Зато и дом его не тронули – вмешался райком.
Кудряшов отлично стрелял. У него был точный глаз и твердая рука лесного человека. Однако он страшно боялся промазать и огорчить этим начальство, поэтому часто действительно мазал. На фронте же он одним выстрелом из противотанкового ружья уничтожил хитрого вражеского снайпера, за которым безуспешно охотились несколько дней.
В Венгрии Кудряшов был ранен в ногу. Он лежал в медсанбате. При каждом удобном случае навещал его Шабанов, передавал приветы от взвода, приносил невиданные трофейные лакомства.
Вернулся Кудряшов уже в Вене. В начале апреля за неделю взяли мы этот город, прошли на запад до Бадена, Санкт-Пельтена, до гор, а потом возвратились в Вену на отдых. Были майские праздники, пришло известие о взятии Берлина, и мы были уверены, что война кончится завтра-послезавтра.
Кудряшов и Шабанов выпили по поводу радостной встречи. Уже две недели кухни ничего не варили – все равно все выливалось: солдатам надоело котловое довольствие, и они предпочитали находиться, как тогда говорили, «на подножном корму».
А здесь наварили рисовой каши с изюмом.
Шабанов вместе с еще прихрамывающим Кудряшовым подошел, крикнул повару:
– И мне положи!
Наш повар Сурогин проворчал!
– Котелка-то нет, Куда я тебе положу, в пилотку?
– А что, давай в пилотку…
Шабанов подставил пилотку, и Сурогин серьезно и аккуратно положил ему туда полчерпака.
Мы жили на холме, в просторных виллах. Спали, бродили по городу. Боря Чернев фотографировался у какого-то предприимчивого фотографа; снимки были в виньетке из звездочек, с надписью «Память Вены».
И вдруг – приказ: наша Девятая ударная армия спешно перебрасывается с 3-го Украинского на 2-й Украинский фронт.
Вновь забыта спокойная жизнь. Змеясь, двинулись по шоссе гигантские колонны. Только вместо знакомого нам призыва «Вперед, орлы Толбухина!» зовут на запад с обочин фронтовой дороги транспаранты! «Вперед, орлы Малиновского!»
Шли быстро, с малыми привалами, два дня и три ночи. Кудряшов ехал на подводе. На исходе третьей ночи Ратковский, забегавший в деревню напиться, сказал:
– Здесь штаб Глаголева стоит (генерал-полковник Глаголев командовал нашей армией), я знакомого встретил, говорит, не то война кончилась, не то кончится вот-вот…
На рассвете над нами волнами пошли наши бомбардировщики. Видно было, как на горизонте они переходили в пике. Оттуда неслись беспрерывные взрывы.
Совсем рассвело. Остановились в лощине. Пошла вперед разведка. Но что случилось? Бегут разведчики. Спешит куда-то командир бригады. Короткая заминка, потом зовут офицеров. Скорей, скорей!
Противник бросил оборону и ушел на запад, минировав шоссе. Нужно немедленно, как можно быстрей, кто на чем сможет, двигаться по шоссе на запад. Саперы, вперед!
А с запада, навстречу нам, шли американцы.
И мы бросились на запад. Сначала ехали на пушках гаубичного полка, потом нас согнал какой-то неизвестный нам генерал, мы поехали на велосипедах, взяв их в большом, раскрытом настежь магазине, потом на лошадях. Перемешались части и соединения. Сейчас это уже неважно. Главное – скорей на запад!
Кудряшов и Шабанов, конечно вместе, ехали на подводе. Остановились ночевать в селе, стали стелиться на полу, задели лавку, куда положили автомат, он упал и дал очередь-с автоматами бывали такие фокусы. Две пули попали Кудряшову в ту самую раненую ногу – хорошо, не задели кость.
Боже, как они испугались! Они решили, что их обвинят в самостреле и будут судить. Надо же было придумать такую нелепость.
