они-де сами не заслужили лучшей участи, потому что не соблюдали Его законов. Потребность успокоить это чувство вины - потребность, идущая изнутри и потому ненасытимая - толкала евреев к тому, чтобы взваливать на себя все более и более жесткие, требовательные и одновременно все более детализированные и мелочные религиозные предписания. Тем самым они незаметно переходили к моральному аскетизму, навязывая себе постоянно растущее подавление инстинктов. Конечным результатом этого процесса было то, что евреи достигли - по крайней мере, в догме и ее предписаниях - таких этических высот, какие были недостижимы для других народов античности. Многие евреи и поныне считают эти этические устремления второй главной особенностью и вторым после монотеизма - главным достижением своей религии. Наш анализ имел целью показать, как эта особенность связана с первой - с концепцией одного-единственного бога. Вся еврейская этика, наложившая такой отпечаток на еврейский национальный характер, выросла из чувства вины, вызванного подавленной враждебностью к Единому богу - этому суррогату первобытного Отца.
Дальнейшее развитие монотеистической религии выходит за рамки собственно еврейской истории. Грандиозная драма, некогда разыгравшаяся вокруг первобытного Отца, содержала и другие элементы, которые вернулись в коллективную память вместе с самим Отцом, воплощенным в фигуре Единого бога. Эти элементы не могли быть включены в Моисееву религию, но они вошли в сознание, и в результате среди всех средиземноморских народов того времени, ставших свидетелями "возвращения Отца", широко разлилось тревожное и мучительное чувство некой вины, порождавшей предчувствие надвигающейся беды, подлинной причины которой никто не понимал. Современная история говорит об "одряхлении" античной культуры. Я готов согласиться, что такое одряхление тоже играло определенную роль в ряду причин, породивших чувство удрученности и потребность избавиться от него, господствовавшие тогда среди людей. Избавление это пришло опять-таки от евреев. Хотя сырье для спасительной идеи вполне можно было почерпнуть из разных (в том числе греческих) источников, потребовался, тем не менее, чисто еврейский ум - Саула из Тарсиса, которого в римском гражданстве звали Павлом, - чтобы забрезжило понимание: "Мы несчастливы потому, что некогда убили Отца (то есть бога)" Теперь нам совершенно ясно, почему путь к избавлению должен был предстать Павлу именно и только в иллюзорной форме, которая и запечатлелась в якобы полученном им благовестии: "Мы можем избавиться от всякой вины, если один из нас отдаст жизнь в ее искупление". В этой формулировке убийство Отца, как источник вины, не упоминалось (речь шла, скорее, о туманном "первородном грехе"), но понятно, что преступление, которое под силу искупить только жертвенной смертью, может быть лишь убийством. Дополнительную связь между религиозной иллюзией (искупление "первородного греха") и исторической истиной (искупление убийства Отца) помог установить второй тезис Павла, - что ритуальной жертвой был "Сын бога". Вернувшиеся в коллективную память воспоминания об исторической действительности первобытного прошлого придали новой вере необычайную психологическую убедительность, то есть все достоинства "Истины"; это помогло ей преодолеть все препятствия на своем пути; а взамен восхитительного еврейского чувства избранности она могла предложить людям освобождение от амбивалентности через веру в искупление своего греха перед Отцом с помощью жертвы Сына.
"Первородный грех" и его искупление с помощью жертвенной смерти стали основами новой религиозной системы, созданной Павлом. Вопрос. существовал ли реально инициатор убийства первобытного Отца, некогда поднявший и возглавивший восстание сыновей против него; или эта фигура была лишь позднее создана воображением какого-либо древнего сказителя, отождествившего себя с этим вымышленным героем, нам придется оставить, видимо, без ответа. После того, как христианская доктрина прорвала границы иудаизма, она включила в себя элементы из многочисленных других источников, восприняла детали других средиземноморских ритуалов и отказалась от многих черт чистого монотеизма. Казалось, будто древний Египет восстал из пепла, чтобы отомстить наследникам Эхнатона. Примечателен, однако, способ, которым новая религия преобразовала древнюю амбивалентность отношений отца и сына. Разумеется, ее основная идея сводилась к примирению с богом-Отцом - за счет "искупления" совершенного против него преступления; но изнанка этих отношений, то есть неустранимый аспект соперничества с Отцом, тоже нашла в ней свое выражение, воплотившись в фигуре Сына, который взял грех на свои плечи. В результате Сын стал Богом рядом с Отцом, а по существу - вместо Отца. Будучи первоначально религией Отца, христианство постепенно превратилось в религию Сына. Своего изначально завещанного ей историей предназначения - свергнуть Отца - оно не смогло избежать.
Лишь часть еврейского народа приняла новую доктрину. Те, кто отверг ее, до сих пор называются евреями. Этим решением они еще более резко, чем раньше, отделили себя от остального мира. Им пришлось услышать от нового религиозного сообщества (которое, помимо обратившихся евреев, включало египтян, греков, сирийцев, римлян, а под конец и тевтонов) обвинения в том, что они, евреи, убили нового бога. В действительности в своей очищенной от бессознательных искажений форме это обвинение должно было бы звучать так: "Они не хотят признать, что некогда участвовали в убийстве Отца, тогда как мы это признали и, принеся в жертву Сына, очистились от греха". В такой форме легче увидеть, какая правда стоит за этим обвинением. Почему евреи не захотели участвовать в том прогрессе, который начался с этого, пусть и деформированного, замаскированного признания христиан в убийстве Отца, - это вопрос, достойный особого исследования. Но из-за этого им пришлось, так сказать, "взять на себя" трагическую изначальную вину всего человечества. Им предстояло дорого за это расплатиться.
