«В Сладком Грядущем».
Карл вплыл обратно в свое тело, мусорных призрак, по которому земля плачет.
«Я мог бы его подкупить, конечно.»
Комманданте постукивает по столу одним пальцем и мычит «Пробираясь до Калитки». Далеко, затем настойчиво близко - что-то вроде сирены в тумане, за долю секунды до скрежещущего грохота.
Карл наполовину извлек банкноту из кармана брюк… Комманданте стоял возле огромной стены шкафчиков и сейфов. Он взглянул на Карла, глаза больного животного потухли, умирая внутри, безысходный страх отражал лик смерти. В этом цветочном запахе, с банкнотой, наполовину вынутой из кармана, Карла охватила слабость, спирая дыхание, останавливая ток крови. Он оказался в громадной воронке, кружась спиралью вниз, к черной точке.
«Химическая терапия?» Вопль выплеснулся из его плоти сквозь пустые раздевалки и казармы, затхлые отели курортов и призрачные, кашляющие коридоры туберкулезных санаториев, бормочущий, отхаркивающийся серый запах воды из-под грязной посуды - запах ночлежек и Домов Престарелых, гигантские, пыльные таможенные сараи и склады, сквозь разломанные портики и размазанные арабески, железные писсуары, протертые до толщины листка бумаги струями мочи миллионов педиков, заброшенные и заросшие сорняками уборные с затхлым запахом говна, вновь превращающегося в почву, торчащий деревянный фаллос на могиле вымирающих народов, жалобный, как листва на ветру, через широкую бурую реку, по которой плывут целые деревья с зелеными змеями в ветвях, а грустноокие лемурывысматривают берег поверх громадной равнины (крылья стервятников шелестят в сухом воздухе). Путь усыпан рваными гондонами, пустыми пульманами из-под гаррика и тюбиками конского возбудителя, выжатыми досуха, как костяная мука на летнем солнцепеке.
«Моя мебель.» Лицо комманданте пылало металлом во вспышке настойчивости. Глаза его погасли. По комнате повеяло озоном. «Новиа» бормотала над своими свечками и алтарями в одном углу.
«Все это - Трак… современный, отличный…» он идиотски качает головой и распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и выбегает на бетонный балкон. Мимо проплывают облака.
«Я мог бы вернуть свой депозит. Начните мне какое-нибудь маленькое предприятие где-нибудь.» Он кивает и улыбается, как заводная игрушка.
«Хоселито!!!» Мальчишки, играющие на улице в мяч, гоняющие быков и рассекающие на великах, поднимают головы, когда это имя со свистом проносится мимо и медленно тает вдали.
«Хоселито!… Пако!… Пепе!… Энрике!…» Жалостливые мальчишеские крики плывут в теплой ночи. Знак Трака ворочается ночным зверем и вспыхивает синим пламенем.
ЧЕРНОЕ МЯСО
«Мы друзья, да?»
Юный чистильщик обуви натянул свою фарцовую ухмылку и заглянул снизу в мертвые, холодные, подводные глаза Моряка - глаза без следа тепла, похоти, ненависти или какого бы то ни было чувства, подобных которым мальчишка не только ни разу в жизни не испытывал в себе, но и ни у кого не видел, одновременно холодные и напряженные, безличные и хищные.
Моряк наклонился и дотронулся пальцем до внутренннего сгиба локтя мальчишки. Он заговорил мертвым, торчковым шепотом:
«С такими венами, как у тебя, Пацан, я бы за всю оттянулся!»
Он рассмеялся, черный насекомый смех, казалось, служивший некоей непостижимой функцией ориентации, вроде писка летучей мыши. Моряк засмеялся трижды. Потом остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в себя. Он нащупал неслышную частоту мусора. Лицо его разгладилось, будто высокие скулы облил желтый воск. Он выждал полсигареты. Моряк умел выжидать. Но глаза его горели отвратительным сухим голодом. Он медленным полуоборотом обернул свое лицо, полное контролируемой чрезвычайности, срисовывая только что зашедшего внутрь человека. «Жира» Терминал сидел там, прочесывая кафе пустым взглядом перископа. Когда глаза его наткнулись на Моряка, он коротко кивнул. Только оголенные нервы мусорной болезни засекли это движение.
