Печаль и меланхолия
// Психология эмоций. С. 205.). Итак, Фрейд остановился перед
объяснением феномена боли, да и что касается самого гипотетического
механизма работы печали, то он указал не на способ его осуществления,
а на "материал", на котором работа проводится,- это "воспоминания
и ожидания", которые "приостанавливаются" и "приобретают
повышенную активную силу".
Доверяя интуиции Фрейда, что именно здесь святая святых
горя, именно здесь совершается главное таинство работы печали,
стоит внимательно вглядеться в микроструктуру одного приступа
острого горя.
Такую возможность предоставляет нам тончайшее наблюдение
Анн Филип, жены умершего французского актера Жерара Филипа:
"[1] Утро начинается хорошо. Я научилась вести двойную жизнь.
Я думаю, говорю, работаю, и в то же время я вся поглощена
тобой. [2] Время от времени предо мною возникает твое лицо,
немного расплывчато, как на фотографии, снятой не в фокусе.
[3] И вот в такие минуты я теряю бдительность: моя боль
- смирная, как хорошо выдрессированный конь, и я отпускаю
узду. Мгновение - и я в ловушке. [4] Ты здесь. Я слышу твой
голос, чувствую твою руку на своем плече или слышу у двери
твои шаги. [5] Я теряю власть над собой. Я могу только внутренне
сжаться и ждать, когда это пройдет. [6] Я стою в оцепенении,
[7] мысль несется, как подбитый самолет. Неправда, тебя
здесь нет, ты там, в ледяном небытии. Что случилось? Какой
звук, запах, какая таинственная ассоциация мысли привели
тебя ко мне? Я хочу избавиться от тебя. хотя прекрасно понимаю,
что это самое ужасное, но именно в такой момент у меня недостает
сил позволить тебе завладеть мною. Ты или я. Тишина комнаты
вопиет сильнее, чем самый отчаянный крик. В голове хаос,
тело безвольно. [8] Я вижу нас в нашем прошлом, но где и
когда? Мой двойник отделяется от меня и повторяет все то,
что я тогда делала" (Филип А. Одно мгновение. М., 1966.
С. 26-27).
Если попытаться дать предельно краткое истолкование внутренней
логики этого акта острого горя, то можно сказать, что составляющие
его процессы начинаются с [1] попытки не допустить соприкосновения
двух текущих в душе потоков - жизни нынешней и былой: проходят
через [4] непроизвольную одержимость минувшим: затем сквозь
[7] борьбу и боль произвольного отделения от образа любимого,
н завершаются [8] "согласованием времен" возможностью, стоя
на берегу настоящего, вглядываться в ноток прошедшего, не
соскальзывая туда, наблюдая себя там со стороны и потому
уже не испытывая боли.
Замечательно, что опущенные фрагменты [2-3] и [5-6] описывают
уже знакомые нам по предыдущим фазам горя процессы, бывшие
там доминирующими, а теперь входящие в целостный акт на правах
подчиненных функциональных частей этого акта. Фрагмент [2]
- это типичный образчик фазы "поиска": фокус произвольного
восприятия удерживается на реальных делах и вещах, но глубинный,
еще полный жизни поток былого вводит в область представлений
лицо погибшего человека. Оно видится расплывчато, но вскоре
[3] внимание непроизвольно притягивается к нему, становится
трудно противостоять искушению прямо взглянуть на любимое
лицо, и уже, наоборот, внешняя реальность начинает двоиться
[прим.1], и сознание полностью оказывается в [4] силовом
поле образа ушедшего, в психически полновесном бытии со своим
пространством и предметами ("ты здесь"), ощущениями и чувствами
("слышу", "чувствую").
Фрагменты [5-6] репрезентируют процессы шоковой фазы, но,
конечно, уже не в том чистом виде, когда они являются единственными
и определяют собой все состояние человека. Сказать и почувствовать
"я теряю власть над собой" - это значит ощущать, как слабеют
силы, но все же - и это главное - не впадать в абсолютную
погруженность, одержимость прошлым: это бессильная рефлексия,
еще нет "власти над собой", не хватает воли, чтобы управлять
собой, но уже находятся силы, чтобы хотя бы "внутренне сжаться
и ждать", то есть удерживаться краешком сознания в настоящем
и осознавать, что "это пройдет". "Сжаться" - это удержать
себя от действования внутри воображаемой, но кажущейся такой
действительной реальности. Если не "сжаться", может возникнуть
состояние, как у девочки П. Жане. Состояние [6] "оцепенения"
- это отчаянное удерживание себя здесь, одними мышцами и
мыслями, потому что чувства - там, для них там - здесь.
