Еще одна черта, приписываемая ему, представляет для нас особый интерес. Рассказывают, что Моисей был "косноязычен" - иными словами, заикался или с трудом говорил, - и поэтому для разговоров с фараоном ему приходилось призывать на помощь Аарона (которого называют моисеевым братом). Это опять-таки может быть исторически достоверным и кое-что добавлять к живому портрету нашего великого человека. Но с другой стороны, "косноязычие" Моисея может иметь иное, куда более примечательное объяснение. Здесь в слегка искаженном виде можно видеть следы воспоминаний о том, что Моисей говорил на другом языке и не мог общаться со своими семитскими "неоегиптянами" без помощи переводчика - во всяком случае, на первых порах. Тогда это было бы еще одним подтверждением нашего тезиса: Моисей - египтянин.
Представляется, что теперь мы окончательно исчерпали последовательность наших рассуждений. Из предположения, что Моисей был египтянином, доказано оно или нет, на данном этапе больше ничего извлечь нельзя. Нет такого историка, который не согласился бы, что библейский рассказ о Моисее - это благочестивый миф, который в собственных интересах подменил собой былую традицию. Но какова была эта исходная традиция, мы не знаем. Хотелось бы, конечно, узнать, и каковы были цели произведенных в ней изменений, но этому мешает полное отсутствие необходимых исторических данных. Нас не должно смущать, что наша реконструкция не включает многих очаровательных деталей библейского текста: десяти казней, перехода через море, торжественного дарования закона на горе Синай. Но гораздо хуже, что мы вошли в противоречие с некоторыми серьезными современными исследованиями.
Эти современные историки, примером которых является Эдуард Мейер, принимают библейский текст в одном принципиальном пункте. Они согласны, что еврейские племена, которые позже стали народом Израиля, в какой-то определенный момент приняли новую религию. Но по их мнению это произошло не в Египте и не у подножья одной из гор Синайского полуострова, а в многоводном оазисе Мерибат-Кадеш в южной Палестине, между восточной оконечностью Синайского полуострова и западной Аравией. Здесь евреи cтали поклоняться богу Ягве, вероятно - племенному божеству живших поблизости мидианитов. Возможно, и другие соседние племена тоже поклонялись этому богу. Ягве был, по всей видимости, божеством вулкана. Но, как мы знаем, в Египте нет вулканов, а горы Синайского полуострова никогда не были вулканическими. С другой стороны, проявления вулканической активности вплоть до поздних времен имели место по западной границе Аравии. Один из тамошних вулканов и мог быть той горой Синай-Хорев, на которой по поверьям находилось убежище Ягве. Несмотря на все искажения, которые претерпел библейский текст, мы можем восстановить, по Мейеру, первоначальный характер этого бога: то был жуткий, кровожадный демон, который выходил по ночам и избегал дневного света.
Посредником между народом и этим богом, акушером новой религии был некий человек по имени Моисей. Он был зятем мидианитского жреца Йетро и пас свои стада, когда услышал божественный зов. Йетро посетил его в Мерибат-Кадеш, чтобы преподать ему инструкции.
Эдуард Мейер говорит, это верно, что он нисколько не сомневается в исторической правдивости рассказа о египетском рабстве и о катастрофе, постигшей египтян, - но он явно не знает, куда этот рассказ приткнуть и что с ним делать. Только обычай обрезания он готов считать заимствованием у египтян. Но он добавляет к нашим прежним рассуждениям два важных новых факта: во-первых, что Иошуа призывал народ принять обрезание, "чтобы избежать египетских попреков"; а во-вторых, что по Геродоту финикийцы (вероятно, те же евреи) и сирийцы в Палестине сами признавали, что заимствовали обрезание у египтян. Однако идея Моисея-египтянина не увлекает Мейера. "Моисей, каким мы его знаем, это прародитель жрецов Кадеша; стало быть, он был связан с тамошним культом, он был героем генеалогического мифа, а не реальной исторической личностью". Таким образом, ни один из тех,, кто принимает Моисея за историческую фигуру (за исключением таких, которые считают, что традиция в целом и есть историческая правда), не сумел заполнить его пустой контур конкретным содержанием, описать его как живую личность, рассказать нам, чего он достиг и в чем состояла его миссия в истории.
Зато Мейер, не зная устали, готов еще и еще рассказывать о связи Моисея с Кадешем и мидианитами. "Личность Моисея так тесно связана с мидианитами и их священными местами в пустыне...". "Личность Моисея, неразрывно связана с Кадешем; его связь с мидианитским жрецом через брак с дочерью этого жреца дополняет всю картину. Напротив, его связь с Исходом и вообще вся история его юности оказываются абсолютно второстепенными и придуманы лишь для того, чтобы сделать историю Моисея связной и последовательной". Мейер отмечает также, что все детали, содержащиеся в истории юности Моисея, позже попросту отбрасываются. "Моисей среди мидианитов - это уже не внук египетского фараона, а пастух, которому открылся Ягве. В рассказе о десяти казнях его родство с фараоном больше не упоминается, хотя оно могло быть весьма эффективно использовано, а приказ об убийстве израильских первенцев совершенно забыт. В рассказе об Исходе и гибели египтян Моисея вообще нет; он там не упоминается. Все те признаки героя, которые предполагает история его рождения и детства, совершенно отсутствуют во взрослом Моисее; теперь он только посланец Бога, чудотворец, которого Ягве наделил сверхъестественной силой".
И действительно, невозможно отделаться от впечатления, что этот Моисей в Кадеше и у мидианитов (которому традиция приписывает даже сооружение медного змия в качестве идола-исцелителя) - совершенно другой человек, чем тот "вычисленный" нами царственный египтянин, который открыл своему народу религию, сурово запрещающую всякую магию и волшебство. Наш египетский Моисей отличается от мидианитского Моисея не меньше, чем универсальный бог Атон от демона Ягве на его божественном вулкане. И если мы допускаем, что в этих выводах современных историков есть хоть малейшая крупица истины, то мы должны признать, что нить, которую мы рассчитывали протянуть от предположения о Моисее-египтянине, порвалась вторично и на этот раз, кажется, без всякой надежды снова ее связать.
V
Тем не менее неожиданно, сам собой, открывается выход и из этого тупика. Попытки увидеть в Моисее историческую фигуру (а не просто жреца Кадеша) и вернуть ему его традиционную славу продолжались и после Мейера Грессманом и другими историками. В 1922 году Эрнст Селлин ("Моисей и его значение") сделал открытие решающего значения. Он обнаружил в книге пророка Осии (вторая половина восьмого века до н. э.) безошибочные следы давнего предания, которое свидетельствовало, что основатель еврейской религии Моисей был свержен и убит во время восстания своим жестоковыйным и строптивым народом. Одновременно религия, которую он основал, была заброшена. Это предание встречается не только у Осии; оно повторяется у большинства пророков; Селлин считает даже, что именно оно легло в основу всех последующих ожиданий Мессии. Ближе к концу вавилонского изгнания в еврейской среде возникла надежда, что этот жестоко замученный человек, Моисей, вот-вот вернется из загробного мира и выведет свои раскаявшийся народ, - а возможно, не только этот народ, - в страну вечного блаженства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33