Шабанов разорвал индивидуальный пакет и перевязал Кудряшову ногу. Они решили никому не говорить об этом случае, а объяснить, что открылась старая рана. В санчасть и в санбат они не обращались.
Лишь месяца через три, когда все зажило, они под большим секретом рассказали эту историю во взводе.
Потом нашли применение бухгалтерской профессии Шабанова и взяли его работать на склад ПФС. Шабанов похлопотал, и Кудряшова устроили туда же ездовым.
Командир роты «дядя Ваня» Самсонов любил песни, В роте было несколько как бы официальных запевал, каждый со своим репертуаром, и «дядя Ваня» всякий раз заказывал определенную песню. Старшина Петров строил роту на обед.
– Рота, смирно! Ложки взяли?
– Взяли!
– Шагом марш!
Хорошо шагает рота, и старшина негромко бросает»
– Споем?
Ладно, под левую ногу, отвечает рота.
– Споем!
– Запевай!
И вот уже звучит голос запевалы, дружно подхватывается припев, и подголосок – тоже человек не последний – пускает высокую-высокую ноту над этим могучим хором.
Иногда по вечерам «дядя Ваня» устраивал соревнование между взводами, своего рода конкурс. Усаживалось жюри во главе с ротным – командиры взводов, старшина, писарь.
Взвод, занявший первое место, поощрялся – например, освобождался от очередного наряда.
Пелись здесь уже не строевые, а русские народные песни – и шуточные и грустные. Здесь были уже другие солисты, люди тоже уважаемые, потому что все, за что ты берешься, важно делать хорошо.
Мы стали сильно тосковать по девушкам. Пошли длинные, подробные рассказы – большей частью вымышленные – о любви, о случайных романах и неизменных победах. В деревнях, во время привалов и ночлегов, заигрывали с девчатами, с молодыми солдатками. Кое-кто небезуспешно.
В бригаде женщин было очень мало. Была медсестра Валя, несколько кукольной красоты, синеглазая, золотоволосая. Замирало сердце, когда смотрели на ее стройную, стянутую широким командирским ремнем фигурку. За ней увивалась чуть не вся бригада, но все, как говорили, напрасно. Неожиданно она вышла замуж за капитана из четвертого батальона, маленького и толстого.
Валя ждала ребенка и уехала к матери. Конечно, это не для армии. В армии нет акушерок и родильных домов.
Об ее отъезде много говорили.
Шабанов впервые сострил: «Ах, почему я не женщина!…»
Я знал с детства, что есть растение «куриная слепота». Если им потереть глаза, то можно ослепнуть, хотя, кажется, не насовсем. А называется так, потому что куры с наступлением сумерек ничего не видят и рано взбираются на насест.
Но я не знал, что всерьез есть такая болезнь – «куриная слепота». При ней тоже, как только стемнеет, человек ничего не видит, будто у него глаза завязаны. Происходит это от однообразного питания и недостатка какого-то витамина. Днем же больной все видит прекрасно.
И вот у нас в течение полугода процветала эта странная болезнь. Переболели ею многие. Одновременно во всем батальоне болело человек двадцать пять – тридцать, и во время таких походов, когда их нельзя было оставить, они шли в хвосте батальона, вцепившись друг в друга, как знаменитые слепые у Метерлинка.
Интересно, что врач не может определить, действительно ли человек болен «куриной слепотой». Находились и симулянты, хотевшие отдохнуть несколько ночей подряд. Поэтому проверял их сам старшина Петров. Он выводил заболевшего ночью– из землянки и начинал размахивать руками у него перед самым лицом, делал вид, что хочет ткнуть пальцами в глаза, а помкомвзвод, писарь или еще кто-нибудь из его ассистентов, приблизив лицо, следил, не мигает ли солдат. Мигает, пугается – симулянт, не мигает, стоит спокойно – вправду болен. Эта экспертиза была безошибочной.