Я надеюсь, что наш анализ все же пролил некоторый свет на вопрос о том, каким образом еврейский народ приобрел те особенности, Которые его отличают. Вопрос о том, как этот народ ухитрился сохраниться по сей день в виде единого целого, оказался более трудным орешком. Но неразумно было бы ожидать или требовать исчерпывающего разрешения всех подобных исторических загадок. Все, что я могу предложить, - лишь свой скромный вклад и к тому же такой, который надлежит оценивать с учетом упомянутых вначале суровых ограничений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Дальнейшее развитие монотеистической религии выходит за рамки собственно еврейской истории. Грандиозная драма, некогда разыгравшаяся вокруг первобытного Отца, содержала и другие элементы, которые вернулись в коллективную память вместе с самим Отцом, воплощенным в фигуре Единого бога. Эти элементы не могли быть включены в Моисееву религию, но они вошли в сознание, и в результате среди всех средиземноморских народов того времени, ставших свидетелями "возвращения Отца", широко разлилось тревожное и мучительное чувство некой вины, порождавшей предчувствие надвигающейся беды, подлинной причины которой никто не понимал. Современная история говорит об "одряхлении" античной культуры. Я готов согласиться, что такое одряхление тоже играло определенную роль в ряду причин, породивших чувство удрученности и потребность избавиться от него, господствовавшие тогда среди людей. Избавление это пришло опять-таки от евреев. Хотя сырье для спасительной идеи вполне можно было почерпнуть из разных (в том числе греческих) источников, потребовался, тем не менее, чисто еврейский ум - Саула из Тарсиса, которого в римском гражданстве звали Павлом, - чтобы забрезжило понимание: "Мы несчастливы потому, что некогда убили Отца (то есть бога)" Теперь нам совершенно ясно, почему путь к избавлению должен был предстать Павлу именно и только в иллюзорной форме, которая и запечатлелась в якобы полученном им благовестии: "Мы можем избавиться от всякой вины, если один из нас отдаст жизнь в ее искупление". В этой формулировке убийство Отца, как источник вины, не упоминалось (речь шла, скорее, о туманном "первородном грехе"), но понятно, что преступление, которое под силу искупить только жертвенной смертью, может быть лишь убийством. Дополнительную связь между религиозной иллюзией (искупление "первородного греха") и исторической истиной (искупление убийства Отца) помог установить второй тезис Павла, - что ритуальной жертвой был "Сын бога". Вернувшиеся в коллективную память воспоминания об исторической действительности первобытного прошлого придали новой вере необычайную психологическую убедительность, то есть все достоинства "Истины"; это помогло ей преодолеть все препятствия на своем пути; а взамен восхитительного еврейского чувства избранности она могла предложить людям освобождение от амбивалентности через веру в искупление своего греха перед Отцом с помощью жертвы Сына.
"Первородный грех" и его искупление с помощью жертвенной смерти стали основами новой религиозной системы, созданной Павлом. Вопрос. существовал ли реально инициатор убийства первобытного Отца, некогда поднявший и возглавивший восстание сыновей против него; или эта фигура была лишь позднее создана воображением какого-либо древнего сказителя, отождествившего себя с этим вымышленным героем, нам придется оставить, видимо, без ответа. После того, как христианская доктрина прорвала границы иудаизма, она включила в себя элементы из многочисленных других источников, восприняла детали других средиземноморских ритуалов и отказалась от многих черт чистого монотеизма. Казалось, будто древний Египет восстал из пепла, чтобы отомстить наследникам Эхнатона. Примечателен, однако, способ, которым новая религия преобразовала древнюю амбивалентность отношений отца и сына. Разумеется, ее основная идея сводилась к примирению с богом-Отцом - за счет "искупления" совершенного против него преступления; но изнанка этих отношений, то есть неустранимый аспект соперничества с Отцом, тоже нашла в ней свое выражение, воплотившись в фигуре Сына, который взял грех на свои плечи. В результате Сын стал Богом рядом с Отцом, а по существу - вместо Отца. Будучи первоначально религией Отца, христианство постепенно превратилось в религию Сына. Своего изначально завещанного ей историей предназначения - свергнуть Отца - оно не смогло избежать.
Лишь часть еврейского народа приняла новую доктрину. Те, кто отверг ее, до сих пор называются евреями. Этим решением они еще более резко, чем раньше, отделили себя от остального мира. Им пришлось услышать от нового религиозного сообщества (которое, помимо обратившихся евреев, включало египтян, греков, сирийцев, римлян, а под конец и тевтонов) обвинения в том, что они, евреи, убили нового бога. В действительности в своей очищенной от бессознательных искажений форме это обвинение должно было бы звучать так: "Они не хотят признать, что некогда участвовали в убийстве Отца, тогда как мы это признали и, принеся в жертву Сына, очистились от греха". В такой форме легче увидеть, какая правда стоит за этим обвинением. Почему евреи не захотели участвовать в том прогрессе, который начался с этого, пусть и деформированного, замаскированного признания христиан в убийстве Отца, - это вопрос, достойный особого исследования. Но из-за этого им пришлось, так сказать, "взять на себя" трагическую изначальную вину всего человечества. Им предстояло дорого за это расплатиться.
Я надеюсь, что наш анализ все же пролил некоторый свет на вопрос о том, каким образом еврейский народ приобрел те особенности, Которые его отличают. Вопрос о том, как этот народ ухитрился сохраниться по сей день в виде единого целого, оказался более трудным орешком. Но неразумно было бы ожидать или требовать исчерпывающего разрешения всех подобных исторических загадок. Все, что я могу предложить, - лишь свой скромный вклад и к тому же такой, который надлежит оценивать с учетом упомянутых вначале суровых ограничений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33