)
– Миклош!
– Узнала? – изумился Кондратьев.
– Миклош! – Старуха гладила меня по руке, старик бил по плечу. – Миклош!
Мы с Ивановым жили у них, именно в их доме. Юрий переводил.
– А толмач?
– Толмач умер. Он был старый человек.
– А красавец мадьяр? Помните?
Конечно, он живет поблизости. И другие тоже живут близко в пяти, десяти километрах. Они помнят Ивана и Миклоша. А это внук и невестка. Сын на работе. Они очень рады. А у Миклоша есть дети?
– Может быть, еще нужен какой-нибудь материал? – сунулся ко мне Кондратьев.
– Какой еще материал!
Пора было ехать. Мы вышли в темноту. Пахло дымом, где-то лаяла собака. Хозяева обняли меня. Я сел в машину, и Вася специально не гасил внутри свет, чтобы они видели, как я машу им. Потом Вася погасил свет, резко вывернул баранку – полетел в свете фар мелькающий частокол стволов, еще один такой вираж, еще, и вот мы уже, как на крыльях, летим по дороге. Потом мы подвезли Юрия к крыльцу школы, где он оставил свой велосипед, там мы тепло распрощались с ним, я подарил ему на память свою книжку стихов. Мы миновали спящие улицы и покатили к Цегледу.
Сидя позади Васи и глядя в мелькающую темноту, я думал не о своих товарищах, которых сейчас увижу, моя память снова, в который раз, шла по дорогам далекой армейской юности. Я был сейчас на той же земле, на тех же дорогах, но я не мог сидеть позади Васи, потому что Васе тогда было только четыре года. Я снова был в сорок пятом году. Но это был уже шестьдесят третий. «Армейская юность» была уже напечатана, и теперь я дописал этот эпизод.
А тогда в сорок пятом…
Приезжаем на станцию Абонь, сдаем боеприпасы. На грузовой платформе у дверей пакгауза пленный румынский майор-интендант пересчитывает пилотки, связывая их в стопки по двадцать штук.
Смешная и нелепая картина!
Мы заняли оборону, сменив части, стоявшие здесь без движения уже два месяца. «Старички» отходят в тыл, смеются: «Теперь вы посидите!…»
Но нам не пришлось долго здесь сидеть.
На рассвете заговорила артиллерия. Это действительно был голос бога войны.
В ходе великих битв выработали наши полководцы концентрированный артиллерийский удар. Несколько сот стволов разных калибров выбрасывают одновременно тонны металла и взрывчатки. Тысячи снарядов, наполняя воздух свистом и гулом, проносятся над нашими головами. Мы затыкаем уши. А что там, впереди, куда направлен этот удар? Там сплошное месиво. Горе врагу! Мгновенная тишина – и новый, радующий сердце, свистящий звук, и, грозно сверкая, мелькают над нами огненные зарницы. Это заиграли «катюши».
Кто-то толкает меня в бок. Я поднимаю голову – взлетают в дымное небо условные ракеты.
И тут же слабый – у нас заложены воздухом уши– голос ротного: «Вперед, гвардейцы!…»
Мы перемахиваем через бруствер.
– Ур-pa-a-a!! – несется отдалённо, будто кричим не мы.
Пулеметная очередь разрезает воздух. Мы падаем на землю. Впереди меня, метрах в десяти, лежит солдат. Я где-то видел его, но не могу вспомнить где. Он лежит на левом боку, касаясь щекой земли и подобрав, насколько возможно, ноги. А рядом с его пятками взвиваются и опадают один за другим маленькие пыльные смерчики. И вдруг я вижу, что это Шабанов. Странно, что я не узнал его сразу.
На левом фланге катится «ура». Пулемет захлебывается. Мы ползем по-пластунски, делаем короткие перебежки и снова припадаем к земле. Если бы не артподготовка, уничтожившая много огневых точек, плохо бы нам пришлось – у них тут простреливался каждый сантиметр.
– Гранатами огонь!