Как-то раз Петров решил тряхнуть стариной и вывел нас после поверки на вечернюю прогулку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Кудряшов отлично стрелял. У него был точный глаз и твердая рука лесного человека. Однако он страшно боялся промазать и огорчить этим начальство, поэтому часто действительно мазал. На фронте же он одним выстрелом из противотанкового ружья уничтожил хитрого вражеского снайпера, за которым безуспешно охотились несколько дней.
В Венгрии Кудряшов был ранен в ногу. Он лежал в медсанбате. При каждом удобном случае навещал его Шабанов, передавал приветы от взвода, приносил невиданные трофейные лакомства.
Вернулся Кудряшов уже в Вене. В начале апреля за неделю взяли мы этот город, прошли на запад до Бадена, Санкт-Пельтена, до гор, а потом возвратились в Вену на отдых. Были майские праздники, пришло известие о взятии Берлина, и мы были уверены, что война кончится завтра-послезавтра.
Кудряшов и Шабанов выпили по поводу радостной встречи. Уже две недели кухни ничего не варили – все равно все выливалось: солдатам надоело котловое довольствие, и они предпочитали находиться, как тогда говорили, «на подножном корму».
А здесь наварили рисовой каши с изюмом.
Шабанов вместе с еще прихрамывающим Кудряшовым подошел, крикнул повару:
– И мне положи!
Наш повар Сурогин проворчал!
– Котелка-то нет, Куда я тебе положу, в пилотку?
– А что, давай в пилотку…
Шабанов подставил пилотку, и Сурогин серьезно и аккуратно положил ему туда полчерпака.
Мы жили на холме, в просторных виллах. Спали, бродили по городу. Боря Чернев фотографировался у какого-то предприимчивого фотографа; снимки были в виньетке из звездочек, с надписью «Память Вены».
И вдруг – приказ: наша Девятая ударная армия спешно перебрасывается с 3-го Украинского на 2-й Украинский фронт.
Вновь забыта спокойная жизнь. Змеясь, двинулись по шоссе гигантские колонны. Только вместо знакомого нам призыва «Вперед, орлы Толбухина!» зовут на запад с обочин фронтовой дороги транспаранты! «Вперед, орлы Малиновского!»
Шли быстро, с малыми привалами, два дня и три ночи. Кудряшов ехал на подводе. На исходе третьей ночи Ратковский, забегавший в деревню напиться, сказал:
– Здесь штаб Глаголева стоит (генерал-полковник Глаголев командовал нашей армией), я знакомого встретил, говорит, не то война кончилась, не то кончится вот-вот…
На рассвете над нами волнами пошли наши бомбардировщики. Видно было, как на горизонте они переходили в пике. Оттуда неслись беспрерывные взрывы.
Совсем рассвело. Остановились в лощине. Пошла вперед разведка. Но что случилось? Бегут разведчики. Спешит куда-то командир бригады. Короткая заминка, потом зовут офицеров. Скорей, скорей!
Противник бросил оборону и ушел на запад, минировав шоссе. Нужно немедленно, как можно быстрей, кто на чем сможет, двигаться по шоссе на запад. Саперы, вперед!
А с запада, навстречу нам, шли американцы.
И мы бросились на запад. Сначала ехали на пушках гаубичного полка, потом нас согнал какой-то неизвестный нам генерал, мы поехали на велосипедах, взяв их в большом, раскрытом настежь магазине, потом на лошадях. Перемешались части и соединения. Сейчас это уже неважно. Главное – скорей на запад!
Кудряшов и Шабанов, конечно вместе, ехали на подводе. Остановились ночевать в селе, стали стелиться на полу, задели лавку, куда положили автомат, он упал и дал очередь-с автоматами бывали такие фокусы. Две пули попали Кудряшову в ту самую раненую ногу – хорошо, не задели кость.
Боже, как они испугались! Они решили, что их обвинят в самостреле и будут судить. Надо же было придумать такую нелепость.
