Возможно, жена и впрямь больна и остается до сих пор в клинике, а то, что она не нашла способа связаться со мной по телефону, — чистая случайность. С другой стороны, если взглянуть на все, что произошло, глазами жены, именно я являюсь человеком, пропавшим без вести. Быть может, пытаясь выяснить, куда я исчез, она поступила на временную работу, скажем, в библиотеку главного корпуса. Но нельзя не учитывать и вероятность того, что после удара, нанесенного ей в аптеке во время кражи пилюль, она утратила память. В самом же худшем случае ей насильно или под гипнозом ввели лекарство, лишившее ее возможности действовать по собственной воле.
Так или иначе, я должен предпринять соответствующие меры. Если будет необходимо — не останавливаясь даже перед применением силы. В туфлях для прыжков да еще с металлической трубой в четверть метра, которую я спрячу под мышкой, удастся обеспечить немалую атакующую мощь. Девочке неприятны мои упражнения — она вся сжимается, увидев прыгающего человека, — поэтому я сейчас не в форме, а ведь одной врожденной быстроты реакции мало, чтобы, надев такие туфли, сразу же совершать в них прыжки.
Везти тут девочку в кресле-каталке непросто. Малейшая неосторожность — и вместе грохнемся.
Однако чем сложнее становится положение, тем меньше у нас шансов снова вернуться в убежище. Может быть, найдя путь к бегству, удастся увести из клиники и жену. Путь к бегству один: скатиться вниз по северному склону, поближе к городской улице. А мы находимся на южной стороне. Бежать одному, оставив здесь девочку, — значит, бросить ее навсегда. Ну а тетрадь, ее можно спокойно засунуть в щель в стене, и она до скончания века никому не попадется на глаза, — бог с ней. Но девочка — не тетрадь.
* * *
Еду на первое время я положил в коробку, под сиденье кресла-каталки.
Четыре банки кока-колы, пять булочек, четыре печенья, два огурца, два вареных яйца, немного соли, завернутой в фольгу, четверть фунта масла, плитка шоколада, четыре побитых персика; там же — пачка бумажных салфеток…
Девочка с наушником в ухе чуть приоткрыла глаза и улыбнулась. Руку она по-прежнему держала между ног. Мне не хотелось докучать ей замечаниями. Потом она снова заснула. Тело ее стало еще короче. Чтобы оно не искривлялось, я осторожно выпрямил его (шведское кресло-каталка удобно и для этого тоже) — то ли дело лепешки из рисовой муки, тянучки, пирожки с бобовой начинкой: как их ни мни, они всегда сохраняют форму, близкую шару. Хочешь не хочешь, но без помощи жеребца — заведующего отделением хрящевой хирургии — не обойтись.
Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного ребенка, я поддался иллюзии, что время идет вспять. Единственное, что осталось неизменным — выражение глаз. Если кто-нибудь будет увлечен девочкой, то, несомненно, благодаря ее глазам, устремленным вдаль и не видящим, что делается у нее под ногами.
* * *
Как быть с халатом? Я думаю, он поможет мне пробраться сквозь толпы людей, но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть все решится на празднике, а пока я его не брошу. Даже если не придется воспользоваться им, подложу его под голову девочке вместо подушки.
Жаль, пришлось оставить там, в заброшенной комнате, портфель со всем необходимым для торговых сделок. В нем тридцать каталогов туфель для прыжков, пятнадцать бланков-заказов и столько же талонов на получение памятных подарков — в общем, не такая уж ценность. Но портфель итальянской кожи жалко — купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.
Что ж — в путь. Маршрут 8, 4, 8, 4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне запомнить повороты, чтобы добраться до музея.
— Я видела сон, будто протухло мыло.
— Мыло не тухнет.
— Почему?
— Мыло, которое может протухнуть, — не мыло.
Наверно, лучше взять тетрадь с собой, чем только из-за нее снова приходить в клинику; надо попытаться вынести ее отсюда. В ней появится необходимость, когда я буду приперт к стенке, и, оказавшись у меня под рукой, она сослужит мне хорошую службу. Засуну-ка ее между пружинами и подкладкой сиденья кресла-каталки. Ремонтировать его не надо, так что туда пока никто не заглянет.
Дополнение
Когда я, обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном утесе, площадь перед музеем уже была забита машинами, владельцы которых приехали посмотреть на праздник. Почти не скрываясь, мы дошли до каменной лестницы.
— Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.
— Это антенна.
— Нет, шест.