Моряк протянул мальчишке монету. Он перетек к столику Жиры своей дрейфующей походочкой и уселся. Долго они сидели в молчании. Кафе было встроено в один бок каменного пандуса у подножия высокого белого каньона, сложенного из кирпича. Лица Города вливались внутрь по-рыбьи молча, испятнанные порочными пристрастиями и насекомыми похотями. Освещенное кафе было водолазным колоколом с порванным кабелем наверх, медленно оседавшим в черные пучины.
Моряк полировал ногти о лацканы пиджака из горной шотландки. Сквозь блестящие желтые зубы он насвистывал песенку.
Когда он шевелился, миазмы плесени исходили от его одежды, затхлая вонь опустевших раздевалок. Он изучал свои ногти с фосфоресцентным напряжением.
«Тут ништяк, Жира. Могу раздобыть двадцать. Аванс нужен, конечно.»
«Со свисту, что ли?»
«Ну не в кармане же у меня два десятка яиц. Говорю тебе - оно уже в натуре студень. Напрячься чуток - и готово.» Моряк рассматривал ногти, как лоцию. «Ты же знаешь, я всегда доставляю.»
«Давай тридцать сделаем. И десять тюбиков авансом. На этот раз завтра.»
«Мне сейчас тюбик нужен, Жира.»
«Прогуляйся - получишь.»
Моряк выплыл на Толковище. Уличный разносчик пихнул ему в портрет вайер, прикрыв им свою руку на моряцкой авторучке. Моряк шел дальше. Он вытащил ручку и разломал ее, как орех, своими толстыми, жилистыми, розовыми пальцами. Он извлек свинцовый тюбик. Один конец обрезал маленьким кривым ножом. Изнутри выползло черное облачко тумана и повисло в воздухе кипящим мехом. Лицо Моряка растворилось. Его рот пошел волнами вперед, смыкаясь на длинном тюбике, всасывая черный пух, вибрируя в сверхзвуковой перистальтике, и исчез неслышным розовым взрывом. Лицо вновь сошлось в фокусе, непереносимо резком и ясном, пылая желтой маркой мусора, опаляющей серые ляжки миллиона вопящих торчков.
«Так будет длиться месяц,» решил он, сверившись с незримым зеркалом.
Все улицы Города скатывались вниз между каньонами, становившимися все глубже и глубже, к громадной площади в форме почки, заполненной тьмой. Стены улицы и площади истыканы жилыми клетушками и кафе, некоторые из них - всего несколько футов глубиной, а некоторые простираются, пока хватает глаз, лабиринтами комнат и коридоров.
На всех уровнях пересечения мостов, подмосток, фуникулеров. Юноши-кататоники, переодетые женщинами, в платьях из джута и гнилых тряпках, с лицами, грубо и густо размалеванными яркими красками поверх слоя побоев, арабесок треснувших, сочащихся шрамов до самой жемчужной кости, толкают прохожего в молчаливой льнущей настойчивости.
Контрабандисты, торгующие Черным Мясом, плотью гигантской водной черной многоножки - иногда достигающей длины шести футов - обитающей в проходе между черных скал и переливающихся бурых лагун, выставляют парализованных ракообразных в закамуфлированных кармашках Толковища, видимых одним только Мясоедам.
Последователи устаревших немыслимых занятий, машинально рисующие этрусские закорючки, пристрастившиеся к еще не синтезированным наркотикам, чернорыночники Третьей Мировой войны, акцизные телепатической чувствительности, остеопаты духа, расследователи нарушений, изобличаемых ломовыми параноидными шахматистами, прислужники фрагментарных ордеров, записанных гебефренической скорописью и обвиняющих в несказанных надругательствах над духом, чиновники неконституционных полицейских государств, ломщики изысканных грез и ностальгий, испытанных на клетках мусорной болезни с повышенной чувствительностью и выменянных на сырье воли, пьяницы Тяжелой Жидкости, запечатанной в полупрозрачный янтарь снов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Карл вплыл обратно в свое тело, мусорных призрак, по которому земля плачет.
