Прижавшись к выступу скалы, Зуйков накрылся плащом, осветил карандашом с миниатюрной лампочкой карту. Определился – прошло Сюково – самый тяжелый участок ночного пути. До Даховской оставалось километров семь, надо было торопиться, чтобы затемно прийти на станцию. Не зная, как занять себя, Митин, не переставая, жевал шоколад, хотелось пить, но он терпел, боясь отстать в темноте. Река медленно уходила влево, вместе с ней затихал речной гул, на смену входили шумы леса, осторожные и вкрадчивые. Поскрипывали деревья, где-то наверху слышался протяжный и тоскливый волчий вой, хохотала неясыть, спросонок тревожно вскрикивали птицы, трещали сверчки. Но за время сидения в лесу они привыкли к этим ночным разговорам и не обращали внимания.
Зуйков был прав, ночная дорога была безлюдна, а значит, безопасна, но жизнь здесь Митин представлял себе иначе. Знал, что придется выполнять задания неведомого ему начальника, по занятиям в разведшколе догадывался, что именно придется делать, и относился к этому спокойно. Давно привык к мысли, что за хорошую жизнь надо платить. Под хорошей жизнью понимал – сытно есть, пить, не думать о завтрашнем дне… Воровать или убивать, это не имело значения. Что ж, он готов был к этому. Но вот так маршировать по ночной дороге, не спать? Это надоело ему еще на Западе, когда, по предложению начальника лагеря, поступил в «полицию порядка», сазданую американской военной администрацией зоны. Особенно отказываться он не мог… Прежний начальник лагеря штурмбанфюрер войск СС Гетлинг «тепленьким» передал и его, и его «личное дело» приехавшему из Мюнхена для приемки лагеря победителю – мешковатому, немолодому американскому лейтенанту.
Читая «дело», американец так похмыкивал да покручивал головой, что Митин вначале испугался – не посадят ли, а то еще хуже – передадут советскому командованию. Ответ держать пришлось бы за многое. Но обошлось. Видимо, такие, как он, были еще нужны. От него взяли подписку, что он отказывается вернуться на родину и просит о политическом убежище. Подписывал бумагу Митин с удовольствием – это избавляло от наказания. Но надо было думать о дальнейшем, не оставаться же в осточертевшем лагере, на голодной баланде, чувствовать на себе настороженные взгляды военнопленных, давно раскусивших его. По лагерю ходил слушок, что вербуют в Африку, в Иностранный легион, неплохо платят, вольготная жизнь, но знакомый капо предупредил, что договор на пять лет, да и не так уж там хорошо – арабы отлично стреляли. И пошел Митин в полицию. Натрудил там ноги – пришлось походить, поездить по баварским асфальтам да по приглаженным лесочкам. Патрулировал в шахтерских поселках, ожидая за каждым углом удара. Обозленные, голодные рабочие волком смотрели на сытых полицейских. Совсем плохо стало, когда пришлось стать штрейкбрехером. Стихийно возникали забастовки, появлялись рабочие пикеты – обстановка накалялась. В многочисленных стычках преимущество всегда было на стороне полиции – брандспойты с водой, баллоны со слезоточивым газом, наконец, оружие, делали свое дело. С обеих сторон бывали и убитые и раненые, правда, далеко не в равной пропорции. Волнения глушились, затихали, чтобы вспыхнуть с новой силой.
Работа была тяжелой, изматывающей.
Случайно Митину подвезло. Как-то в маленьком баре на Фридрихштрассе он познакомился с иностранцем, хорошо говорившем по-русски. Узнав, что Митин русский, работает в полиции, поинтересовался:
– Довольны?
Уже выпивший Митин оглянулся по сторонам, наклонился к незнакомцу и доверительно сознался:
– Не очень. Насчет жалованья не скажу. Ничего, на пиво хватает. Да только не то делают. Разве так работают?..
Сосед оказался интересный. Все больше слушал, поддакивал, изредка задавал вопросы, трижды заказывал подходи, вашему кельнеру. Увлекшись, Митин и не заметил как опьянел на дармовщину. И наконец поделился одной, давно вынашиваемых мыслью – подсылать к бастующим своих людей. Пусть входят в доверие, активничают, выясняют, кто чем дышит. И по одному убирать. На улице, в переулке, вечером, но тихо, без шума. Иностранец усмехнулся. Чуть заметная улыбка скользнула по губам и пропала.
– Да как же вы пришли к этому?
Митина понесло. С человеком, который угощал, платил, можно было быть откровенным. И он рассказал, как работал в лагере. Незнакомец слушал внимательно. Потом сказал:
– Что ж, ничего. Только способ уж очень старый. Как человечество…
Прощаясь, незнакомец предложил встретиться еще, здесь же. Митин, конечно, согласился. Договорившись о дне, они разошлись, видимо, довольные друг другом. В условленный день Митин пришел вовремя, но иностранца не оказалось. Через несколько дней зашел снова и опять впустую – незнакомец как в воду канул. Прошло какое-то время, и Митин начал забывать о приятном знакомстве, но как-то, спустившись в бар и оглядывая полупустой зал, за одним из столиков увидел его. Оказывается, тот уезжал из города, но теперь все «о'кей!», и предложил Митину интересную работу.
