Люди уже отходят от монет, заменяют их на пластиковые карточки, а иные и вовсе начинают обходиться без денег – там покушал у знакомых, тут поспал у знакомой, воздух бесплатен – так и деньги, в общем-то, не нужны.
Я тоже как-то жил эдаким аскетом. И все потраты мои сводились к пачке риса, которую я варил в кастрюле, забытой одним соседом по общежитию, которого этой кастрюлей снабдила его жена, вместе с каким-то супом, который потом еще долго, как хамелеон, менял цвета в холодильнике, а мы не смели его трогать, хоть и хронически были голодны; потому что на чужой каравай нас в детстве научили рот разевать только в самом крайнем случае. Крайний случай настал, когда содержимое кастрюльки, несмотря на усердную работу холодильника, стало распространять весьма подозрительные запахи и соседи стали подумывать, не вызвать ли полицию.
Так я стал обладателем очень сносной кастрюльки, испытав истинное наслаждение, что такая полезная и во всех отношениях современная вещь досталась мне абсолютно бесплатно в виде неожиданного наследства от того временного соседа по общежитию, который приезжал на какую-то учебу, был исключительно любвеобилен и поражал формами своих блондинистых подруг со сбивающими с толку длинными голыми ногами.
Сосед, привезший кастрюльку с супом, как Хлестакову из Парижа, через несколько дней бесследно растворился. Кастрюлька досталась мне, длинные ноги тоже больше не появлялись, а еще запомнился непропорционально большой и как-то неестественно черный пистолет соседа. Он никогда с ним не расставался, а поскольку дело было в Иерусалиме во время первой иракской войны, то однажды во время воздушной атаки с первой сиреной сосед в трусах, с девушкой в его рубашке на босо тело и огромным черным пистолетом по-соседски завалился в мою, единственную в квартире комнату, предусмотрительно заклеенную моим братом от газовой атаки в полном соответствии с тогдашними рекомендациями израильского руководства. Мы сидели втроем в черных, германского пошива противогазах, которые впоследствии оказались неисправными, списанными германской армией и приобретенными израильским правительством для всего израильского народа на случай газовой атаки, потому что газовую атаку ожидать было выгоднее, чем негазовую, поскольку негазовую атаку нужно пережидать в бомбоубежище, а под бомбоубежище в Израиле предполагалось использовать подвалы, звонко зовущиеся «миклат», вечно заваленные под завязку всяческим барахлом жителей домов, так что не то что пережидать в них атаку, а даже просто войти в них было бы нельзя. Конечно, потребовать от израильских сограждан привести подвалы в порядок было бы можно, но недовольство масс таким непопулярным решением могло бы свергнуть очередное неустойчивое, как уральская погода, правительство, и правительство решило, что не следует провоцировать народ в такой напряженный для страны момент менять правительство, поскольку и это правительство вполне сойдет. Мы сидели в черных противогазах, в полумраке заклеенной комнаты белели голые ноги, почему-то где-то на полу, и вызывающе чернел беспомощный, но очень внушительный пистолет.
Ракеты «Скады» проносились где-то мимо, а мы были молоды и веселы, и я предчувствовал, что из этой ситуации выгорит для меня нечто выгодное и неожиданное. Так оно и получилось – я стал обладателем практически новой, с черными увесистыми ручками и с плотно прилегающей крышечкой кастрюли, которая стала в моей жизни единственным приобретением, пришедшим ко мне наудачу, и моим первым признаком роскоши, которую я так впоследствии полюбил.
Лучше не знать
Подержанный «ситроен» с рулем с правой стороны, пахнущий сухой пылью и еще чем-то неприличным, но чем именно – невспоминаемо, нес нас по пустынным дорогам восточной Англии. Я сидел спереди на том месте, где в большей части остального мира обычно сидит водитель, и меня не оставляло странное ощущение, что машина катит сама по себе, и отсутствие руля превращало реальность в зыбкий призрачный след той реальности, которую я уже начинал забывать. За рулем помещался неожиданно крупный пожилой англичанин с влажными глазами, лысой башкой, в тонком пуловере. Он часто клал свободную от руля руку себе на грудь, и мне каждый раз казалось, что у него инфаркт. И когда мое сознание рисовало комичные картины, как ему становится плохо и мы таскаемся с ним по больницам, что было бы изысканным развлечением, принимая во внимание, что этот человек был дорого оплаченным нами гидом, – он резко отнимал руку от груди и снова ничего не происходило, и я чувствовал себя в дураках и снова смотрел на зеленые обочины настоящей Англии, периодически задавая несчастному гиду незначительные, назойливые вопросы, законно рассудив, что раз уплачено, чего он молчит.