Шабанов разорвал индивидуальный пакет и перевязал Кудряшову ногу. Они решили никому не говорить об этом случае, а объяснить, что открылась старая рана. В санчасть и в санбат они не обращались.
Лишь месяца через три, когда все зажило, они под большим секретом рассказали эту историю во взводе.
Потом нашли применение бухгалтерской профессии Шабанова и взяли его работать на склад ПФС. Шабанов похлопотал, и Кудряшова устроили туда же ездовым.
Командир роты «дядя Ваня» Самсонов любил песни, В роте было несколько как бы официальных запевал, каждый со своим репертуаром, и «дядя Ваня» всякий раз заказывал определенную песню. Старшина Петров строил роту на обед.
– Рота, смирно! Ложки взяли?
– Взяли!
– Шагом марш!
Хорошо шагает рота, и старшина негромко бросает»
– Споем?
Ладно, под левую ногу, отвечает рота.
– Споем!
– Запевай!
И вот уже звучит голос запевалы, дружно подхватывается припев, и подголосок – тоже человек не последний – пускает высокую-высокую ноту над этим могучим хором.
Иногда по вечерам «дядя Ваня» устраивал соревнование между взводами, своего рода конкурс. Усаживалось жюри во главе с ротным – командиры взводов, старшина, писарь.
Взвод, занявший первое место, поощрялся – например, освобождался от очередного наряда.
Пелись здесь уже не строевые, а русские народные песни – и шуточные и грустные. Здесь были уже другие солисты, люди тоже уважаемые, потому что все, за что ты берешься, важно делать хорошо.
Мы стали сильно тосковать по девушкам. Пошли длинные, подробные рассказы – большей частью вымышленные – о любви, о случайных романах и неизменных победах. В деревнях, во время привалов и ночлегов, заигрывали с девчатами, с молодыми солдатками. Кое-кто небезуспешно.
В бригаде женщин было очень мало. Была медсестра Валя, несколько кукольной красоты, синеглазая, золотоволосая. Замирало сердце, когда смотрели на ее стройную, стянутую широким командирским ремнем фигурку. За ней увивалась чуть не вся бригада, но все, как говорили, напрасно. Неожиданно она вышла замуж за капитана из четвертого батальона, маленького и толстого.
Валя ждала ребенка и уехала к матери. Конечно, это не для армии. В армии нет акушерок и родильных домов.
Об ее отъезде много говорили.
Шабанов впервые сострил: «Ах, почему я не женщина!…»
Я знал с детства, что есть растение «куриная слепота». Если им потереть глаза, то можно ослепнуть, хотя, кажется, не насовсем. А называется так, потому что куры с наступлением сумерек ничего не видят и рано взбираются на насест.
Но я не знал, что всерьез есть такая болезнь – «куриная слепота». При ней тоже, как только стемнеет, человек ничего не видит, будто у него глаза завязаны. Происходит это от однообразного питания и недостатка какого-то витамина. Днем же больной все видит прекрасно.
И вот у нас в течение полугода процветала эта странная болезнь. Переболели ею многие. Одновременно во всем батальоне болело человек двадцать пять – тридцать, и во время таких походов, когда их нельзя было оставить, они шли в хвосте батальона, вцепившись друг в друга, как знаменитые слепые у Метерлинка.
Интересно, что врач не может определить, действительно ли человек болен «куриной слепотой». Находились и симулянты, хотевшие отдохнуть несколько ночей подряд. Поэтому проверял их сам старшина Петров. Он выводил заболевшего ночью– из землянки и начинал размахивать руками у него перед самым лицом, делал вид, что хочет ткнуть пальцами в глаза, а помкомвзвод, писарь или еще кто-нибудь из его ассистентов, приблизив лицо, следил, не мигает ли солдат. Мигает, пугается – симулянт, не мигает, стоит спокойно – вправду болен. Эта экспертиза была безошибочной.
Как-то раз Петров решил тряхнуть стариной и вывел нас после поверки на вечернюю прогулку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16