Лучше знать и любить его дела.
Учиться – и как можно больше! У всех старых мастеров и у современников. И не только у музыкантов: у художников, поэтов, актеров. У Гомера и Вергилия, у Плутарха и Данте. В конце концов, что мы получаем готовым от природы? Только способности и волю. Но и это необходимо укреплять. А узнать надо столько, что не хватит всей жизни…
Звонкий топот заставил Себастьяна свернуть в сторону. Мимо проезжала коляска, и в ней – статный молодой человек в шелковом камзоле, в шляпе с перьями. Должно быть, удачник, баловень судьбы. Нетерпеливую жажду удовольствий выражало его смуглое, разрумянившееся лицо. Он торопил кучера. Коляска умчалась.
«Ишь ты!» – подумал Бах, глядя вслед. Он не знал, что этот юноша, его ровесник, – Георг-Фридрих Гендель, тоже музыкант.
Окрыленный успехом, Гендель покидал родные места ради большей славы, которая его ожидала. Он не был круглым сиротой, как Бах, предоставленный самому себе. Его родители, люди не без достатков, души в нем не чаяли. Мельком взглянул он на скромного пешехода, и тут же отвел взгляд. Но Себастьян хорошо запомнил горделивую осанку и острый взгляд незнакомца.
Внезапно он почувствовал, что ему холодно. Длинная, пустынная дорога расстилалась перед ним. Он поднял воротник своей куртки, подтянул котомку и ускорил шаг, чтобы согреться. Задумавшись, он не заметил, как погода изменилась, подул ветер, обильно стал падать снег. Невеселым, трудным показался Баху предстоящий зимний путь. Промчавшаяся коляска словно унесла частицу его бодрости…
Но все Бахи издавна отличались сильным характером и не поддавались минутной печали, а в Себастьяне фамильные черты были развиты сильнее, чем у предков. И природный юмор не оставлял его. Когда в вышине с громким карканьем пронеслась большая стая ворон, он взглянул на потемневшее небо и сказал:
– Это уж слишком!
И, надвинув шляпу на лоб, зашагал быстрее.
Себастьян пришел в Любек в субботу вечером, а на другой день уже слушал игру Бухстехуде на органе.
Дитрих Бухстехуде был душой Любека – города, не в пример Арнштадту, на редкость музыкального. Многочисленные посетители церкви святой Марии, где органист не только сопровождал богослужение, но и давал по вечерам свои концерты органной музыки, чтили его, как великого артиста.
Кое-кто из музыкантов уже ополчился против полифонии, фуги и самого органа, но Бухстехуде оставался королем органа, и все знали, что, покуда он жив, этот инструмент будет господствовать над другими.
Зал церкви был полон. Себастьян уселся в самом дальнем углу. И с первых звуков органа его охватило радостное чувство, никогда прежде не испытанное. Ибо никто из музыкантов, слышанных им, даже Георг Бём, казалось бы постигший все тайны органа, не владел в такой степени щедрым даром свободного высказывания.
Все они были скованы, и Себастьян – также. Он только мечтал об артистической свободе, тосковал по ней. Церковь сковывала его прямым запретом, но, если бы он даже освободился от этой внешней власти, внутренняя свобода еще не давалась ему. Исполнители часто зависят от учителей, и от традиций, и друг от друга, именно зависят, а не только учатся. Бухстехуде с его громадным житейским опытом сумел остаться независимым и утвердить свой стиль. Он не боялся замедлить фразу там, где ухо привычно ожидало ровного течения музыки, усиливал и приглушал звук в самых неожиданных местах и действительно «смешивал» регистры в причудливые сочетания. Изобретательность Бухстехуде, его мелодическая щедрость, внезапные повороты от мрака к свету, изящная завершенность каждого эпизода были поистине изумительны. Его токката для органа состояла из нескольких больших частей и длилась около часа. Но для Себастьяна время пронеслось слишком скоро.
После концерта он подошел к Бухстехуде и поблагодарил его. Он сказал также о цели своего посещения. Бухстехуде оказался человеком небольшого роста, с небольшими руками; моложавый в своем пышном парике и щегольском камзоле, он слегка напоминал французского маркиза. Тут же он пригласил нескольких почитателей к себе на ужин. Себастьян также удостоился приглашения.
Великий органист жил в просторной квартире. Попав к нему, можно было убедиться, что не все немецкие музыканты бедствуют. Гости приблизились к накрытому столу. Богато одетая, но угловатая девушка вышла навстречу и старательно присела. При этом она успела метнуть на Баха недоброжелательный взгляд.
– Моя дочь Маргрета, – сказал ему Бухстехуде. Она снова присела, на этот раз небрежнее, и отошла к подругам, которые ждали ее на другом конце стола.
Две служанки вносили и уносили кушанья. Гости заговорили о гамбургском театре и о последней тамошней знаменитости Рейнгардте Кайзере. Все сошлись на том, что талант Кайзера оскудевает. Гамбург – единственный город, где сохранилась немецкая национальная опера, и Кайзер, директор оперы, не в силах сохранить самобытность немецкого искусства.
