Черная мордочка с длинными выразительными губами, как у печальной обезьянки. Легко вообразить Летучего Кота, черные кожаные крылья блестят, острые зубки, горящие зеленые глаза. Все его существо излучает чистую, дикую сладость, он перелетает в ночных лесах, издавая отрывистые мелодичные крики, загадочные послания. Доверчивое существо, окруженное аурой гибели и печали. Множество раз за века им пренебрегали, бросали умирать в холодных городских аллеях, на раскаленных от зноя пустырях, на свалках, в крапиве, на рассыпающихся глинобитных стенах. Много раз он тщетно взывал о помощи.
Мурлыча во сне, Флетч тянется к моим рукам черными лапками, когти выпущены, нежное прикосновение, убеждающее его, что я здесь, рядом, пока он спит. Наверняка я ему снюсь. Говорят, кошки не различают цвета: зернистый черно-белый, мерцающий серебром фильм, полный разрывов: я выхожу из комнаты, возвращаюсь, выхожу, беру его на руки, выпускаю. Кто способен причинить вред этому существу? Натаскай своего пса, чтобы он убил его! Ненависть к кошкам — признак уродливой, глупой, грубой, изуверской души. С этим Уродливым Духом не может быть компромиссов.
Я восхищаюсь африканской лисицей, существом столь нежным и робким, что она умрет от страха, если к ней прикоснется рука человека. Красная лисица, серебряная лисица, длинноухая африканская лисица… красивейшие звери. Дикие волки и койоты вполне приемлемы. Что же за чудовищная ошибка произошла с домашней собакой? Человек создал собаку по своему собственному худшему образцу — уверенной в своей праведности, как толпа линчевателей, угодливой и порочной, наполненной худшими копрофагическими извращениями… и какое еще животное пытается совокупиться с вашей ногой? Собачье племя завоевывает наше внимание потоком надуманной и лживой сентиментальности. Главный скорбящий по Старому Пастырю. Три дня ушло на то, чтобы найти старого пердуна, и за это время собака сожрала его лицо. Смотрит с говноедской усмешкой и катается в падали.
Я не ненавижу собак. Я ненавижу то, что человек сделал из своего лучшего друга. Рычание пантеры, разумеется, намного опаснее собачьего, но не так уродливо. Ярость кошки прекрасна, пылает чистейшим кошачьим огнем, шерсть становится дыбом, пуская синие искры, глаза сверкают и плюются. Но рычание собаки уродливо — этот звук пристал бы плебею, избивающему пакистанцев, быдлу-линчевателю… рычание того, кто вешает наклейку "Убей пидора во имя Христа", самодовольное рычание. Услышав этот рык, ты смотришь на нечто безликое. Ярость пса не его собственная. Она продиктована тем, кто его тренировал. А ярость толпы линчевателей направляют кукловоды.
4 октября 1984. Уродливая, бессмысленная истерическая ненависть очень пугает в людях или в животных. Мой сон наполнен архетипической сворой собак… Я в овальном тупике в конце длинного мягкого туннеля. В дальнем конце помещения сильное магнитное притяжение. Подойдешь слишком близко, и тебя засосет в матку. Я отхожу как раз вовремя. Аллен Гинзберг рядом со мной произносит мантру: "Закрывая дверь во влагалищный ад, не стремись вернуться назад". Потом доносится лай, приглушенный стенами туннеля, но вполне отчетливый: "СОБАКИ! СОБАКИ! СОБАКИ!" Все ближе рычащая, слюнявая свора церберов. Так что Аллен использует старый индийский трюк, чтобы создать веревочную лестницу, но она недостаточно высока, и я просыпаюсь, отбрасывая псов, пытающихся сбить меня с ног.
Погладить кошку можно, когда она ест. Это совсем не время гладить собаку. Хорошо гладить спящую кошку. Она мурлычет и вытягивается во сне. Спящую собаку лучше не трогать. Помню, на поэтическом фестивале в Риме мы с Джоном Джиорно спускались к завтраку. Большой пес спал на лестничной площадке.
