрая неоновая вывеска, мертвая и зловещая на фоне неба в ожидании темноты. Санаторий был, по всей видимости, построен на огромном известняковом мысе, о который волнами разбивались приливы цветущих деревьев и щупальцев лоз. В воздухе висел тяжелый запах цветов.
Комманданте сидел за длинными деревянными козлами под решеткой, заплетенной лианами. Он абсолютно ничего не делал. Он взял письмо, протянутое ему Карлом, и шепотом прочел от начала до конца, пальцами левой руки читая у себя по губам. Потом наколол письмо на шип над парашей. Потом начал что-то списывать с конторской книги, полной цифр. Он все писал и писал.
В голове у Карла мягко взрывались расколотые образы, и в неслышном падении он выскальзывал из себя. Ясно и резко с огромного расстояния он видел самого себя сидящим в столовой. Передоз гарриком. Его старуха трясет его и подносит к самому носу горячий кофе.
Снаружи старый наркуша в костюме Деда Мороза продает рождественские брелоки. «Боритесь с туберкулезом, народ,» шепчет он своим бестелесным торчковым голосом. Хор Армии Спасения, состоящий из искренних, гомосексуальных футбольных тренеров, поет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29