Я тоже отцепляю гранату, выдергиваю кольцо и бросаю ее далеко вперед. Через несколько секунд, споткнувшись на бруствере, я падаю в траншею. Низко пригнувшись, два немца скрываются за поворотом. Я даю вслед очередь, поднимаюсь и совсем рядом вижу немца. Он без каски, стоит, прислонясь спиной к стенке. Одна щека у него чем-то рассечена и в крови. Мгновение мы смотрим друг на друга, потом он быстро поднимает руки. Я словно забываю о нем и медленно вылезаю из траншеи.
Следующая линия траншей уже взята нашими. Валяются убитые немцы. Они совсем еще мальчики и, мертвые, лежат тоже в каких-то подчеркнуто мальчишеских позах.
– Гитлерюгенд! – говорит кто-то. Это Чернев.-А дальше эсэсовцы – замполит говорил!…
Я гляжу на убитых и неожиданно думаю, что ведь, наверно, у них есть родители. Я не жалею их, я просто думаю об этом.
Быстро движемся к маленькому старинному городку. Впереди бежит высокий сутулый солдат, на спине его смешно подпрыгивает вещмешок.
– Голикова убило, Кудряшова ранило, – рассказывает кто-то сзади, но я почему-то не оглядываюсь.
Нас обгоняют танки. Они идут быстро, сильно раскачиваясь, потом, замедлив ход, осторожно, словно нехотя, втягиваются в узенькие улочки городка.
Все тихо. Мы сворачиваем за угол, и звонко рассыпается навстречу пулеметная дробь. Со звоном и жужжанием рикошетят пули от плит мостовой, и от этого кажется, что стреляют в тебя со всех сторон.
Высокий солдат с вещмешком падает, сразу же садится и рассматривает свою руку, но следующая короткая очередь опрокидывает его на спину.
Мы заскакиваем под арку ворот и теперь видим торчащий из маленького окошечка ствол пулемета. Окошечко высоко – узкое, как амбразура: дом старинный, средневековый, приспособленный для обороны. Сюда пулемет не может достать, но и выйти мы не можем. Улица пуста, только лежит на спине тот высокий солдат и смотрит вверх застывшими глазами. Под спиной у него мешок, я не могу избавиться от ощущения, что солдату неудобно лежать.
Юрка Бойцов вынимает гранату «Ф-1», аккуратную, в рубчатом, будто черепаховом, панцире. Он у нас лучший гранатометчик.
Бойцов бормочет что-то под нос, бросает гранату и стонет: «Сорвалось!…»
Мы видим, как, кувыркаясь, летит граната, ударяется в стену в метре от амбразуры, падает вниз прямо напротив нас и скатывается в водосток. Гремит взрыв. Звенят по стенам осколки. Нам явно повезло.
Нам кажется, что до взрыва граната летела очень долго, а на самом деле все это длилось какие-нибудь четыре секунды.
Из-за угла бегом показываются связисты со своими катушками. Снова точная очередь – он же пристрелялся к этому месту заранее, – один связист падает, остальные скрываются за углом.
Издалека доносится беспорядочная стрельба и взрывы.
Бойцов снова берет гранату, снова что-то бормочет и бросает. Вместе со взрывом короткая вспышка освещает изнутри амбразуру.
– Теперь точно! – комментирует Чернев. Мы движемся дальше.
Во время того нашего стремительного движения на запад, о котором я уже упоминал, когда противник бросил оборону и смешались в погоне наши части и соединения, ехали мы на подводе – Боря Чернев, Юрка Бойцов, бессменно правивший лошадьми, я и еще кто-то.
Лошади измучились и стали ночью посредине длинного темного села. Вдруг нас окликнул голос:
– Вам чего, хлопцы?
Сначала мы думали – солдат. Подошли – штатский парнишка лет семнадцати, в веснушках.
– Нам лошади нужны. А ты кто такой?
– Я с Белгорода, тут работаю.
– Где ж ты тут работаешь?
– У хозяина.
– А кто хозяин?
– Кто? Кулак. Пойдемте, я дам вам коней…
Мы прошли за ним в конюшню – пусто. Он растворил еще одни двери и вывел пару коней. Только утром мы рассмотрели, какие это красавцы: оба золотистые, с белыми гривами и хвостами.
Он помог запрячь, а наших завел в конюшню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Миклош!