Митин спросил, какую именно, но новый знакомый написал на бумажке адрес и сказал, чтобы он зашел к нему завтра, там и поговорят…
… К рассвету разнепогодилось, над горами повисли грязные облака, обложили небо, громыхнул гром, и холодные капли застучали по дороге, по пешеходам. Пустынную, притихшую Даховскую прошли под неутихающим ливнем, и, как не упрашивал Митин переждать непогоду где-нибудь под крышей, Зуйков упрямо шел вперед и вперед.
На полпути к Хаджоу выглянуло солнце, разогнало тучи, дождь перестал, но через мгновение со склона, по низине потянуло дымкой, ее накрыл туман, снова заморосило. Густая сетка закрыла горы и небо. Дорога по-прежнему была пуста. Только раз мимо прогремела полуторка, доверху набитая мокнущими, прыгающими на ухабах пустыми ящиками…
Состав стоял на пути, когда они вышли на привокзальную площадь. Зуйков взял два билета до Белореченской, и они вошли в вагон.
Показалось – все опасности позади.
VIII
Они встретились в воскресенье утром, бродили по залитым солнцем, пока полупустым и прохладным, праздничным улицам, потом Ирине захотелось в зоопарк, и они поехали туда.
Сергей, все время наблюдавший за Ириной, поддался ее жизнерадостному настроению. Они смеялись, бросали животным хлеб и сахар, предусмотрительно купленный в киоске, и были похожи на окружавших их детей. Только раз она изменила себе. Пройдя мимо клетки, в глубине которой лежала рысь, Ирина остановилась. Рысь поднялась и, лениво потягиваясь, медленно подошла к железным прутьям. Женщину и животное разделяло узкое пространство.
Сергей предостерегающе взял Ирину за руку, потянул назад. Она остановилась, продолжая смотреть на животное… Марков бросил взгляд на зверя – сильные ноги застыли на месте, тело спружинилось для прыжка, точно между ним и людьми не существовало решетки. Круглые, большие, под цвет шерсти, золотистые глаза не мигая смотрела на женщину, будто вокруг не было ни толпы, ни неумолкаемого шума – криков, смеха. Рысь застыла в неподвижности, только на кончиках настороженных ушей вздрагивали смешные рыжеватые кисточки. Ирина сжала руками шершавый прут барьера и, не отрываясь, смотрела на животное. С ее лица медленно сходил румянец, она бледнела и, забыв об окружающих, не отрывала глаз от зверя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Зуйков был прав, ночная дорога была безлюдна, а значит, безопасна, но жизнь здесь Митин представлял себе иначе. Знал, что придется выполнять задания неведомого ему начальника, по занятиям в разведшколе догадывался, что именно придется делать, и относился к этому спокойно. Давно привык к мысли, что за хорошую жизнь надо платить. Под хорошей жизнью понимал – сытно есть, пить, не думать о завтрашнем дне… Воровать или убивать, это не имело значения. Что ж, он готов был к этому. Но вот так маршировать по ночной дороге, не спать? Это надоело ему еще на Западе, когда, по предложению начальника лагеря, поступил в «полицию порядка», сазданую американской военной администрацией зоны. Особенно отказываться он не мог… Прежний начальник лагеря штурмбанфюрер войск СС Гетлинг «тепленьким» передал и его, и его «личное дело» приехавшему из Мюнхена для приемки лагеря победителю – мешковатому, немолодому американскому лейтенанту.
Читая «дело», американец так похмыкивал да покручивал головой, что Митин вначале испугался – не посадят ли, а то еще хуже – передадут советскому командованию. Ответ держать пришлось бы за многое. Но обошлось. Видимо, такие, как он, были еще нужны. От него взяли подписку, что он отказывается вернуться на родину и просит о политическом убежище. Подписывал бумагу Митин с удовольствием – это избавляло от наказания. Но надо было думать о дальнейшем, не оставаться же в осточертевшем лагере, на голодной баланде, чувствовать на себе настороженные взгляды военнопленных, давно раскусивших его. По лагерю ходил слушок, что вербуют в Африку, в Иностранный легион, неплохо платят, вольготная жизнь, но знакомый капо предупредил, что договор на пять лет, да и не так уж там хорошо – арабы отлично стреляли. И пошел Митин в полицию. Натрудил там ноги – пришлось походить, поездить по баварским асфальтам да по приглаженным лесочкам. Патрулировал в шахтерских поселках, ожидая за каждым углом удара. Обозленные, голодные рабочие волком смотрели на сытых полицейских. Совсем плохо стало, когда пришлось стать штрейкбрехером. Стихийно возникали забастовки, появлялись рабочие пикеты – обстановка накалялась. В многочисленных стычках преимущество всегда было на стороне полиции – брандспойты с водой, баллоны со слезоточивым газом, наконец, оружие, делали свое дело. С обеих сторон бывали и убитые и раненые, правда, далеко не в равной пропорции. Волнения глушились, затихали, чтобы вспыхнуть с новой силой.
