Так вот, стою на середине парка, возле памятника Ленину. Ну, у нас Ленин, как и везде, в парке стоит, только у нас он рукой на церковь показывает. То есть раньше там церкви не было, ее потом построили, раньше там пустота была. Слева музучилище, справа музей городской, а прямо дорога, кусты, поле и район начинается. Потом стали церковь строить, какие-то черненькие строили, не то турки, не то узбеки. А церковь-то православная, это все равно, чтобы роддом мертвые строили. Ну так вот, стоит Ленин с рукой, а на нем пограничники как опята, один паренек на него залез и фуражку свою Ленину на голову одел. Одеть-то одел, а назад слезть не может, за пояс Ленина обхватил, а ноги соскальзывают. Дружки его уже совсем лыка не вяжут, пытаются за ноги его поймать и стащить. Наконец поймали, дернули, тот руки разжал и головой о бетон. Кровь как ручьем, а эти придурки все за ноги его держат, тащат куда-то. Я не выдержала, подскочила, растолкала их, пацану под голову свою сумочку подложила, на дорогу выбежала, машину тормознула. Хорошо, дядька нормальный попался, вдвоем пацана в тачку положили и в больницу. Повезло, он такой пьяный был, что у него все размякшее было, на снимке, на черепе, только трещинка децильная. Я к нему на следующий день в больницу пришла, яблок, пива принесла. Так и познакомились…
Отхлебывает из бутылки.
Встречаться начали. Витька – он на заводе слесарем работал, неделю в одну смену, неделю в другую. А я в общежитии тогда комбинатском жила на пятом этаже, после работы смотрю в окно на остановку и жду, когда Витька появится. У нас общага прикольная – на третьем этаже негры и арабы живут, когда лифт не работает, пешком идешь, там запах такой… Едой ихней пахнет, «махоркой» постоянно несет. Там все время «махорку» продают, Витька сказал, что это не свою, а у местных перекупают. Я их поначалу боялась, негров этих, а потом ничего, привыкла. Даже подружились с двумя. Асфао и Зебро, они из Эфиопии приехали, спокойные такие, все время улыбаются. С ними по коридору сенегальцы живут, так они с ними даже не здороваются. У них там война была, сенегальцы на Эфиопию как фашисты напали, да не вышло у них ничего. А в туалет в один ходят. Мы с Наташкой к эфиопам даже в гости ходили, у них там прикольно – коврики плетенные, барабанчик кожаный, сидим, кофе пьем. У них кофе такой крепкий, вкусный… А тут таракан по стенке пополз, я хотела тапочек снять и пришлепнуть, а Наташка в бок – «ты че, вдруг у них это животное священное». Наташка, она вообще такая, медсестрой работает, мы с Витькой ее с Толиком свести хотели. Толика на самом деле Диманом зовут. Просто у него обычай такой, всех «толиками» звать. «Привет, толик, пока толик» – вот и прозвали Толиком, мне его жалко так – у него с рожденья вверху двух ребер нет и ему драться нельзя. У него сердце можно рукой пощупать, любой кулаком ударит и все…
Отхлебывает из бутылки .
В кино ходили, на дискотеку… Знаешь, что я заметила? Вот все по-разному танцуют и сразу видно, кто какой… Ну там, лохопез или озабоченный, ну по движеньям видно. А Витек – он лицом танцует, не, правда, не смейся… Вот у него в жизни морщин на лице мало, а когда танцует – много. И сразу видно вот по этим морщинам, что ему трудно было в жизни, да и вообще трудно было… И талантливый он, я когда у них дома была, он мне свои картинки показывал, которые в детстве рисовал, там такая розочка красивая, а над ней сверху Ленин, Гагарин и Витькина бабушка. А книжка у него любимая про капитана Немо была, я не помню, кто написал. Витька эту книжку раз тридцать прочел и выжигателем на фанерке рисунок сделал – подлодка плывет и так похоже все. Он даже в мореходку поступать хотел, два года в Школу Юных Моряков ходил, ну это которая в Новом городе… А там кто-то из ребят какой-то прибор украл и на Витьку подумали, его и выгнали оттуда. А у него может быть мечта была… Мы гулять по Старому городу любили, особенно зимой, парк в огнях, так красиво… Один раз даже в театре были, у нас театр знаменитый, он и в Америку показывать ездил, мы просто так туда бы конечно не пошли, но на Витькин цех билеты выдали.