«Я мог бы его подкупить, конечно.»
Комманданте постукивает по столу одним пальцем и мычит «Пробираясь до Калитки». Далеко, затем настойчиво близко - что-то вроде сирены в тумане, за долю секунды до скрежещущего грохота.
Карл наполовину извлек банкноту из кармана брюк… Комманданте стоял возле огромной стены шкафчиков и сейфов. Он взглянул на Карла, глаза больного животного потухли, умирая внутри, безысходный страх отражал лик смерти. В этом цветочном запахе, с банкнотой, наполовину вынутой из кармана, Карла охватила слабость, спирая дыхание, останавливая ток крови. Он оказался в громадной воронке, кружась спиралью вниз, к черной точке.
«Химическая терапия?» Вопль выплеснулся из его плоти сквозь пустые раздевалки и казармы, затхлые отели курортов и призрачные, кашляющие коридоры туберкулезных санаториев, бормочущий, отхаркивающийся серый запах воды из-под грязной посуды - запах ночлежек и Домов Престарелых, гигантские, пыльные таможенные сараи и склады, сквозь разломанные портики и размазанные арабески, железные писсуары, протертые до толщины листка бумаги струями мочи миллионов педиков, заброшенные и заросшие сорняками уборные с затхлым запахом говна, вновь превращающегося в почву, торчащий деревянный фаллос на могиле вымирающих народов, жалобный, как листва на ветру, через широкую бурую реку, по которой плывут целые деревья с зелеными змеями в ветвях, а грустноокие лемурывысматривают берег поверх громадной равнины (крылья стервятников шелестят в сухом воздухе). Путь усыпан рваными гондонами, пустыми пульманами из-под гаррика и тюбиками конского возбудителя, выжатыми досуха, как костяная мука на летнем солнцепеке.
«Моя мебель.» Лицо комманданте пылало металлом во вспышке настойчивости. Глаза его погасли. По комнате повеяло озоном. «Новиа» бормотала над своими свечками и алтарями в одном углу.
«Все это - Трак… современный, отличный…» он идиотски качает головой и распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и выбегает на бетонный балкон. Мимо проплывают облака.
«Я мог бы вернуть свой депозит. Начните мне какое-нибудь маленькое предприятие где-нибудь.» Он кивает и улыбается, как заводная игрушка.
«Хоселито!!!» Мальчишки, играющие на улице в мяч, гоняющие быков и рассекающие на великах, поднимают головы, когда это имя со свистом проносится мимо и медленно тает вдали.
«Хоселито!… Пако!… Пепе!… Энрике!…» Жалостливые мальчишеские крики плывут в теплой ночи. Знак Трака ворочается ночным зверем и вспыхивает синим пламенем.
ЧЕРНОЕ МЯСО
«Мы друзья, да?»
Юный чистильщик обуви натянул свою фарцовую ухмылку и заглянул снизу в мертвые, холодные, подводные глаза Моряка - глаза без следа тепла, похоти, ненависти или какого бы то ни было чувства, подобных которым мальчишка не только ни разу в жизни не испытывал в себе, но и ни у кого не видел, одновременно холодные и напряженные, безличные и хищные.
Моряк наклонился и дотронулся пальцем до внутренннего сгиба локтя мальчишки. Он заговорил мертвым, торчковым шепотом:
«С такими венами, как у тебя, Пацан, я бы за всю оттянулся!»
Он рассмеялся, черный насекомый смех, казалось, служивший некоей непостижимой функцией ориентации, вроде писка летучей мыши. Моряк засмеялся трижды. Потом остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в себя. Он нащупал неслышную частоту мусора. Лицо его разгладилось, будто высокие скулы облил желтый воск. Он выждал полсигареты. Моряк умел выжидать. Но глаза его горели отвратительным сухим голодом. Он медленным полуоборотом обернул свое лицо, полное контролируемой чрезвычайности, срисовывая только что зашедшего внутрь человека. «Жира» Терминал сидел там, прочесывая кафе пустым взглядом перископа. Когда глаза его наткнулись на Моряка, он коротко кивнул. Только оголенные нервы мусорной болезни засекли это движение.
