Мистер Клаттер выпрямился и снова взялся за ручку.
— Сказать по правде, чувствую я себя довольно неплохо. И довольно оптимистично смотрю в будущее. У меня появилась идея, как всего за несколько лет можно не сходя с места сделать приличные деньги. — Упомянув о будущем улучшении своего финансового положения, он подписал чек и пододвинул его Джонсону.
Было десять минут седьмого, и агенту уже не терпелось уйти: жена ждала его к ужину.
— Приятно иметь с тобой дело, Герб.
— Взаимно, приятель.
Они обменялись рукопожатием. Потом, с чувством заслуженной победы, Джонсон взял чек Клаттера и заботливо уложил его в свой бумажник. Это был первый взнос за полис на сорок тысяч долларов; в случае, если смерть владельца произойдет не от естественных причин, эта сумма будет выплачена компанией в двойном размере.
Он идет со мной, и Он говорит,
Что я предназначен ему,
И радость, которую Он дарит,
Ведома мне одному…
Как всегда, собственное пение под гитару привело Перри в блаженное состояние духа. Он знал наизусть чуть ли не две сотни церковных гимнов и баллад — репертуар его простирался от «Старого креста» до Коула Портера — и, кроме гитары, умел играть на губной гармонике, аккордеоне, банджо и ксилофоне. В одной из любимых фантазий Перри на тему театра его сценическое имя было Пери О'Парсон, а на афишах он значился как «человек-оркестр».
— Как насчет коктейля? — спросил Дик.
Перри в принципе было все равно, что пить, поскольку пил он мало. Дик, однако, был разборчив и в барах обычно заказывал себе «Цветок апельсина». Из отделения для перчаток Перри извлек пинтовую бутыль, наполненную готовой к употреблению смесью апельсинового сока и водки. Они поочередно прикладывались к бутыли. Хотя сумерки уже сгустились, Дик ехал со скоростью шестьдесят миль в час и по-прежнему не включал фар; впрочем, дорога вела прямо, земля была плоской как озеро, и здесь редко попадались машины. Это было уже «там» — или почти рядом.
— Господи Иисусе! — произнес Перри, всматриваясь в ландшафт, ровный и бескрайний под холодной, тягучей зеленью неба — пустынный и одинокий, если не считать редких мерцающих огоньков фермерских домиков. Перри ненавидел все это, как ненавидел равнины Техаса и пустыню Невады: горизонтальные и малонаселенные пространства всегда вызывали у него депрессию в сочетании с агорафобией. Милее всего его сердцу были морские порты — толпы людей, лязг и грохот, толчея судов, пропахшие сточными водами города вроде Иокогамы, где он провел целое лето во время войны с Кореей в качестве рядового американской армии.
— Господи Иисусе — и мне еще велели держаться подальше от Канзаса! Чтобы я не смел ступить своими маленькими ножками на эту землю. Так, будто запрещали поганить само небо. Нет, ты только посмотри! Насладись великолепием.
Дик передал ему наполовину пустую бутылку.
— Остальное спрячь, — сказал он. — Может, потом пригодится.
— Помнишь, Дик? Наш разговор насчет лодки? Я тут подумал — лодку мы можем и в Мексике купить. Какую-нибудь дешевую, но крепкую. И можно было бы отправиться в Японию. Переплыть Тихий океан. Это уже делали — тысячам людей это удалось. Я тебе серьезно говорю, Дик, — тебе в Японии точно понравится. Чудные, благородные люди — у них манеры тонкие и изящные, как цветы. И участливые — общаются с тобой не ради твоих бабок. А женщины! Да ты никогда настоящей женщины и не видел…
— Ну как не видел, — возразил Дик, утверждавший, что до сих пор влюблен в свою русоволосую первую жену, хоть она и вышла замуж во второй раз.
— А какие там бани… Одна, я помню, называлась«Озеро снов». Ляжешь там, растянешься, и сногсшибательно красивые девушки моют и трут тебя всего с головы до пят.