– Узнала? – изумился Кондратьев.
– Миклош! – Старуха гладила меня по руке, старик бил по плечу. – Миклош!
Мы с Ивановым жили у них, именно в их доме. Юрий переводил.
– А толмач?
– Толмач умер. Он был старый человек.
– А красавец мадьяр? Помните?
Конечно, он живет поблизости. И другие тоже живут близко в пяти, десяти километрах. Они помнят Ивана и Миклоша. А это внук и невестка. Сын на работе. Они очень рады. А у Миклоша есть дети?
– Может быть, еще нужен какой-нибудь материал? – сунулся ко мне Кондратьев.
– Какой еще материал!
Пора было ехать. Мы вышли в темноту. Пахло дымом, где-то лаяла собака. Хозяева обняли меня. Я сел в машину, и Вася специально не гасил внутри свет, чтобы они видели, как я машу им. Потом Вася погасил свет, резко вывернул баранку – полетел в свете фар мелькающий частокол стволов, еще один такой вираж, еще, и вот мы уже, как на крыльях, летим по дороге. Потом мы подвезли Юрия к крыльцу школы, где он оставил свой велосипед, там мы тепло распрощались с ним, я подарил ему на память свою книжку стихов. Мы миновали спящие улицы и покатили к Цегледу.
Сидя позади Васи и глядя в мелькающую темноту, я думал не о своих товарищах, которых сейчас увижу, моя память снова, в который раз, шла по дорогам далекой армейской юности. Я был сейчас на той же земле, на тех же дорогах, но я не мог сидеть позади Васи, потому что Васе тогда было только четыре года. Я снова был в сорок пятом году. Но это был уже шестьдесят третий. «Армейская юность» была уже напечатана, и теперь я дописал этот эпизод.
А тогда в сорок пятом…
Приезжаем на станцию Абонь, сдаем боеприпасы. На грузовой платформе у дверей пакгауза пленный румынский майор-интендант пересчитывает пилотки, связывая их в стопки по двадцать штук.
Смешная и нелепая картина!
Мы заняли оборону, сменив части, стоявшие здесь без движения уже два месяца. «Старички» отходят в тыл, смеются: «Теперь вы посидите!…»
Но нам не пришлось долго здесь сидеть.
На рассвете заговорила артиллерия. Это действительно был голос бога войны.
В ходе великих битв выработали наши полководцы концентрированный артиллерийский удар. Несколько сот стволов разных калибров выбрасывают одновременно тонны металла и взрывчатки. Тысячи снарядов, наполняя воздух свистом и гулом, проносятся над нашими головами. Мы затыкаем уши. А что там, впереди, куда направлен этот удар? Там сплошное месиво. Горе врагу! Мгновенная тишина – и новый, радующий сердце, свистящий звук, и, грозно сверкая, мелькают над нами огненные зарницы. Это заиграли «катюши».
Кто-то толкает меня в бок. Я поднимаю голову – взлетают в дымное небо условные ракеты.
И тут же слабый – у нас заложены воздухом уши– голос ротного: «Вперед, гвардейцы!…»
Мы перемахиваем через бруствер.
– Ур-pa-a-a!! – несется отдалённо, будто кричим не мы.
Пулеметная очередь разрезает воздух. Мы падаем на землю. Впереди меня, метрах в десяти, лежит солдат. Я где-то видел его, но не могу вспомнить где. Он лежит на левом боку, касаясь щекой земли и подобрав, насколько возможно, ноги. А рядом с его пятками взвиваются и опадают один за другим маленькие пыльные смерчики. И вдруг я вижу, что это Шабанов. Странно, что я не узнал его сразу.
На левом фланге катится «ура». Пулемет захлебывается. Мы ползем по-пластунски, делаем короткие перебежки и снова припадаем к земле. Если бы не артподготовка, уничтожившая много огневых точек, плохо бы нам пришлось – у них тут простреливался каждый сантиметр.
– Гранатами огонь!