Моряк протянул мальчишке монету. Он перетек к столику Жиры своей дрейфующей походочкой и уселся. Долго они сидели в молчании. Кафе было встроено в один бок каменного пандуса у подножия высокого белого каньона, сложенного из кирпича. Лица Города вливались внутрь по-рыбьи молча, испятнанные порочными пристрастиями и насекомыми похотями. Освещенное кафе было водолазным колоколом с порванным кабелем наверх, медленно оседавшим в черные пучины.
Моряк полировал ногти о лацканы пиджака из горной шотландки. Сквозь блестящие желтые зубы он насвистывал песенку.
Когда он шевелился, миазмы плесени исходили от его одежды, затхлая вонь опустевших раздевалок. Он изучал свои ногти с фосфоресцентным напряжением.
«Тут ништяк, Жира. Могу раздобыть двадцать. Аванс нужен, конечно.»
«Со свисту, что ли?»
«Ну не в кармане же у меня два десятка яиц. Говорю тебе - оно уже в натуре студень. Напрячься чуток - и готово.» Моряк рассматривал ногти, как лоцию. «Ты же знаешь, я всегда доставляю.»
«Давай тридцать сделаем. И десять тюбиков авансом. На этот раз завтра.»
«Мне сейчас тюбик нужен, Жира.»
«Прогуляйся - получишь.»
Моряк выплыл на Толковище. Уличный разносчик пихнул ему в портрет вайер, прикрыв им свою руку на моряцкой авторучке. Моряк шел дальше. Он вытащил ручку и разломал ее, как орех, своими толстыми, жилистыми, розовыми пальцами. Он извлек свинцовый тюбик. Один конец обрезал маленьким кривым ножом. Изнутри выползло черное облачко тумана и повисло в воздухе кипящим мехом. Лицо Моряка растворилось. Его рот пошел волнами вперед, смыкаясь на длинном тюбике, всасывая черный пух, вибрируя в сверхзвуковой перистальтике, и исчез неслышным розовым взрывом. Лицо вновь сошлось в фокусе, непереносимо резком и ясном, пылая желтой маркой мусора, опаляющей серые ляжки миллиона вопящих торчков.
«Так будет длиться месяц,» решил он, сверившись с незримым зеркалом.
Все улицы Города скатывались вниз между каньонами, становившимися все глубже и глубже, к громадной площади в форме почки, заполненной тьмой. Стены улицы и площади истыканы жилыми клетушками и кафе, некоторые из них - всего несколько футов глубиной, а некоторые простираются, пока хватает глаз, лабиринтами комнат и коридоров.
На всех уровнях пересечения мостов, подмосток, фуникулеров. Юноши-кататоники, переодетые женщинами, в платьях из джута и гнилых тряпках, с лицами, грубо и густо размалеванными яркими красками поверх слоя побоев, арабесок треснувших, сочащихся шрамов до самой жемчужной кости, толкают прохожего в молчаливой льнущей настойчивости.
Контрабандисты, торгующие Черным Мясом, плотью гигантской водной черной многоножки - иногда достигающей длины шести футов - обитающей в проходе между черных скал и переливающихся бурых лагун, выставляют парализованных ракообразных в закамуфлированных кармашках Толковища, видимых одним только Мясоедам.
Последователи устаревших немыслимых занятий, машинально рисующие этрусские закорючки, пристрастившиеся к еще не синтезированным наркотикам, чернорыночники Третьей Мировой войны, акцизные телепатической чувствительности, остеопаты духа, расследователи нарушений, изобличаемых ломовыми параноидными шахматистами, прислужники фрагментарных ордеров, записанных гебефренической скорописью и обвиняющих в несказанных надругательствах над духом, чиновники неконституционных полицейских государств, ломщики изысканных грез и ностальгий, испытанных на клетках мусорной болезни с повышенной чувствительностью и выменянных на сырье воли, пьяницы Тяжелой Жидкости, запечатанной в полупрозрачный янтарь снов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29