— Ты рассказывал, — сухо отозвался Дик.
— Ну и что? Я уже и повторить не могу?
— Позже. Давай поговорим об этом позже. Черт, мне, брат, есть о чем подумать и без того.
Дик включил радио; Перри выключил. Не обращая внимания на возмущение Дика, он опять забренчал на гитаре и запел:
Я пришел в тот сад, когда на цветах
Еще не обсохла роса.
И слова, что звенели в моих ушах,
Сын Божий пел в небесах…
Над горизонтом показалась полная луна.
В следующий понедельник, давая показания перед тем, как пройти испытание на детекторе лжи, юный Бобби Рапп так описал свое последнее посещение дома Клаттеров:
— Было полнолуние, и я подумал, что, если Нэнси согласится, можно съездить на озеро Мак-Киней. Или в Гарден-Сити, посмотреть кино. Но когда я позвонил — наверное, в начале восьмого, — она сказала, что ей надо спросить разрешения у отца. Он не разрешил, потому что накануне ночью мы поздно вернулись. Зато предложил мне зайти к ним посмотреть телевизор. Я часто просиживал вечера у Клаттеров перед телевизором. Видите ли, Нэнси — единственная девочка, с которой я встречался. Я знал ее всю жизнь; мы с ней вместе ходили в школу с первого класса. Всегда, сколько я ее помню, она была красавицей — и личностью , даже когда была совсем маленькой. Я хочу сказать, что она умела пробуждать в людях хорошее. Первый раз я пригласил ее на свидание, когда мы учились в восьмом классе. Почти каждый мальчишка в нашем классе мечтал, что она именно с ним пойдет на танцы по случаю окончания учебного года, и я очень удивился — и возгордился, — когда она сказала, что пойдет со мной. Нам обоим было по двенадцать. Папа дал мне свою машину, и я привез Нэнси на танцы. Чем больше я с ней виделся, тем больше она мне нравилась; и вся их семья тоже — другой такой семьи больше не было, во всяком случае здесь я даже никого похожего не знаю. Мистер Клаттер, может, был довольно строг в отношении некоторых вещей — религии там и еще всякого, — но он никогда не пытался заставить людей считать, будто он один прав, а все остальные не правы.
Мы живем в трех милях к западу от Клаттеров. Сколько раз я ходил туда и обратно — не сосчитать, но я каждое лето работаю и в прошлом году накопил достаточно денег, чтобы купить себе свою машину, «пятьдесят пятый» «форд». На нем я и приехал; это было около семи. Я никого не видел ни на дороге, ни на аллее, которая ведет к дому, вообще нигде поблизости. Только старину Тэдди. Он меня облаял. Свет горел в окнах нижнего этажа — в гостиной и в кабинете мистера Клаттера. На втором этаже света не было, и я решил, что миссис Клаттер уже спит — если она дома. Никогда нельзя было сказать, дома она или нет, и я никогда не спрашивал. Но через некоторое время выяснилось, что я не ошибся, потому что, когда позже в тот вечер Кеньон хотел потрубить в рожок — он играл на рожке-баритоне в школьном оркестре, — то Нэнси ему запретила, сказав, что он разбудит миссис Клаттер. Как бы там ни было, когда я приехал, они уже поужинали, Нэнси убрала со стола, сгрузила тарелки в посудомоечную машину, и они втроем — она с братом и мистер Клаттер — сидели в гостиной. Так вот, значит, мы все сидели, как в любой другой вечер, — Нэнси и я на кушетке, а мистер Клаттер в своем кресле-качалке. Он не столько телевизор смотрел, сколько читал книжку — «Мальчик-бродяга», одна из книг Кеньона. Один раз он вышел на кухню и вернулся с двумя яблоками; одно предложил мне, но я отказался, так что он съел оба. У него были очень белые зубы; он говорил, что это от яблок. Нэнси — на Нэнси были носки и мягкие тапочки, голубые джинсы и, кажется, зеленый свитер;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100