Это было замечательное путешествие, потому что мы впервые в жизни, пожалуй, знать не знали, где находимся, не заботились о ночлеге, не считали денег. Такую роскошь я позволил себе в компенсацию неприятной встречи, ожидавшей меня в Лондоне. Но пока до нее было еще несколько дней, солнце ясно светило, несмотря на зловредные сводки синоптиков, докладывающих о неслыханных потопах, из-за которых мы даже хотели отменить поездку по Англии, хотя встреча в Лондоне этого нам не позволяла.
Мы носились по каким-то закоулкам, один день вообще проведя исключительно в дороге. И когда под вечер я почувствовал, что гид направляет своего французского механического коня на постоялый двор, я невнятно полюбопытствовал, а куда же мы, собственно, сегодня ездили. Старый англичанин обиженно крякнул, он вообще любил производить совершенно неожиданные звуки, напоминающие то ли кряканье, то ли хрюканье, и явно разочарованно провозгласил: «Я показывал вам холмы Уэльса, сэр!» Так вот для чего мы мотались сегодня по дорогам!
«А!» – сказал я, и мы промолчали весь остаток пути. Вообще молчание наш попутчик ценил, как особую добродетель, многократно мне интеллигентно намекая, что лучше молчания может быть только тишина, прерываемая редкими похрюкиваниями, которые настолько неожиданно проистекали из этого человека, что их приходилось воспринимать, как проявление английской интеллигентности или еще не изученные мной междометия английского языка.
Однажды, проезжая по одной из улиц какого-то городка, он обратил мое внимание на невзрачную пивную типа паб с яркой вывеской: «Обезглавленная женщина». Я порадовался редкой находке удачного английского юмора, практически бесплатно висевшей для всеобщего обозрения на тоскующей по штукатурке стене. Мне сразу представилась страшная история с привидениями, которые столь часто населяют жилплощадь английских домов и являются полноправными подданными Ее Величества, наверняка исправно платят электрические счета, потому что без электрических счетов в Англии даже привидение проживать не может. Во всяком случае, именно электрический счет потребовала у меня негритянского вида, но совсем обританившаяся служащая в английском банке, когда за несколько лет до моей встречи с обезглавленной женщиной я открывал в лондонском банке счет, никак не доверяя банкирам Израиля, в котором я в то время проживал. Я удивленно доказывал, что у меня нет электрического счета. Негритянка с британской пристойностью настаивала, что электрический счет есть у всех и его предъявлением вы доказываете свое место жительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Я тоже как-то жил эдаким аскетом. И все потраты мои сводились к пачке риса, которую я варил в кастрюле, забытой одним соседом по общежитию, которого этой кастрюлей снабдила его жена, вместе с каким-то супом, который потом еще долго, как хамелеон, менял цвета в холодильнике, а мы не смели его трогать, хоть и хронически были голодны; потому что на чужой каравай нас в детстве научили рот разевать только в самом крайнем случае. Крайний случай настал, когда содержимое кастрюльки, несмотря на усердную работу холодильника, стало распространять весьма подозрительные запахи и соседи стали подумывать, не вызвать ли полицию.
Так я стал обладателем очень сносной кастрюльки, испытав истинное наслаждение, что такая полезная и во всех отношениях современная вещь досталась мне абсолютно бесплатно в виде неожиданного наследства от того временного соседа по общежитию, который приезжал на какую-то учебу, был исключительно любвеобилен и поражал формами своих блондинистых подруг со сбивающими с толку длинными голыми ногами.
Сосед, привезший кастрюльку с супом, как Хлестакову из Парижа, через несколько дней бесследно растворился. Кастрюлька досталась мне, длинные ноги тоже больше не появлялись, а еще запомнился непропорционально большой и как-то неестественно черный пистолет соседа. Он никогда с ним не расставался, а поскольку дело было в Иерусалиме во время первой иракской войны, то однажды во время воздушной атаки с первой сиреной сосед в трусах, с девушкой в его рубашке на босо тело и огромным черным пистолетом по-соседски завалился в мою, единственную в квартире комнату, предусмотрительно заклеенную моим братом от газовой атаки в полном соответствии с тогдашними рекомендациями израильского руководства. Мы сидели втроем в черных, германского пошива противогазах, которые впоследствии оказались неисправными, списанными германской армией и приобретенными израильским правительством для всего израильского народа на случай газовой атаки, потому что газовую атаку ожидать было выгоднее, чем негазовую, поскольку негазовую атаку нужно пережидать в бомбоубежище, а под бомбоубежище в Израиле предполагалось использовать подвалы, звонко зовущиеся «миклат», вечно заваленные под завязку всяческим барахлом жителей домов, так что не то что пережидать в них атаку, а даже просто войти в них было бы нельзя. Конечно, потребовать от израильских сограждан привести подвалы в порядок было бы можно, но недовольство масс таким непопулярным решением могло бы свергнуть очередное неустойчивое, как уральская погода, правительство, и правительство решило, что не следует провоцировать народ в такой напряженный для страны момент менять правительство, поскольку и это правительство вполне сойдет. Мы сидели в черных противогазах, в полумраке заклеенной комнаты белели голые ноги, почему-то где-то на полу, и вызывающе чернел беспомощный, но очень внушительный пистолет.
