Старик был огорчен. Проведя последний вечер с Бахом, он сказал ему:
– Боюсь, что ты не найдешь сочувствия в Арнштадте и долго там не продержишься. Мне самому приходилось в молодости скитаться. На что может рассчитывать немецкий музыкант без денег, без связей? Мне удалось выдвинуться только благодаря выгодной женитьбе. Я женился на дочери здешнего органиста и стал его преемником по службе.
Так устраивались многие.
– Если бы ты был моим сыном или зятем, я мог бы обеспечить тебя. – Бухстехуде глянул в сторону.– После меня ты стал бы органистом нашей церкви.
Было ясно, на что он намекает. Бах промолчал. Бухстехуде проводил его до входной двери и поцеловал в обе щеки. Был уже вечер. Себастьян вышел за ограду дома.
Он не успел проститься с Маргретой и только попросил ее отца передать поклон любезной фрейлейн. Гм! Не очень-то любезной! Это даже хорошо, что она не присутствовала при прощании… Однако ему суждено было увидеть ее еще раз. Две девушки шли впереди и громко разговаривали…
– Нет, я уверена,– донесся до Баха раздраженный голос Маргреты,– отец говорил с ним обо мне! Недаром ходят слухи: не ездите к Бухстехуде, юные музыканты! Он женит вас на своей уродине!
– Успокойся, Грета! Ты все еще уязвлена поступком Матесона.
– Тем, что он сбежал? Бедняга! У него прямо зубы щелкали при мысли о выгодной службе. И все-таки – удрал, как только отец предложил и меня в придачу. И Гендель также пустился в бегство. Но я их не обвиняю. Матесон хотя бы признавал мой ум. А отец все испортил. И еще удивляются, что я на него злюсь!
Бах растерялся. В первый раз он стал невольным свидетелем чужой семейной трагедии. Он замедлил шаги, чтобы не слушать больше. Но девушки также пошли медленнее.
– Отец желает тебе добра, – заговорила подруга Маргреты. – Он боится, что ты останешься одна и его преемник затеет оспаривать наследство. Стало быть…
– Какой вздор! Он более всего заботится об этих молодых музыкантах. Ну, и о том, чтобы и меня сбыть с рук… Но, увы! – это не удается…
Бах торопливо зашагал вперед и нагнал девушек.
– Прошу прощения, только я сейчас уезжаю и хотел бы пожелать вам всего лучшего…
После услышанного каждое слово звучало глупо. Подруга Маргреты невнятно сказала:
– Доброго пути!
Дочь Бухстехуде зорко посмотрела на Баха, туго завязала пуховый платок под острым подбородком и произнесла коротко и сухо:
– Прощайте, господин Себастьян!
Глава шестая. МАРИЯ-БАРБАРА.
Вернувшись в Арнштадт, Себастьян приступил к занятиям. Он мог убедиться в своем мастерстве. Орган был куда хуже, чем в Любеке, но теперь он звучал поднее и глубже, чем прежде. Однако вскоре начались неприятности. Никаких концертов, разумеется, нельзя было затевать. Одно дело – богатый купеческий город Любек, другое – захолустный Арнштадт. В Любеке церковные службы сменялись светскими концертами; они состоялись в самой церкви. Богатых горожан было немало, и они отлично уживались с церковниками, щедро платя им за помещение. В Арнштадте же смельчака, затеявшего отвлечь прихожан от церкви, немедленно объявили бы еретиком. Баха ждала эта участь.
Его положение становилось труднее с каждым днем. Он терпел придирки до тех пор, пока над ним не учинили настоящий суд. Девять человек, усевшись за длинным столом, задавали ему вопросы, на которые он отвечал все запальчивее. Один из церковников тщательно записывал вопросы, но не ответы – это Себастьян заметил. Ясно, что на бумаге все будет выглядеть не так, как происходит на самом деле. Отвечая на вопрос, зачем он отлучался из Арнштадта, Себастьян сказал, что начальству это должно быть известно: он ездил в Любек совершенствоваться в органной игре.