Я тоже отцепляю гранату, выдергиваю кольцо и бросаю ее далеко вперед. Через несколько секунд, споткнувшись на бруствере, я падаю в траншею. Низко пригнувшись, два немца скрываются за поворотом. Я даю вслед очередь, поднимаюсь и совсем рядом вижу немца. Он без каски, стоит, прислонясь спиной к стенке. Одна щека у него чем-то рассечена и в крови. Мгновение мы смотрим друг на друга, потом он быстро поднимает руки. Я словно забываю о нем и медленно вылезаю из траншеи.
Следующая линия траншей уже взята нашими. Валяются убитые немцы. Они совсем еще мальчики и, мертвые, лежат тоже в каких-то подчеркнуто мальчишеских позах.
– Гитлерюгенд! – говорит кто-то. Это Чернев.-А дальше эсэсовцы – замполит говорил!…
Я гляжу на убитых и неожиданно думаю, что ведь, наверно, у них есть родители. Я не жалею их, я просто думаю об этом.
Быстро движемся к маленькому старинному городку. Впереди бежит высокий сутулый солдат, на спине его смешно подпрыгивает вещмешок.
– Голикова убило, Кудряшова ранило, – рассказывает кто-то сзади, но я почему-то не оглядываюсь.
Нас обгоняют танки. Они идут быстро, сильно раскачиваясь, потом, замедлив ход, осторожно, словно нехотя, втягиваются в узенькие улочки городка.
Все тихо. Мы сворачиваем за угол, и звонко рассыпается навстречу пулеметная дробь. Со звоном и жужжанием рикошетят пули от плит мостовой, и от этого кажется, что стреляют в тебя со всех сторон.
Высокий солдат с вещмешком падает, сразу же садится и рассматривает свою руку, но следующая короткая очередь опрокидывает его на спину.
Мы заскакиваем под арку ворот и теперь видим торчащий из маленького окошечка ствол пулемета. Окошечко высоко – узкое, как амбразура: дом старинный, средневековый, приспособленный для обороны. Сюда пулемет не может достать, но и выйти мы не можем. Улица пуста, только лежит на спине тот высокий солдат и смотрит вверх застывшими глазами. Под спиной у него мешок, я не могу избавиться от ощущения, что солдату неудобно лежать.
Юрка Бойцов вынимает гранату «Ф-1», аккуратную, в рубчатом, будто черепаховом, панцире. Он у нас лучший гранатометчик.
Бойцов бормочет что-то под нос, бросает гранату и стонет: «Сорвалось!…»
Мы видим, как, кувыркаясь, летит граната, ударяется в стену в метре от амбразуры, падает вниз прямо напротив нас и скатывается в водосток. Гремит взрыв. Звенят по стенам осколки. Нам явно повезло.
Нам кажется, что до взрыва граната летела очень долго, а на самом деле все это длилось какие-нибудь четыре секунды.
Из-за угла бегом показываются связисты со своими катушками. Снова точная очередь – он же пристрелялся к этому месту заранее, – один связист падает, остальные скрываются за углом.
Издалека доносится беспорядочная стрельба и взрывы.
Бойцов снова берет гранату, снова что-то бормочет и бросает. Вместе со взрывом короткая вспышка освещает изнутри амбразуру.
– Теперь точно! – комментирует Чернев. Мы движемся дальше.
Во время того нашего стремительного движения на запад, о котором я уже упоминал, когда противник бросил оборону и смешались в погоне наши части и соединения, ехали мы на подводе – Боря Чернев, Юрка Бойцов, бессменно правивший лошадьми, я и еще кто-то.
Лошади измучились и стали ночью посредине длинного темного села. Вдруг нас окликнул голос:
– Вам чего, хлопцы?
Сначала мы думали – солдат. Подошли – штатский парнишка лет семнадцати, в веснушках.
– Нам лошади нужны. А ты кто такой?
– Я с Белгорода, тут работаю.
– Где ж ты тут работаешь?
– У хозяина.
– А кто хозяин?
– Кто? Кулак. Пойдемте, я дам вам коней…
Мы прошли за ним в конюшню – пусто. Он растворил еще одни двери и вывел пару коней. Только утром мы рассмотрели, какие это красавцы: оба золотистые, с белыми гривами и хвостами.
Он помог запрячь, а наших завел в конюшню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16