Именно здесь, на этом шаге острого горя, начинается отделение,
отрыв от образа любимого, готовится пусть пока зыбкая опора
в "здесь-и-теперь", которая позволит на Следующем шаге [7]
сказать: "тебя здесь нет, ты там...".
Именно в этой точке и появляется острая душевная боль, перед
объяснением которой остановился Фрейд. Как это ни парадоксально,
боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе
острого горя не умерший уходит ОТ нас, а мы сами уходим от
него, отрываемся от него или отталкиваем его от себя. И вот
этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный
уход, это изгнание любимого: "Уходи, я хочу избавиться от
тебя..." и наблюдение за тем, как его образ действительно
отдаляется, претворяется и исчезает, и вызывают, собственно,
душевную боль [прим.2].
Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя:
не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В
этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение
старой связи, как полагают все современные теории, но рождается
новая связь. Боль острого горя - это боль не только распада,
разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего
же именно? Двух новых "я" и новой связи между ними, двух
новых времен, даже - миров, и согласования между ними.
"Я вижу нас в прошлом..." - замечает А. Филип. Это уже новое
"я". Прежнее могло либо отвлекаться от утраты - "думать,
говорить, работать", либо быть полностью поглощенным "тобой".
Новое "я" способно видеть не "тебя", когда это видение переживается
как видение в психологическом времени, которое мы назвали
"настоящее в прошедшем", а видеть "нас в прошлом". "Нас"
- стало быть, его и себя, со стороны, так сказать, в грамматически
третьем лице. "Мой двойник отделяется от меня и повторяет
все то, что я тогда делала". Прежнее "я" разделилось на наблюдателя
и действующего двойника, на автора и героя. В этот момент
впервые за время переживания утраты появляется частичка настоящей
памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое,
только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на
восприятие ("я вижу нас"), но в нем уже есть главное -- разделение
и согласование времен ("вижу нас в прошлом"), когда "я" полностью
ощущает себя в настоящем и картины прошлого воспринимаются
именно как картины уже случившегося, помеченные той или другой
датой.
Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается
связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за
двойником, действующим в прошлом, не больно [прим.3].
Мы не случайно назвали появившиеся в сознании фигуры "автором"
и "героем". Здесь действительно происходит рождение первичного
эстетического феномена, появление автора и героя, способности
человека смотреть на прожитую, уже свершившуюся жизнь с эстетической
установкой.
1 2 3 4 5
// Психология эмоций. С. 205.). Итак, Фрейд остановился перед
объяснением феномена боли, да и что касается самого гипотетического
механизма работы печали, то он указал не на способ его осуществления,
а на "материал", на котором работа проводится,- это "воспоминания
и ожидания", которые "приостанавливаются" и "приобретают
повышенную активную силу".
Доверяя интуиции Фрейда, что именно здесь святая святых
горя, именно здесь совершается главное таинство работы печали,
стоит внимательно вглядеться в микроструктуру одного приступа
острого горя.
Такую возможность предоставляет нам тончайшее наблюдение
Анн Филип, жены умершего французского актера Жерара Филипа:
"[1] Утро начинается хорошо. Я научилась вести двойную жизнь.
Я думаю, говорю, работаю, и в то же время я вся поглощена
тобой. [2] Время от времени предо мною возникает твое лицо,
немного расплывчато, как на фотографии, снятой не в фокусе.
[3] И вот в такие минуты я теряю бдительность: моя боль
- смирная, как хорошо выдрессированный конь, и я отпускаю
узду. Мгновение - и я в ловушке. [4] Ты здесь. Я слышу твой
голос, чувствую твою руку на своем плече или слышу у двери
твои шаги. [5] Я теряю власть над собой. Я могу только внутренне
сжаться и ждать, когда это пройдет. [6] Я стою в оцепенении,
[7] мысль несется, как подбитый самолет. Неправда, тебя
здесь нет, ты там, в ледяном небытии. Что случилось? Какой
звук, запах, какая таинственная ассоциация мысли привели
тебя ко мне? Я хочу избавиться от тебя. хотя прекрасно понимаю,
что это самое ужасное, но именно в такой момент у меня недостает
сил позволить тебе завладеть мною. Ты или я. Тишина комнаты
вопиет сильнее, чем самый отчаянный крик. В голове хаос,
тело безвольно. [8] Я вижу нас в нашем прошлом, но где и
когда? Мой двойник отделяется от меня и повторяет все то,
что я тогда делала" (Филип А. Одно мгновение. М., 1966.
С. 26-27).