"Какой дружелюбный песик", — сказал Джон, наклонился погладить зверя, а тот зловеще зарычал и оскалил желтые зубы.
12 сентября 1984. Иногда Флетч кусает меня в раздражении, когда я отрываю его от игры. Не так сильно, чтобы было больно, просто раздраженно по-детски цапает… "Оставь меня в покое! Я хочу играть!" Несколько минут назад он догадался, что я собираюсь выставить его за дверь, и тут же забрался под низкий столик, откуда я не могу его достать. Такая детская реакция.
Я говорил, что кошки играют роль Близких, духовных компаньонов. "Конечно, они моя компания". Близкие старого писателя — это его воспоминания, сцены и персонажи из его прошлого, реальные или вымышленные. Психоаналитик сказал бы, что я просто проецирую эти фантазии на моих котов. Да, ясно и вполне буквально кошки служат чувствительными экранами, когда заняты в подходящих ролях. Роли могут меняться, и одна кошка может играть разные роли: моей матери, моей жены Джоан, Джейн Боулз, моего сына Билли, моего отца, Кики и прочих дружков, Дентона Уелча, повлиявшего на меня больше, чем какой-либо иной писатель, хотя мы никогда не встречались. Возможно, кошки — моя последняя связь с вымирающими разновидностями.
А Пеструшка Джейн очень подходит на роль Джейн Боулз… такая нежная, рафинированная, необычная. (В пляжном ресторане в Танжере уродливый, грязный мальчишка подтолкнул ее локтем, протянул замурзанную ручонку. "О, нет, — сказала она, — я люблю только пожилых мужчин"). У этой кошки настоящий класс, и ей так подходит черно-белая шерстка. Я видел, как Джейн родилась. Она первой стала лакать молоко и первой есть твердую пищу. И последней начала мурлыкать. (Первым был Вимпи). Она казалась какой-то сонной, медленно росла. Теперь она мурлычет и трется об меня очень нежно… как леди. Джейн все делает, как леди.
Джоан не любила, когда ее фотографировали. Она всегда отказывалась участвовать в групповых снимках. Как и мама, она была ускользающей, эфемерной.
Последние четыре года жизни мама провела в доме для престарелых «Четейнс» в Сент-Луисе. "Иногда она узнает меня. Иногда нет", — докладывал мой брат Морт. За эти четыре года я ни разу ее не навестил. Посылал открытки иногда. За полгода до ее смерти я отправил открытку на "материнский день". Там было ужасное, сентиментальное стихотворение. Помню, я испытывал "смутное чувство вины".
Кошачья книга — аллегория, в которой прошлое писателя предстает перед ним кошачьей шарадой. Не то чтобы кошки — это марионетки. Вовсе нет. Они живые, дышащие существа, а контактировать с другим существом всегда печально, потому что ты видишь ограниченность, боль, страх и смерть в конце. Это и есть контакт. Это то, что я чувствую, когда прикасаюсь к кошке и замечаю, что по лицу у меня текут слезы.
Флетч, негодник, мальчишка, обдирающий когти о мебель. Только что вскочил на стол, за которым я читал. Затем, раздраженный дымом из пепельницы, прыгнул на стул, на который я бросил пальто, и перевернул его. Это было вполне обдуманно. Милый чертенок. И столь печальный в своей ограниченности, зависимости, патетичных театральных ужимках.
Только подумать, что кто-то бы посмел дурно с ним обращаться! С ним столько раз дурно обращались в течение многих веков, с моим маленьким черным Флетчем со сверкающей шерсткой и янтарными глазами. Как он внезапно врывается в комнату, где я лежу лениво, не желая блуждать по бесконечным соляным копям "Западных земель". Прыгает мне на грудь, засыпает рядом со мной, тянет лапки к лицу. Порой в его глазах заметен лишь черный зрачок, такой же уверенный, как восклицание "Осторожно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32