.. А, вы заигрывали с рабочими, вам нужно их уважение, и вы бросаете им жизнь человека, точно кусок мяса злым собакам! Вы гуманисты за чужой счет, за счет чужой крови!
Захар. Что она говорит
Яков (Татьяне). Ты ушла бы. (Уходит.)
Полина. Сударыня! Мы порядочные люди и не можем позволить кричать на нас женщине с такой репутацией...
Захар (испуганно). Молчи, Полина... ради бога!
Клеопатра. Почему вы порядочные люди? Потому что болтаете о политике? О несчастиях народа? О прогрессе и гуманности, да?
Татьяна. Клеопатра Петровна!.. Довольно!
Клеопатра. Я не говорю с вами, нет! Вы здесь лишняя, это не ваше дело!.. Мой муж был честный человек... прямой и честный... Он знал народ лучше вас... Он не болтал, как вы... А вы вашими подлыми глупостями предали, убили его!
Татьяна (Полине и Захару). Да уйдите вы!
Клеопатра. Я сама уйду!.. Вы ненавистны мне... все ненавистны! (Уходит.)
Захар. Вот бешеная баба... а?
Полина (со слезами). Нужно бросить все... нужно уехать! Так оскорблять людей...
Захар. И почему она так?.. Если бы она любила мужа, жила с ним в мире... А то меняет каждый год по два любовника... и в то же время кричит!
Полина. Нужно продать завод!
Захар (с досадой). Бросить, продать... это не так, не то! Надо подумать... хорошенько подумать!.. Вот я сейчас говорил с Николаем Васильевичем... эта баба ворвалась и помешала нам...
Полина. Он ненавидит нас, Николай Васильевич... он зол!
Захар (успокаиваясь). Он слишком озлоблен и потрясен, но он умный человек, и у него нет причины ненавидеть нас. Его связывают со мной теперь, после смерти Михаила, вполне реальные интересы... да!
Полина. Я ему не верю, я боюсь его... он тебя обманет!
Захар. Ах, Полина, это все пустяки!.. Он очень разумно судит... да! Дело в том, что в моих отношениях с рабочими я выбрал шаткую позицию... в этом надо сознаться. Вечером, когда я говорил с ними... о, Полина, эти люди слишком враждебно настроены...
Полина. Я говорила тебе... говорила! Они всегда - враги! (Татьяна идет прочь и тихо смеется. Полина глядит на нее и, нарочно повышая голос, продолжает.) Нам все враги! Все завидуют... и потому бросаются на нас!..
Захар (быстро ходит). Ну, да... отчасти так, конечно! Николай Васильевич говорит: не борьба классов, а борьба рас - белой и черной!.. Это, разумеется, грубо, это натяжка... но если подумать, что мы, культурные люди, мы создали науки, искусства и прочее... Равенство... физиологическое равенство... гм... Хорошо. Но сначала - будьте людьми, приобщитесь культуре... потом будем говорить о равенстве!..
Полина (вслушиваясь). Это новое у тебя...
Захар. Это схематично, недодумано... Надо понять себя, вот в чем дело!
Полина (берет его за руку). Ты слишком мягок, мой друг, вот отчего тебе так трудно!
Захар. Мы мало знаем и часто удивляемся... Вот, например, Синцов - он удивил меня, расположил меня к себе... такая простота, такая ясная логика!.. Оказывается, он социалист, вот откуда простота и логика!..
Полина. Да, да... он обращает на себя внимание... такое неприятное лицо!.. Но ты отдохнул бы... пойдем, а?
Захар (идет за ней). И еще один рабочий, Греков... ужасно заносчив! Сейчас нам с Николаем Васильевичем вспомнилась его речь... Мальчишка... но так говорит... с таким нахальством...
(Ушли. Тишина, Где-то поют песню. Потом раздаются тихие голоса. Появляются Ягодин, Левшин и Рябцов, молодой парень. Он часто встряхивает головой; лицо добродушное, круглое. Все трое останавливаются у деревьев.)
Левшин (тихо, таинственно). Тут, Пашок, дело товарищеское.
Рябцов. Знаю я...
Левшин. Дело общее, человеческое... Теперь, брат, всякая хорошая душа большую цену имеет. Поднимается народ разумом, слушает, читает, думает... Люди, которые кое-что поняли,- дороги...
Ягодин. Это верно, Пашок...
Рябцов. Знаю... Чего же? Я пойду.