От проходной до автобусов оцепление выставили, чтоб мужики после смены не разбежались, и повезли с мигалками. Мне понравилось, только в буфете дорого, а спектакль хороший – «Вишневый сад», жалко только, мужики в перерыве коньяку напились и с актерами начали спорить. Наташка рассказывала, что еще есть у нас какой-то театр в подвале, там пацаны пьяные на сцене кривляются, а в зале сидят три дизайнерки, тоже в сиську бухие, и ржут. У нас целый дизайный институт в городе, да там прямь все такие, что ты, что ты… Все равно моя Наташка лучше всех… Мы с ней, знаешь, какие подруги? У-у… Все-все друг дружке рассказываем, как сестры. А тогда у нее мать заболела, Наташка в больнице отпуск взяла и в Бузюково поехала, с матерью сидеть. А я одна осталась. А Витька в «штопор вошел», две недели синячил, не появлялся. И мне чего-то так тяжело стало. Куплю бутылку пива, на подоконник залезу и смотрю на остановку. Весна холодная, но ветер какой-то такой… как живой, и над химзаводом закат такой, как будто железку ржавую в землю воткнули. И мне кажется, что вот как бы если сильно захотеть, то можно всю ржавчину оттуда сдуть и все опять хорошо будет, но не могу, будто воздуха не хватает… На работе все из рук валится, ничего не хочется… И вот 15 апреля наступило… Я с работы пришла, только переоделась, тут стук в дверь. Открываю – Витька с Толиком. Давай, говорят, посидим, пацанов помянем – у них на заводе взрыв был, а там ребята погибли, с которыми они в «каблухе» учились. Я молча два стакана поставила, сейчас, говорю за хлебом схожу… И вышла… Если бы я знала…
Отхлебывает из бутылки.
В Африке весной праздник самый главный – День Зачатия Насекомых называется. В этот день все мирятся и веселятся. Даже эфиопы с сенегальцами. И «быс-быс» кушают, а он так готовится: варят много риса и туда вот такой (показывает свой кулак ) кусок гашиша кладут. Потом каждый по ложке съедает и танцуют всей деревней до утра. Наши негры тоже сварили… Витек с Толиком меня дожидаться не стали, полбутылки выпили, решили закуску найти, кто из них догадался к неграм на этаж идти, не знаю… А эти тоже хороши, ну и охраняли бы свою кастрюлю, ничего бы и не было…Ну, в общем, Витек с Толиком смотрят – на кухне никого, кастрюлю схватили и на этаж бегом. Я уже подымаюсь, смотрю, негры испуганные бегают, у меня сразу какое-то предчувствие нехорошее… Захожу в комнату – картина: Толик весь зеленый на кровати лежит и в потолок смотрит, он так потом две недели пролежал, вот… А Витька, у него здоровье-то крепкое, за столом сидит, возле кастрюли этой, и в зеркальце мое смотрится… Потом ко мне повернулся…
Света всхлипывает.
Повернулся и рассказывать про воздух стал… Что он разный… Вот он так раньше никогда не говорил, ну, слов у него таких не было… У него вообще речь такая, вот он про секс знаешь как говорит? Давай, говорит: «шишку парить». Я все обижалась поначалу, думала, что у него интеллектуала мало, а потом привыкла… А тут вот как-то, да погоди, сейчас прочитаю…
Достает из-за пазухи сложенный вдвое конверт, вынимает из него письмо, читает.