– Не талант оскудевает, а мода губит его, – сказал один из гостей. – Вот увидите, этот Кайзер когда-нибудь свернет себе шею: он человек безнравственный, лишенный устоев.
– Чужие мелодии прилипчивы, – заметил со вздохом другой гость,– особенно итальянские. Невольно их перенимаешь!
– В этом я не вижу беды, – сказал Бухстехуде, – итальянская музыка прекрасна.
– Но нельзя же безрассудно поддаваться чужеземному поветрию, – отозвался противник Кайзера. – В странное время мы живем. Никакого уважения к родному, отечественному! Достаточно кому-нибудь исковеркать свое имя на итальянский лад да состряпать изделие, напоминающее песни Пульчинелло, как его уже принимают в лучших домах, перед ним открываются двери всех театров. И золото течет в карманы этих молодчиков. А женщины! О, они готовы по первому знаку проходимца последовать за ним в преисподнюю, которая, несомненно, станет его последним убежищем!
Подруги Маргреты возмущенно зашептались, а она сама улыбнулась колючей улыбкой, отчего ее длинное, острое лицо сделалось еще более неприятным.
– Будем надеяться, что это все не так страшно, – благодушно сказал Бухстехуде. – Хотя немецкая музыка нынче и в загоне, но не так-то легко свести на нет усилия трех веков. Я верю в силу нашего духа и в нашу молодежь. Вот посмотрите, этот юноша прибыл из другого города, чтобы послушать, как здесь играют на органе. Вы, стало быть, органист, мой друг?
Себастьян кратко сообщил о себе. Бухстехуде сказал:
– В таком случае я буду просить и даже настаивать…– И он указал па маленький орган, установленный в глубине комнаты.
Себастьян сыграл две хоральные прелюдии. Бухстехуде слушал, склонив голову. Затем сказал с улыбкой:
– Старая история! Ждешь опасности с одной стороны, а она подстерегает с другой. В самом деле: я должен бояться итальянствующих композиторов, а тут приходит юный немецкий мастер и сбивает меня с ног!
Он, разумеется, шутил, и гости именно так поняли его слова. Но, когда они разошлись, Бухстехуде задержал Себастьяна.
– Вы очень сильны, мой друг, – сказал он, – талант у вас большой. Но вы хотели бы пополнить свои знания?
– Я надеюсь, что смогу беспрепятственно слушать выступления в Мариенкирхе… – ответил Себастьян тихим от волнения голосом.
– И там, и здесь, – сказал Бухстехуде с ударением, – приходите, когда хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Учиться – и как можно больше! У всех старых мастеров и у современников. И не только у музыкантов: у художников, поэтов, актеров. У Гомера и Вергилия, у Плутарха и Данте. В конце концов, что мы получаем готовым от природы? Только способности и волю. Но и это необходимо укреплять. А узнать надо столько, что не хватит всей жизни…
Звонкий топот заставил Себастьяна свернуть в сторону. Мимо проезжала коляска, и в ней – статный молодой человек в шелковом камзоле, в шляпе с перьями. Должно быть, удачник, баловень судьбы. Нетерпеливую жажду удовольствий выражало его смуглое, разрумянившееся лицо. Он торопил кучера. Коляска умчалась.
«Ишь ты!» – подумал Бах, глядя вслед. Он не знал, что этот юноша, его ровесник, – Георг-Фридрих Гендель, тоже музыкант.
Окрыленный успехом, Гендель покидал родные места ради большей славы, которая его ожидала. Он не был круглым сиротой, как Бах, предоставленный самому себе. Его родители, люди не без достатков, души в нем не чаяли. Мельком взглянул он на скромного пешехода, и тут же отвел взгляд. Но Себастьян хорошо запомнил горделивую осанку и острый взгляд незнакомца.
Внезапно он почувствовал, что ему холодно. Длинная, пустынная дорога расстилалась перед ним. Он поднял воротник своей куртки, подтянул котомку и ускорил шаг, чтобы согреться. Задумавшись, он не заметил, как погода изменилась, подул ветер, обильно стал падать снег. Невеселым, трудным показался Баху предстоящий зимний путь. Промчавшаяся коляска словно унесла частицу его бодрости…
Но все Бахи издавна отличались сильным характером и не поддавались минутной печали, а в Себастьяне фамильные черты были развиты сильнее, чем у предков. И природный юмор не оставлял его. Когда в вышине с громким карканьем пронеслась большая стая ворон, он взглянул на потемневшее небо и сказал:
– Это уж слишком!
И, надвинув шляпу на лоб, зашагал быстрее.
Себастьян пришел в Любек в субботу вечером, а на другой день уже слушал игру Бухстехуде на органе.
Дитрих Бухстехуде был душой Любека – города, не в пример Арнштадту, на редкость музыкального. Многочисленные посетители церкви святой Марии, где органист не только сопровождал богослужение, но и давал по вечерам свои концерты органной музыки, чтили его, как великого артиста.