Если попытаться дать предельно краткое истолкование внутренней
логики этого акта острого горя, то можно сказать, что составляющие
его процессы начинаются с [1] попытки не допустить соприкосновения
двух текущих в душе потоков - жизни нынешней и былой: проходят
через [4] непроизвольную одержимость минувшим: затем сквозь
[7] борьбу и боль произвольного отделения от образа любимого,
н завершаются [8] "согласованием времен" возможностью, стоя
на берегу настоящего, вглядываться в ноток прошедшего, не
соскальзывая туда, наблюдая себя там со стороны и потому
уже не испытывая боли.
Замечательно, что опущенные фрагменты [2-3] и [5-6] описывают
уже знакомые нам по предыдущим фазам горя процессы, бывшие
там доминирующими, а теперь входящие в целостный акт на правах
подчиненных функциональных частей этого акта. Фрагмент [2]
- это типичный образчик фазы "поиска": фокус произвольного
восприятия удерживается на реальных делах и вещах, но глубинный,
еще полный жизни поток былого вводит в область представлений
лицо погибшего человека. Оно видится расплывчато, но вскоре
[3] внимание непроизвольно притягивается к нему, становится
трудно противостоять искушению прямо взглянуть на любимое
лицо, и уже, наоборот, внешняя реальность начинает двоиться
[прим.1], и сознание полностью оказывается в [4] силовом
поле образа ушедшего, в психически полновесном бытии со своим
пространством и предметами ("ты здесь"), ощущениями и чувствами
("слышу", "чувствую").
Фрагменты [5-6] репрезентируют процессы шоковой фазы, но,
конечно, уже не в том чистом виде, когда они являются единственными
и определяют собой все состояние человека. Сказать и почувствовать
"я теряю власть над собой" - это значит ощущать, как слабеют
силы, но все же - и это главное - не впадать в абсолютную
погруженность, одержимость прошлым: это бессильная рефлексия,
еще нет "власти над собой", не хватает воли, чтобы управлять
собой, но уже находятся силы, чтобы хотя бы "внутренне сжаться
и ждать", то есть удерживаться краешком сознания в настоящем
и осознавать, что "это пройдет". "Сжаться" - это удержать
себя от действования внутри воображаемой, но кажущейся такой
действительной реальности. Если не "сжаться", может возникнуть
состояние, как у девочки П. Жане. Состояние [6] "оцепенения"
- это отчаянное удерживание себя здесь, одними мышцами и
мыслями, потому что чувства - там, для них там - здесь.
Именно здесь, на этом шаге острого горя, начинается отделение,
отрыв от образа любимого, готовится пусть пока зыбкая опора
в "здесь-и-теперь", которая позволит на Следующем шаге [7]
сказать: "тебя здесь нет, ты там...".
Именно в этой точке и появляется острая душевная боль, перед
объяснением которой остановился Фрейд. Как это ни парадоксально,
боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе
острого горя не умерший уходит ОТ нас, а мы сами уходим от
него, отрываемся от него или отталкиваем его от себя. И вот
этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный
уход, это изгнание любимого: "Уходи, я хочу избавиться от
тебя..." и наблюдение за тем, как его образ действительно
отдаляется, претворяется и исчезает, и вызывают, собственно,
душевную боль [прим.2].
Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя:
не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В
этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение
старой связи, как полагают все современные теории, но рождается
новая связь. Боль острого горя - это боль не только распада,
разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего
же именно? Двух новых "я" и новой связи между ними, двух
новых времен, даже - миров, и согласования между ними.
"Я вижу нас в прошлом..." - замечает А. Филип. Это уже новое
"я". Прежнее могло либо отвлекаться от утраты - "думать,
говорить, работать", либо быть полностью поглощенным "тобой".
Новое "я" способно видеть не "тебя", когда это видение переживается
как видение в психологическом времени, которое мы назвали
"настоящее в прошедшем", а видеть "нас в прошлом". "Нас"
- стало быть, его и себя, со стороны, так сказать, в грамматически
третьем лице. "Мой двойник отделяется от меня и повторяет
все то, что я тогда делала". Прежнее "я" разделилось на наблюдателя
и действующего двойника, на автора и героя. В этот момент
впервые за время переживания утраты появляется частичка настоящей
памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое,
только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на
восприятие ("я вижу нас"), но в нем уже есть главное -- разделение
и согласование времен ("вижу нас в прошлом"), когда "я" полностью
ощущает себя в настоящем и картины прошлого воспринимаются
именно как картины уже случившегося, помеченные той или другой
датой.
Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается
связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за
двойником, действующим в прошлом, не больно [прим.3].
Мы не случайно назвали появившиеся в сознании фигуры "автором"
и "героем". Здесь действительно происходит рождение первичного
эстетического феномена, появление автора и героя, способности
человека смотреть на прожитую, уже свершившуюся жизнь с эстетической
установкой.
1 2 3 4 5