«…у нас он слоями висит, от верхнего края к центру воронкой ссужается, а к низу по спирали расходится. А в бараке у ссученных как будто кто гирлянды из салфеток развесил, но самый чудной воздух на периметрах перед вышками… Много-много раковин, и из каждой другая появляется, а когда проходит наряд, они расступаются и колышутся, потом долго-долго… Вчера вечером увидел за проволокой водоворот и сломал себе палец, чтобы не погнали работать на просеку… Вот теперь сижу в больничке, вылепил из хлеба Сергея Есенина, с ним и пишу тебе это письмо…»
Прячет письмо, шмыгает носом.
1 2 3 4 5
Отхлебывает из бутылки.
Встречаться начали. Витька – он на заводе слесарем работал, неделю в одну смену, неделю в другую. А я в общежитии тогда комбинатском жила на пятом этаже, после работы смотрю в окно на остановку и жду, когда Витька появится. У нас общага прикольная – на третьем этаже негры и арабы живут, когда лифт не работает, пешком идешь, там запах такой… Едой ихней пахнет, «махоркой» постоянно несет. Там все время «махорку» продают, Витька сказал, что это не свою, а у местных перекупают. Я их поначалу боялась, негров этих, а потом ничего, привыкла. Даже подружились с двумя. Асфао и Зебро, они из Эфиопии приехали, спокойные такие, все время улыбаются. С ними по коридору сенегальцы живут, так они с ними даже не здороваются. У них там война была, сенегальцы на Эфиопию как фашисты напали, да не вышло у них ничего. А в туалет в один ходят. Мы с Наташкой к эфиопам даже в гости ходили, у них там прикольно – коврики плетенные, барабанчик кожаный, сидим, кофе пьем. У них кофе такой крепкий, вкусный… А тут таракан по стенке пополз, я хотела тапочек снять и пришлепнуть, а Наташка в бок – «ты че, вдруг у них это животное священное». Наташка, она вообще такая, медсестрой работает, мы с Витькой ее с Толиком свести хотели. Толика на самом деле Диманом зовут. Просто у него обычай такой, всех «толиками» звать. «Привет, толик, пока толик» – вот и прозвали Толиком, мне его жалко так – у него с рожденья вверху двух ребер нет и ему драться нельзя. У него сердце можно рукой пощупать, любой кулаком ударит и все…
Отхлебывает из бутылки .
В кино ходили, на дискотеку… Знаешь, что я заметила? Вот все по-разному танцуют и сразу видно, кто какой… Ну там, лохопез или озабоченный, ну по движеньям видно. А Витек – он лицом танцует, не, правда, не смейся… Вот у него в жизни морщин на лице мало, а когда танцует – много. И сразу видно вот по этим морщинам, что ему трудно было в жизни, да и вообще трудно было… И талантливый он, я когда у них дома была, он мне свои картинки показывал, которые в детстве рисовал, там такая розочка красивая, а над ней сверху Ленин, Гагарин и Витькина бабушка. А книжка у него любимая про капитана Немо была, я не помню, кто написал. Витька эту книжку раз тридцать прочел и выжигателем на фанерке рисунок сделал – подлодка плывет и так похоже все. Он даже в мореходку поступать хотел, два года в Школу Юных Моряков ходил, ну это которая в Новом городе… А там кто-то из ребят какой-то прибор украл и на Витьку подумали, его и выгнали оттуда. А у него может быть мечта была… Мы гулять по Старому городу любили, особенно зимой, парк в огнях, так красиво… Один раз даже в театре были, у нас театр знаменитый, он и в Америку показывать ездил, мы просто так туда бы конечно не пошли, но на Витькин цех билеты выдали.
