т) Д-р Штекель говорит даме, у которой предполагает базедову болезнь: «Sie sind urn einen Кrорf (Kopf) gro?er als ihre Schwester» («Вы зобом (вместо „головой“) выше вашей сестры»). При психотерапевтических приемах, которыми я пользуюсь для разрешения и устранения невротических симптомов, очень часто встает задача: проследить в случайных на первый взгляд речах и словах пациента тот круг мыслей, который стремится скрыть себя, но все же нечаянно, самыми различными путями выдает себя. При этом обмолвки служат зачастую весьма ценную службу, как я мог бы показать на самых убедительных и вместе с тем причудливых примерах. Пациентка говорит, например, о своей тетке и неуклонно называет ее, не замечая своей обмолвки, «моя мать» или своего мужа «мой брат». Этим она обращает мое внимание на то, что она отождествила этих лиц, поместила их в один ряд, означающий для ее эмоциональной жизни повторение того же типа. Или: молодой человек 20 лет представляется мне на приеме следующим образом: «я отец NN, которого вы лечили – простите, я хотел сказать: брат; он на четыре года старше меня». Я понимаю, что этой своей обмолвкой он хочет сказать, что он, так же как и его брат, заболел по вине отца, как и брат, нуждается в лечении, но что нужнее всего лечение – отцу. Иной раз достаточно непривычно звучащего словосочетания, некоторой натянутости выражения, чтобы обнаружить участие вытесненной мысли в иначе мотивированной речи пациента.
Как в грубых, так и в более тонких погрешностях речи, которые еще можно отнести к ряду обмолвок, фактором, обусловливающим возникновение ошибки и достаточно объясняющим ее, я считаю не взаимодействие приходящих в контакт звуков, а влияние мыслей, лежащих за пределами речевого намерения. Сами по себе законы, в силу которых звуки видоизменяют друг друга, не подвергаются мной сомнению; мне только кажется, что их действия недостаточно для того, чтобы нарушить правильное течение речи. В тех случаях, которые я тщательно изучил и понял, они представляют собой лишь готовый механизм, которым с удобством пользуется более отдаленный психический мотив, не ограничивая себя, однако, пределами его влияния. В целом ряде замещений эти звуковые законы не играют при обмолвках никакой роли. В этом мои взгляды вполне совпадают с мнением Вундта, который также предполагает, что условия, определяющие обмолвки, сложны и выходят далеко за пределы простого взаимодействия звуков.
Считая прочно установленными эти, по выражению Вундта, «отдаленные психические влияния», я, с другой стороны, не вижу основания отрицать, что при ускорении речи и некотором отклонении внимания условия обмолвок могут легко вписаться в те границы, которые установлены Мерингером и Майером. Но, конечно, в некоторой части собранных этими авторами примеров более сложное объяснение скорее соответствует истине.
Возьму хотя бы приведенный уже случай: «Es war mir auf der Sсhwest… Brust so schwer».
Так ли просто обстоит здесь дело, что schwe вытесняет здесь равно интенсивный слог В г u путем «предвосхищения»? Вряд ли можно отрицать, что звуки schwe оказались способны к этому «выступлению» еще и благодаря особой связи. Такой связью могла быть только одна ассоциация: Schwester–Bruder (сестра–брат), или разве еще; Brust der Schwester (грудь сестры), ассоциация, ведущая к другим кругам мыслей. Этот невидимый, находящийся за сценой пособник и сообщает невинному schwe ту силу, успешное действие которой и проявляется в обмолвке.
При иных обмолвках приходится допустить, что собственно помехой является в них созвучие с неприличными словами и вещами. Преднамеренное искажение и коверкание слов и выражений, столь излюбленное дурно воспитанными людьми, имеет целью не что другое, как, пользуясь невинным предлогом, напомнить о предосудительных вещах, и эта манера забавляться встречается так часто, что не удивительно, если она прокладывает себе дорогу бессознательно и против воли. К этой категории можно отнести целый ряд примеров: Eischei?weibchen вместо Eiwei?scheibchen («гнусная бабенка» вместо «белковая пластинка»); Apopos вместо Apropos («по заду» вместо «кстати»), Lokuskapital вместо Lotuskapital («капитель в виде клозета» вместо «капитель в виде лотоса»), быть может, также Alabusterbachse (Alabasterbuchse) («алебюстовые Бахусы» вместо «алебастровая кружка») святой Магдалины. «Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs aufzusto?en» – вместо anzusto?en («Предлагаю вам отрыгнуть за здоровье нашего шефа» вместо «чокнуться») – вряд ли что-нибудь иное, как ненамеренная пародия, возникшая как отзвук намеренной.
На месте того шефа, в честь которого был сказан этот тост, я подумал бы о том, как умно поступали римляне, позволяя солдатам триумфатора громко, в шуточных песнях выражать свой внутренний протест против чествуемого. Мерингер рассказывает, как он сам обратился раз к старшему в обществе лицу, которое называли обыкновенно фамильярным прозвищем Senexl или alter Senexl, со словами «Prost, Senex altesl!» Он сам испугался этой ошибки. Быть может, нам станет понятен его аффект, если мы вспомним, как близко слово altesl к ругательству alter Esel («старый осел»). Неуважение к старости (в детстве – неуважение к отцу) влечет за собой суровую внутреннюю кару.
Я надеюсь, что читатели не упустят из виду различия в значимости этих ничем не доказуемых объяснений и тех примеров, которые я сам собрал и подверг анализу. Но если я все же в глубине души продолжаю ожидать, что даже простые на вид случаи обмолвок можно будет свести к расстраивающему воздействию полуподавленной идеи, лежащей вне предназначенной для высказывания связи, то к этому побуждает меня одно весьма ценное замечание Мерингера. Этот автор говорит: замечательно, что никто не хочет признать, что он обмолвился. Встречаются весьма разумные и честные люди, которые обижаются, если сказать им, что они обмолвились. Я не решился бы выразить это утверждение в такой общей форме, как Мерингер («никто…»). Но тот след аффекта, который остается при обнаружении обмолвки и по своей природе, очевидно, аналогичен стыду, не лишен значения. Его можно поставить на одну доску с тем чувством досады, которое мы испытываем, когда нам не удается вспомнить забытое имя, или с тем удивлением, с каким мы встречаем сохранившееся у нас в памяти несущественное на первый взгляд воспоминание; аффект этот каждый раз свидетельствует о том, что в возникновении расстройства ту или иную роль сыграл какой-либо мотив.
Когда искажение имен проделывается нарочно, оно равносильно некоторого рода пренебрежению: то же значение оно имеет, надо думать, и в целом ряде случаев, когда оно выступает в виде ненамеренной обмолвки. Лицо, которое, по словам Майера, сказало раз Fгeuder вместо Freud в силу того, что за этим следовало имя Вгeuег, а другой раз заговорило о Freuer-Breud'овском методе (S. 381), наверное, принадлежало к числу коллег по профессии и, надо полагать, было не особенно восхищено этим методом. Другой случай искажения имен, наверное, не поддающийся иному объяснению, я приведу ниже в главе об описках. В этих случаях в качестве расстраивающего момента врывается критика, которую говорящему приходится опустить, так как в данную именно минуту она не отвечает его намерениям.
В других случаях – гораздо более значительных – к обмолвке и даже к замене задуманного слова прямой его противоположностью вынуждает самокритика, внутренний протест против собственных слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39