– Этого не требуется, – прервал его пастор, – надобно лишь в пределах допустимого заполнять перерывы в проповеди.
Вспыхнув, Бах стал объяснять, в чем, по его мнению, состоит призвание музыканта. Его прервали. Ему пришлось выслушать длинное и странное объяснение.
«Мелодии, коими он пользуется во время богослужений, неподобающе певучи и лишены благочестия. В опере подобные напевы могут быть терпимы, во храме они опасны для слуха молящихся. Что же касается способов обработки, то они еще в большей степени, чем сами напевы, свидетельствуют о заносчивости грешника, а вовсе не о смиренном благочестии служителя церкви».
Себастьян не верил ушам. Слишком певучая музыка? И это обвинение! Что же составляет музыку, ее душу?
А вопросы продолжались и становились все оскорбительнее:
С кем он пировал в кабачке на прошлой неделе? «Пировать не мог, – отрывисто отвечал Бах, – так как не имею достатка».
Однако его видели там! Кто был второй?
«Никто, – отвечал он. – Это был обман зрения».
А та девица, с которой он музицировал недавно в церкви? Тоже обман зрения?
«Это была моя невеста. И я не стану больше отвечать».
Но он был слишком вспыльчив от природы, чтобы сдержать себя. И, когда ему показалось, что допрашивающий отозвался непочтительно о Марии-Барбаре, он резко повернулся и вышел, прежде чем его успели удержать.
– Значит, ты назвал меня своей невестой? – спросила позднее вечером Мария-Барбара, сидя на скамейке у своего домика и заплетая косу.
У нее была привычка постоянно заплетать и расплетать свои две косы, которые она носила неподобранными.
– Разве мы не дали друг другу слово?
– Да, – сказала она, – родные решили, что из нас будет недурная парочка, и нам это не показалось неудачным.
– Ты же сказала: «Я не прочь!» Помнишь?
– Да, я так сказала. Но не слишком ли это опрометчиво?
– Опрометчиво?
– Ну да. У меня ничего нет. Ты имел службу и потерял ее. Что с нами будет дальше?
– В Мюльхаузеие требуется органист. Поеду туда.
– Там будет то же самое, насколько я тебя знаю.
– А ты меня знаешь?
– Кажется, знаю. По крайней мере, твои недостатки.
Ей нравилось иногда мучить его. Но на этот раз она, по-видимому, говорила серьезно.
– Стало быть, ты не любишь меня? – проговорил он тихо.
– А ты меня?
– Право же, Барбхен!…
– Ну хорошо. Верю. А за что ты меня любишь?
– За дивный голос и способности к музыке.
– Быстро ответил! Но вот что ты мне скажи: мог бы ты полюбить девушку, не способную к музыке?
– Не знаю, – сказал он, – не думаю.
– Жаль. А я хотела бы, чтобы меня любили… просто так, независимо от моих достоинств.
– Мне кажется, так не бывает.
– Ну, тогда за красоту! Как ты думаешь, хороша я?
– Когда ты поёшь, ты кажешься мне прекрасной!
– Опять! А если бы я потеряла голос? Да и слух вдобавок?
– Теперь это не имело бы значения.
– Спасибо и на том. – Мария-Барбара задумалась.
Она была похожа на итальянку, и только ее серые северные глаза нарушали это впечатление.
– Значит, я не нравлюсь тебе? – спросил Бах, прервав молчание.
– Сказать по правде, мне многое в тебе не нравится. Твой вспыльчивый нрав, твоя прямота, даже твоя наружность.
– Вот как?
– Да, – сказала она серьезно. – Я предпочла бы изнеженного юношу с деликатными манерами…
– Зачем же ты тогда согласилась?
– Зачем я согласилась, это я тебе потом скажу. Но вот теперь раздумываю.
– Неужели ты говоришь серьезно?
– … и есть у тебя еще один недостаток: ты одержим музыкой. Ради нее готов забыть все на свете! Мог уехать и задержаться в чужом городе!
– Барбхен! Ведь я приезжал к тебе!
– Всего два раза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44