От проходной до автобусов оцепление выставили, чтоб мужики после смены не разбежались, и повезли с мигалками. Мне понравилось, только в буфете дорого, а спектакль хороший – «Вишневый сад», жалко только, мужики в перерыве коньяку напились и с актерами начали спорить. Наташка рассказывала, что еще есть у нас какой-то театр в подвале, там пацаны пьяные на сцене кривляются, а в зале сидят три дизайнерки, тоже в сиську бухие, и ржут. У нас целый дизайный институт в городе, да там прямь все такие, что ты, что ты… Все равно моя Наташка лучше всех… Мы с ней, знаешь, какие подруги? У-у… Все-все друг дружке рассказываем, как сестры. А тогда у нее мать заболела, Наташка в больнице отпуск взяла и в Бузюково поехала, с матерью сидеть. А я одна осталась. А Витька в «штопор вошел», две недели синячил, не появлялся. И мне чего-то так тяжело стало. Куплю бутылку пива, на подоконник залезу и смотрю на остановку. Весна холодная, но ветер какой-то такой… как живой, и над химзаводом закат такой, как будто железку ржавую в землю воткнули. И мне кажется, что вот как бы если сильно захотеть, то можно всю ржавчину оттуда сдуть и все опять хорошо будет, но не могу, будто воздуха не хватает… На работе все из рук валится, ничего не хочется… И вот 15 апреля наступило… Я с работы пришла, только переоделась, тут стук в дверь. Открываю – Витька с Толиком. Давай, говорят, посидим, пацанов помянем – у них на заводе взрыв был, а там ребята погибли, с которыми они в «каблухе» учились. Я молча два стакана поставила, сейчас, говорю за хлебом схожу… И вышла… Если бы я знала…
Отхлебывает из бутылки.
В Африке весной праздник самый главный – День Зачатия Насекомых называется. В этот день все мирятся и веселятся. Даже эфиопы с сенегальцами. И «быс-быс» кушают, а он так готовится: варят много риса и туда вот такой (показывает свой кулак ) кусок гашиша кладут. Потом каждый по ложке съедает и танцуют всей деревней до утра. Наши негры тоже сварили… Витек с Толиком меня дожидаться не стали, полбутылки выпили, решили закуску найти, кто из них догадался к неграм на этаж идти, не знаю… А эти тоже хороши, ну и охраняли бы свою кастрюлю, ничего бы и не было…Ну, в общем, Витек с Толиком смотрят – на кухне никого, кастрюлю схватили и на этаж бегом. Я уже подымаюсь, смотрю, негры испуганные бегают, у меня сразу какое-то предчувствие нехорошее… Захожу в комнату – картина: Толик весь зеленый на кровати лежит и в потолок смотрит, он так потом две недели пролежал, вот… А Витька, у него здоровье-то крепкое, за столом сидит, возле кастрюли этой, и в зеркальце мое смотрится… Потом ко мне повернулся…
Света всхлипывает.
Повернулся и рассказывать про воздух стал… Что он разный… Вот он так раньше никогда не говорил, ну, слов у него таких не было… У него вообще речь такая, вот он про секс знаешь как говорит? Давай, говорит: «шишку парить». Я все обижалась поначалу, думала, что у него интеллектуала мало, а потом привыкла… А тут вот как-то, да погоди, сейчас прочитаю…
Достает из-за пазухи сложенный вдвое конверт, вынимает из него письмо, читает.
«…у нас он слоями висит, от верхнего края к центру воронкой ссужается, а к низу по спирали расходится. А в бараке у ссученных как будто кто гирлянды из салфеток развесил, но самый чудной воздух на периметрах перед вышками… Много-много раковин, и из каждой другая появляется, а когда проходит наряд, они расступаются и колышутся, потом долго-долго… Вчера вечером увидел за проволокой водоворот и сломал себе палец, чтобы не погнали работать на просеку… Вот теперь сижу в больничке, вылепил из хлеба Сергея Есенина, с ним и пишу тебе это письмо…»
Прячет письмо, шмыгает носом.
1 2 3 4 5