Работа была тяжелой, изматывающей.
Случайно Митину подвезло. Как-то в маленьком баре на Фридрихштрассе он познакомился с иностранцем, хорошо говорившем по-русски. Узнав, что Митин русский, работает в полиции, поинтересовался:
– Довольны?
Уже выпивший Митин оглянулся по сторонам, наклонился к незнакомцу и доверительно сознался:
– Не очень. Насчет жалованья не скажу. Ничего, на пиво хватает. Да только не то делают. Разве так работают?..
Сосед оказался интересный. Все больше слушал, поддакивал, изредка задавал вопросы, трижды заказывал подходи, вашему кельнеру. Увлекшись, Митин и не заметил как опьянел на дармовщину. И наконец поделился одной, давно вынашиваемых мыслью – подсылать к бастующим своих людей. Пусть входят в доверие, активничают, выясняют, кто чем дышит. И по одному убирать. На улице, в переулке, вечером, но тихо, без шума. Иностранец усмехнулся. Чуть заметная улыбка скользнула по губам и пропала.
– Да как же вы пришли к этому?
Митина понесло. С человеком, который угощал, платил, можно было быть откровенным. И он рассказал, как работал в лагере. Незнакомец слушал внимательно. Потом сказал:
– Что ж, ничего. Только способ уж очень старый. Как человечество…
Прощаясь, незнакомец предложил встретиться еще, здесь же. Митин, конечно, согласился. Договорившись о дне, они разошлись, видимо, довольные друг другом. В условленный день Митин пришел вовремя, но иностранца не оказалось. Через несколько дней зашел снова и опять впустую – незнакомец как в воду канул. Прошло какое-то время, и Митин начал забывать о приятном знакомстве, но как-то, спустившись в бар и оглядывая полупустой зал, за одним из столиков увидел его. Оказывается, тот уезжал из города, но теперь все «о'кей!», и предложил Митину интересную работу.
Митин спросил, какую именно, но новый знакомый написал на бумажке адрес и сказал, чтобы он зашел к нему завтра, там и поговорят…
… К рассвету разнепогодилось, над горами повисли грязные облака, обложили небо, громыхнул гром, и холодные капли застучали по дороге, по пешеходам. Пустынную, притихшую Даховскую прошли под неутихающим ливнем, и, как не упрашивал Митин переждать непогоду где-нибудь под крышей, Зуйков упрямо шел вперед и вперед.
На полпути к Хаджоу выглянуло солнце, разогнало тучи, дождь перестал, но через мгновение со склона, по низине потянуло дымкой, ее накрыл туман, снова заморосило. Густая сетка закрыла горы и небо. Дорога по-прежнему была пуста. Только раз мимо прогремела полуторка, доверху набитая мокнущими, прыгающими на ухабах пустыми ящиками…
Состав стоял на пути, когда они вышли на привокзальную площадь. Зуйков взял два билета до Белореченской, и они вошли в вагон.
Показалось – все опасности позади.
VIII
Они встретились в воскресенье утром, бродили по залитым солнцем, пока полупустым и прохладным, праздничным улицам, потом Ирине захотелось в зоопарк, и они поехали туда.
Сергей, все время наблюдавший за Ириной, поддался ее жизнерадостному настроению. Они смеялись, бросали животным хлеб и сахар, предусмотрительно купленный в киоске, и были похожи на окружавших их детей. Только раз она изменила себе. Пройдя мимо клетки, в глубине которой лежала рысь, Ирина остановилась. Рысь поднялась и, лениво потягиваясь, медленно подошла к железным прутьям. Женщину и животное разделяло узкое пространство.
Сергей предостерегающе взял Ирину за руку, потянул назад. Она остановилась, продолжая смотреть на животное… Марков бросил взгляд на зверя – сильные ноги застыли на месте, тело спружинилось для прыжка, точно между ним и людьми не существовало решетки. Круглые, большие, под цвет шерсти, золотистые глаза не мигая смотрела на женщину, будто вокруг не было ни толпы, ни неумолкаемого шума – криков, смеха. Рысь застыла в неподвижности, только на кончиках настороженных ушей вздрагивали смешные рыжеватые кисточки. Ирина сжала руками шершавый прут барьера и, не отрываясь, смотрела на животное. С ее лица медленно сходил румянец, она бледнела и, забыв об окружающих, не отрывала глаз от зверя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39