— Возможно, он служит и тем и другим.
Вдруг у одной из машин кто-то сказал:
— Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.
Этот голос, как моментально схватывающий клей, прилепил к земле мои туфли и колеса кресла-каталки. Боевой дух покинул меня, словно улетучившись сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся. О, как я жаждал обознаться! Увы, надежда моя не оправдалась. Это была секретарша заместителя директора. С набитой бумажной сумкой в руке, она стояла, натянуто улыбаясь. В бежевой кофте и юбке цвета какао (клыки, готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.
— Похоже, вам все было известно.
— С каждым разом вы становитесь все догадливей.
— На карту поставлена жизнь.
— Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно… вот это?..
Секретарша глянула на меня исподлобья, прикусив нижнюю губу, и отвернула угол газеты, прикрывавшей бумажную сумку. Там лежал небрежно свернутый лоскут блекло-багровой ткани. Девочка вся напряглась, точно скованная судорогой.
— Бедняжка.
— Если не нужно, можете выбросить. Я разбила стекло шкафа в музее, украла и принесла вам…
Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку, брезгливо поддела ею багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый трупик раздавленной на шоссе кошки.
— Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?
— Совсем как кусок старого фетра, бедняжка. И еще чем-то обрызгали от насекомых — без противогаза в руки не взять.
Вдруг девочка со сдавленным криком вцепилась в багровую тряпку. И заплакала в голос. Опешив, секретарша попятилась, а я даже ощутил укол ревности — какое глубокое чувство у девочки.
— Это она от радости…
— Я бы и сам не отказался от такой любви.
С помощью секретарши — она делала это без особого энтузиазма — мы развернули одеяло и накрыли им девочку. Мятая багровая тряпка никак не вязалась с функциональной красотой кресла. Девочка обеими руками впилась в одеяло и, откинув голову, сказала в нос:
— Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.
Я обессилел. Усевшись на каменную ступеньку, я выпил с секретаршей банку тепловатой кока-колы. Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья. Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.
— У нас прямо пикник.
Небо черное, как от внутреннего кровоизлияния, вот-вот пойдет дождь. Когда я бросил в траву пустую банку от кока-колы, раздался вопль какой-то женщины. И тут же откликнулась секретарша:
— Отстань.
Да, начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия, на успех мне рассчитывать нечего. Придется поворачивать обратно — другого выхода нет.
Мы пересекли площадь перед музеем и стали спускаться по асфальтированной дороге, огибавшей парк, но тут путь нам преградила целая колонна передвижных платформ, распространявших запах ацетилена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Так или иначе, я должен предпринять соответствующие меры. Если будет необходимо — не останавливаясь даже перед применением силы. В туфлях для прыжков да еще с металлической трубой в четверть метра, которую я спрячу под мышкой, удастся обеспечить немалую атакующую мощь. Девочке неприятны мои упражнения — она вся сжимается, увидев прыгающего человека, — поэтому я сейчас не в форме, а ведь одной врожденной быстроты реакции мало, чтобы, надев такие туфли, сразу же совершать в них прыжки.
Везти тут девочку в кресле-каталке непросто. Малейшая неосторожность — и вместе грохнемся.
Однако чем сложнее становится положение, тем меньше у нас шансов снова вернуться в убежище. Может быть, найдя путь к бегству, удастся увести из клиники и жену. Путь к бегству один: скатиться вниз по северному склону, поближе к городской улице. А мы находимся на южной стороне. Бежать одному, оставив здесь девочку, — значит, бросить ее навсегда. Ну а тетрадь, ее можно спокойно засунуть в щель в стене, и она до скончания века никому не попадется на глаза, — бог с ней. Но девочка — не тетрадь.
* * *
Еду на первое время я положил в коробку, под сиденье кресла-каталки.
Четыре банки кока-колы, пять булочек, четыре печенья, два огурца, два вареных яйца, немного соли, завернутой в фольгу, четверть фунта масла, плитка шоколада, четыре побитых персика; там же — пачка бумажных салфеток…
Девочка с наушником в ухе чуть приоткрыла глаза и улыбнулась. Руку она по-прежнему держала между ног. Мне не хотелось докучать ей замечаниями. Потом она снова заснула. Тело ее стало еще короче. Чтобы оно не искривлялось, я осторожно выпрямил его (шведское кресло-каталка удобно и для этого тоже) — то ли дело лепешки из рисовой муки, тянучки, пирожки с бобовой начинкой: как их ни мни, они всегда сохраняют форму, близкую шару. Хочешь не хочешь, но без помощи жеребца — заведующего отделением хрящевой хирургии — не обойтись.
Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного ребенка, я поддался иллюзии, что время идет вспять. Единственное, что осталось неизменным — выражение глаз. Если кто-нибудь будет увлечен девочкой, то, несомненно, благодаря ее глазам, устремленным вдаль и не видящим, что делается у нее под ногами.
* * *
Как быть с халатом? Я думаю, он поможет мне пробраться сквозь толпы людей, но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть все решится на празднике, а пока я его не брошу. Даже если не придется воспользоваться им, подложу его под голову девочке вместо подушки.
Жаль, пришлось оставить там, в заброшенной комнате, портфель со всем необходимым для торговых сделок. В нем тридцать каталогов туфель для прыжков, пятнадцать бланков-заказов и столько же талонов на получение памятных подарков — в общем, не такая уж ценность. Но портфель итальянской кожи жалко — купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.
Что ж — в путь. Маршрут 8, 4, 8, 4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне запомнить повороты, чтобы добраться до музея.
— Я видела сон, будто протухло мыло.
— Мыло не тухнет.
— Почему?
— Мыло, которое может протухнуть, — не мыло.
Наверно, лучше взять тетрадь с собой, чем только из-за нее снова приходить в клинику; надо попытаться вынести ее отсюда. В ней появится необходимость, когда я буду приперт к стенке, и, оказавшись у меня под рукой, она сослужит мне хорошую службу. Засуну-ка ее между пружинами и подкладкой сиденья кресла-каталки. Ремонтировать его не надо, так что туда пока никто не заглянет.
Дополнение
Когда я, обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном утесе, площадь перед музеем уже была забита машинами, владельцы которых приехали посмотреть на праздник. Почти не скрываясь, мы дошли до каменной лестницы.
— Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.
— Это антенна.
— Нет, шест.
— Возможно, он служит и тем и другим.
Вдруг у одной из машин кто-то сказал:
— Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.
Этот голос, как моментально схватывающий клей, прилепил к земле мои туфли и колеса кресла-каталки. Боевой дух покинул меня, словно улетучившись сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся. О, как я жаждал обознаться! Увы, надежда моя не оправдалась. Это была секретарша заместителя директора. С набитой бумажной сумкой в руке, она стояла, натянуто улыбаясь. В бежевой кофте и юбке цвета какао (клыки, готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.
— Похоже, вам все было известно.
— С каждым разом вы становитесь все догадливей.
— На карту поставлена жизнь.
— Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно… вот это?..
Секретарша глянула на меня исподлобья, прикусив нижнюю губу, и отвернула угол газеты, прикрывавшей бумажную сумку. Там лежал небрежно свернутый лоскут блекло-багровой ткани. Девочка вся напряглась, точно скованная судорогой.
— Бедняжка.
— Если не нужно, можете выбросить. Я разбила стекло шкафа в музее, украла и принесла вам…
Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку, брезгливо поддела ею багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый трупик раздавленной на шоссе кошки.
— Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?
— Совсем как кусок старого фетра, бедняжка. И еще чем-то обрызгали от насекомых — без противогаза в руки не взять.
Вдруг девочка со сдавленным криком вцепилась в багровую тряпку. И заплакала в голос. Опешив, секретарша попятилась, а я даже ощутил укол ревности — какое глубокое чувство у девочки.
— Это она от радости…
— Я бы и сам не отказался от такой любви.
С помощью секретарши — она делала это без особого энтузиазма — мы развернули одеяло и накрыли им девочку. Мятая багровая тряпка никак не вязалась с функциональной красотой кресла. Девочка обеими руками впилась в одеяло и, откинув голову, сказала в нос:
— Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.
Я обессилел. Усевшись на каменную ступеньку, я выпил с секретаршей банку тепловатой кока-колы. Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья. Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.
— У нас прямо пикник.
Небо черное, как от внутреннего кровоизлияния, вот-вот пойдет дождь. Когда я бросил в траву пустую банку от кока-колы, раздался вопль какой-то женщины. И тут же откликнулась секретарша:
— Отстань.
Да, начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия, на успех мне рассчитывать нечего. Придется поворачивать обратно — другого выхода нет.
Мы пересекли площадь перед музеем и стали спускаться по асфальтированной дороге, огибавшей парк, но тут путь нам преградила целая колонна передвижных платформ, распространявших запах ацетилена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41