Это то же самое, как если бы я пытался узнать, каким образом возможна сама
свобода как причинность воли. Ведь в таком случае я покидаю философское
основание для объяснения и не имею никакого другого. Правда, я мог бы,
пожалуй, плутать по умопостигаемому миру, который мне еще остается, по миру
мыслящих существ; однако хотя у меня есть об этом мире идея, имеющая свое
серьезное основание, тем не менее у меня нет о нем никакого знания, и я
никогда не могу приобрести его при всех стараниях моей естественной
способности разума. Эта идея обозначает только нечто, что останется, если я
исключу из оснований, определяющих мою волю, все относящееся к чувственно
воспринимаемому миру просто для того, чтобы ограничить принцип
побудительных причин из сферы чувственности; я могу это сделать, проводя ее
границы и, показывая, что она не все в себе вмещает и что вне ее есть нечто
большее; это большее, однако, остается мне неизвестным. От чистого разума,
мыслящего этот идеал, по отвлечении всей материи, т. е. познания объектов,
мне не остается ничего, кроме формы, а именно мыслить практический закон
общезначимости максим и сообразно с ним разум по отношению к чистому
умопостигаемому миру как возможную действующую, т. е. определяющую волю,
причину; мотив здесь должен совершенно отсутствовать; ведь сама эта идея
умопостигаемого мира должна была бы быть мотивом или тем, к чему разум
первоначально проявлял бы интерес однако сделать это понятным, и есть как
раз задача, которую мы не можем разрешить.
Здесь, наконец, мы приходим к крайней границе всякого морального
исследования; установить ее очень важно уже для того, чтобы, с одной
стороны, разум не искал повсюду в чувственно воспринимаемом мире вредным
для нравственности способом высшую побудительную причину и постижимый, но
эмпирический интерес; с другой же стороны, чтобы он также не махал
бессильно крыльями, не двигаясь с места, в пустом для него пространстве
трансцендентных понятий, называемых умопостигаемым миром, и не терялся
среди призраков. Впрочем, идея чистого умопостигаемого мира как
совокупности всех мыслящих существ, к которой мы сами принадлежим как
разумные существа (хотя, с другой стороны, мы также члены чувственно
воспринимаемого мира), всегда остается полезной и дозволенной идеей для
разумной веры, хотя всякое знание кончается у ее границы, дабы прекрасный
идеал всеобщего царства целей самих по себе (разумных существ), к которому
мы можем принадлежать в качестве членов только тогда, когда точно
руководствуемся в своем поведении максимами свободы, как если бы они были
законами природы, мог возбудить в нас живой интерес к моральному закону.
Заключительное замечание
Спекулятивное применение разума к природе приводит к абсолютной
необходимости некоей высшей причины мира; практическое применение разума к
свободе также приводит к абсолютной необходимости, на лишь законов
действования разумного существа, как такового. Существенный же принцип
всякого применения нашего разума - довести познание разума до сознания
необходимости этого познания (так как без этой необходимости оно не было бы
познанием разума). Но точно так же существенное ограничение того же самого
разума состоит в том, что он не может постичь необходимость ни того, что
существует или что происходит, ни того, что должно происходить, если не
положено в основу условие, при котором это существует, или происходит, или
должно происходить. Но при таком положении, поскольку вопрос об условии
ставится постоянно, возможность удовлетворения разума отодвигается все
дальше и дальше. Поэтому он неустанно ищет, безусловно, необходимое и
вынужден принять его понятным для себя; хорошо уже, если он будет в
состоянии придумать понятие, которое согласуется с этим предположением.
Таким образом, то, что человеческий разум не может сделать понятным
безусловный практический закон (каким должен быть категорический императив)
в его абсолютной необходимости, - это не укор для нашей дедукции высшего
принципа моральности, а упрек, который следовало бы сделать человеческому
разуму вообще; в самом деле, нельзя же ставить ему условия, а именно
посредством какого- нибудь положенного в основу интереса, ведь в таком
случае закон не был бы моральным, т.е. высшим законом свободы. Итак, мы не
постигаем практической необходимости морального императива, но мы постигаем
его непостижимость; больше этого уже нельзя по справедливости требовать от
философии, которая стремиться в принципах дойти до границы человеческого
разума.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25