Ракеты «Скады» проносились где-то мимо, а мы были молоды и веселы, и я предчувствовал, что из этой ситуации выгорит для меня нечто выгодное и неожиданное. Так оно и получилось – я стал обладателем практически новой, с черными увесистыми ручками и с плотно прилегающей крышечкой кастрюли, которая стала в моей жизни единственным приобретением, пришедшим ко мне наудачу, и моим первым признаком роскоши, которую я так впоследствии полюбил.
Лучше не знать
Подержанный «ситроен» с рулем с правой стороны, пахнущий сухой пылью и еще чем-то неприличным, но чем именно – невспоминаемо, нес нас по пустынным дорогам восточной Англии. Я сидел спереди на том месте, где в большей части остального мира обычно сидит водитель, и меня не оставляло странное ощущение, что машина катит сама по себе, и отсутствие руля превращало реальность в зыбкий призрачный след той реальности, которую я уже начинал забывать. За рулем помещался неожиданно крупный пожилой англичанин с влажными глазами, лысой башкой, в тонком пуловере. Он часто клал свободную от руля руку себе на грудь, и мне каждый раз казалось, что у него инфаркт. И когда мое сознание рисовало комичные картины, как ему становится плохо и мы таскаемся с ним по больницам, что было бы изысканным развлечением, принимая во внимание, что этот человек был дорого оплаченным нами гидом, – он резко отнимал руку от груди и снова ничего не происходило, и я чувствовал себя в дураках и снова смотрел на зеленые обочины настоящей Англии, периодически задавая несчастному гиду незначительные, назойливые вопросы, законно рассудив, что раз уплачено, чего он молчит.
Это было замечательное путешествие, потому что мы впервые в жизни, пожалуй, знать не знали, где находимся, не заботились о ночлеге, не считали денег. Такую роскошь я позволил себе в компенсацию неприятной встречи, ожидавшей меня в Лондоне. Но пока до нее было еще несколько дней, солнце ясно светило, несмотря на зловредные сводки синоптиков, докладывающих о неслыханных потопах, из-за которых мы даже хотели отменить поездку по Англии, хотя встреча в Лондоне этого нам не позволяла.
Мы носились по каким-то закоулкам, один день вообще проведя исключительно в дороге. И когда под вечер я почувствовал, что гид направляет своего французского механического коня на постоялый двор, я невнятно полюбопытствовал, а куда же мы, собственно, сегодня ездили. Старый англичанин обиженно крякнул, он вообще любил производить совершенно неожиданные звуки, напоминающие то ли кряканье, то ли хрюканье, и явно разочарованно провозгласил: «Я показывал вам холмы Уэльса, сэр!» Так вот для чего мы мотались сегодня по дорогам!
«А!» – сказал я, и мы промолчали весь остаток пути. Вообще молчание наш попутчик ценил, как особую добродетель, многократно мне интеллигентно намекая, что лучше молчания может быть только тишина, прерываемая редкими похрюкиваниями, которые настолько неожиданно проистекали из этого человека, что их приходилось воспринимать, как проявление английской интеллигентности или еще не изученные мной междометия английского языка.
Однажды, проезжая по одной из улиц какого-то городка, он обратил мое внимание на невзрачную пивную типа паб с яркой вывеской: «Обезглавленная женщина». Я порадовался редкой находке удачного английского юмора, практически бесплатно висевшей для всеобщего обозрения на тоскующей по штукатурке стене. Мне сразу представилась страшная история с привидениями, которые столь часто населяют жилплощадь английских домов и являются полноправными подданными Ее Величества, наверняка исправно платят электрические счета, потому что без электрических счетов в Англии даже привидение проживать не может. Во всяком случае, именно электрический счет потребовала у меня негритянского вида, но совсем обританившаяся служащая в английском банке, когда за несколько лет до моей встречи с обезглавленной женщиной я открывал в лондонском банке счет, никак не доверяя банкирам Израиля, в котором я в то время проживал. Я удивленно доказывал, что у меня нет электрического счета. Негритянка с британской пристойностью настаивала, что электрический счет есть у всех и его предъявлением вы доказываете свое место жительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9