Левшин. Зря никуда идти не надо,- надо понять... Ты молодой, а это каторга...
Рябцов. Ничего. Я убегу...
Ягодин. Может, и не каторга!.. Для каторги тебе, Пашок, года не вышли...
Левшин. Будем говорить - каторга! В этом деле страшнее - лучше. Ежели человек и каторги не боится, значит, решил твердо!
Рябцов. Я решил.
Ягодин. Погоди. Подумай...
Рябцов. Чего же думать? Убили, так кто-нибудь должен терпеть за это...
Левшин. Верно! Должен. А ежели одному не пойти - многих потревожат. Потревожат лучших, которые дороже тебя, Пашок, для товарищеского дела.
Рябцов. Да ведь я ничего не говорю. Хоть молодой, а я понимаю - нам надо цепью... крепче друг за друга...
Левшин (вздохнув). Верно.
Ягодин (улыбаясь). Соединимся, окружим, тиснем - и готово.
Рябцов. Ладно. Чего же? Я один, мне и следует. Только противно, что за такую кровь...
Левшин. За товарищей, а не за кровь.
Рябцов. Нет, я про то, что человек он был ненавистный... Злой очень...
Левшин. Злого и убить. Добрый сам помрет, он людям не помеха.
Рябцов. Ну, всё?
Ягодин. Всё, Пашок! Так, значит, завтра утром скажешь?
Рябцов. Да чего же до завтра-то? Я говорю - я иду.
Левшин. Нет, ты лучше завтра скажи! Ночь, как мать, она добрая советчица...
Рябцов. Ну, ладно... Я пойду теперь.
Левшин. С богом!
Ягодин. Иди, брат, иди твердо...
(Рябцов уходит не спеша. Ягодин вертит палку в руках, рассматривая ее. Левшин смотрит в небо.)
Левшин (тихо). Хороший народ расти начал, Тимофей!
Ягодин. По погоде и... урожай!
Левшин. Этак-то пойдет, выправимся мы.
Ягодин (грустно). Жалко парня-то...
Левшин (тихо). Как не жалко! И мне жалко. Вот, иди-ка в тюрьму, да еще по нехорошему делу. Одно ему утешение - за товарищей пропал.
Ягодин. Да...
Левшин. Ты... Молчи уж!.. Эх, напрасно Андрей курок спустил! Что сделаешь убийством? Ничего не сделаешь! Одного пса убить - хозяину другого купить... вот и вся сказка!..
Ягодин (грустно). Сколько нашего брата погибает...
Левшин. Идем, караульный, хозяйское добро сторожить! (Идут.) О, господи!..
Ягодин. Чего ты?
Левшин. Тяжело! Скорее бы распутать жизнь-то!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Большая комната в доме Бардиных. В задней стене четыре окна и дверь, выходящие на террасу; за стеклами видны солдаты, жандармы, группа рабочих, среди них Левшин, Греков. Комната имеет нежилой вид: мебели мало, она стара, разнообразна, на стенах отклеились обои. Управой стены поставлен большой стол. Конь сердито двигает стульями, расставляя их вокруг стола. Аграфена метет пол. В левой стене большая двухстворчатая дверь, в правой тоже.
Аграфена. На меня сердиться не за что...
Конь. Я не сержусь. Мне наплевать на всех... я, слава богу, умру скоро... У меня уж сердце останавливается.
Аграфена. Все умрем... хвастаться нечем...
Конь. Будет уж... омерзело все! В шестьдесят пять лет - пакости, как орехи... зубов у меня нет заниматься ими... Нахватали народу... мочат его на дожде...
(Из левой двери выходят ротмистр Бобоедов и Николай.)
Бобоедов (весело). Вот и зал заседания, чудесно! Так, значит, вы при исполнении служебных обязанностей?
Николай. Да, да! Конь, позовите вахмистра!
Бобоедов. И мы подаем это блюдо так: в центре этот... как его?
Николай. Синцов.
Бобоедов. Синцов... трогательно! А вокруг него - пролетарии всех стран?.. Так! Это радует душу... А милый человек здешний хозяин... очень! У нас о нем думали хуже. Свояченицу его я знаю - она играла в Воронеже... превосходная актриса, должен сказать. (Квач входит с террасы.) Ну что, Квач?
Квач. Всех обыскали, ваше благородие!
Бобоедов. Да. Ну и что же?
Квач. Да ничего не оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16