Кое-кто из музыкантов уже ополчился против полифонии, фуги и самого органа, но Бухстехуде оставался королем органа, и все знали, что, покуда он жив, этот инструмент будет господствовать над другими.
Зал церкви был полон. Себастьян уселся в самом дальнем углу. И с первых звуков органа его охватило радостное чувство, никогда прежде не испытанное. Ибо никто из музыкантов, слышанных им, даже Георг Бём, казалось бы постигший все тайны органа, не владел в такой степени щедрым даром свободного высказывания.
Все они были скованы, и Себастьян – также. Он только мечтал об артистической свободе, тосковал по ней. Церковь сковывала его прямым запретом, но, если бы он даже освободился от этой внешней власти, внутренняя свобода еще не давалась ему. Исполнители часто зависят от учителей, и от традиций, и друг от друга, именно зависят, а не только учатся. Бухстехуде с его громадным житейским опытом сумел остаться независимым и утвердить свой стиль. Он не боялся замедлить фразу там, где ухо привычно ожидало ровного течения музыки, усиливал и приглушал звук в самых неожиданных местах и действительно «смешивал» регистры в причудливые сочетания. Изобретательность Бухстехуде, его мелодическая щедрость, внезапные повороты от мрака к свету, изящная завершенность каждого эпизода были поистине изумительны. Его токката для органа состояла из нескольких больших частей и длилась около часа. Но для Себастьяна время пронеслось слишком скоро.
После концерта он подошел к Бухстехуде и поблагодарил его. Он сказал также о цели своего посещения. Бухстехуде оказался человеком небольшого роста, с небольшими руками; моложавый в своем пышном парике и щегольском камзоле, он слегка напоминал французского маркиза. Тут же он пригласил нескольких почитателей к себе на ужин. Себастьян также удостоился приглашения.
Великий органист жил в просторной квартире. Попав к нему, можно было убедиться, что не все немецкие музыканты бедствуют. Гости приблизились к накрытому столу. Богато одетая, но угловатая девушка вышла навстречу и старательно присела. При этом она успела метнуть на Баха недоброжелательный взгляд.
– Моя дочь Маргрета, – сказал ему Бухстехуде. Она снова присела, на этот раз небрежнее, и отошла к подругам, которые ждали ее на другом конце стола.
Две служанки вносили и уносили кушанья. Гости заговорили о гамбургском театре и о последней тамошней знаменитости Рейнгардте Кайзере. Все сошлись на том, что талант Кайзера оскудевает. Гамбург – единственный город, где сохранилась немецкая национальная опера, и Кайзер, директор оперы, не в силах сохранить самобытность немецкого искусства.
– Не талант оскудевает, а мода губит его, – сказал один из гостей. – Вот увидите, этот Кайзер когда-нибудь свернет себе шею: он человек безнравственный, лишенный устоев.
– Чужие мелодии прилипчивы, – заметил со вздохом другой гость,– особенно итальянские. Невольно их перенимаешь!
– В этом я не вижу беды, – сказал Бухстехуде, – итальянская музыка прекрасна.
– Но нельзя же безрассудно поддаваться чужеземному поветрию, – отозвался противник Кайзера. – В странное время мы живем. Никакого уважения к родному, отечественному! Достаточно кому-нибудь исковеркать свое имя на итальянский лад да состряпать изделие, напоминающее песни Пульчинелло, как его уже принимают в лучших домах, перед ним открываются двери всех театров. И золото течет в карманы этих молодчиков. А женщины! О, они готовы по первому знаку проходимца последовать за ним в преисподнюю, которая, несомненно, станет его последним убежищем!
Подруги Маргреты возмущенно зашептались, а она сама улыбнулась колючей улыбкой, отчего ее длинное, острое лицо сделалось еще более неприятным.
– Будем надеяться, что это все не так страшно, – благодушно сказал Бухстехуде. – Хотя немецкая музыка нынче и в загоне, но не так-то легко свести на нет усилия трех веков. Я верю в силу нашего духа и в нашу молодежь. Вот посмотрите, этот юноша прибыл из другого города, чтобы послушать, как здесь играют на органе. Вы, стало быть, органист, мой друг?
Себастьян кратко сообщил о себе. Бухстехуде сказал:
– В таком случае я буду просить и даже настаивать…– И он указал па маленький орган, установленный в глубине комнаты.
Себастьян сыграл две хоральные прелюдии. Бухстехуде слушал, склонив голову. Затем сказал с улыбкой:
– Старая история! Ждешь опасности с одной стороны, а она подстерегает с другой. В самом деле: я должен бояться итальянствующих композиторов, а тут приходит юный немецкий мастер и сбивает меня с ног!
Он, разумеется, шутил, и гости именно так поняли его слова. Но, когда они разошлись, Бухстехуде задержал Себастьяна.
– Вы очень сильны, мой друг, – сказал он, – талант у вас большой. Но вы хотели бы пополнить свои знания?
– Я надеюсь, что смогу беспрепятственно слушать выступления в Мариенкирхе… – ответил Себастьян тихим от волнения голосом.
– И там, и здесь, – сказал Бухстехуде с ударением, – приходите, когда хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44