В субботу кончается седмица, а с воскресенья она начинается. На воскресной службе (то есть именно в субботу вечером – при начале воскресных суток) происходит смена недельного «гласа». Вот, например, упоминание о конце недели в субботу в «Древнем Патерике» – собрании рассказов о жизни первых православных монахов (IV-V века): По сюжету братья монастыря неделю молятся об избавлении монаха, впавшего в сомнение, от искушения. «И когда кончилась седмица, пришли они в воскресный день в церковь…». Воскресный день здесь явно начинается после окончания седмицы.
В русском языке это восприятие воскресенья как первого дня недели стерто: «вторником» называется у нас день, второй после воскресенья, а не после субботы; «четвергом» и «пятницей» соответственно четвертый и пятый дни после воскресенья. Но греческий язык доныне сохраняет отсчет дней от субботы. Понедельник буквально именуется там «вторым днем», 000; вторник – «третьим», ;;;000; среда называется «четвертым» днем, ;;;;0000; четверг – «пятым», ;;00000, а пятница называется просто ,,,,,,,,,2 – «подготовление» (к субботе).
Православие всегда помнит, что творение мира началось с воскресного дня (ибо оно завершилось субботой). Помнит оно и о том, что обновление творения также произошло в первый день после субботы, то есть собственно в день воскресный. Но если творческим воскресеньем первой главы книги Бытия история просто началась и потому это был день просто и ясно «первый», то пасхальное воскресенье завершило те события, которые начались в Страстную Седмицу: это воскресенье жизни, воссиявшее из молчания и гробницы Субботы. Пасхальное Воскресенье венчает деяния Страстной Седмицы, оно следует после Субботы, после седьмого дня и тем самым оказывается… восьмым днем. У воскресенья, таким образом, уникальный статус: оно и первый день недели, и – восьмой.
«Первое творение начинается днем недельным и второе творение начиналось опять тем же днем, потому что он есть первый в числе последующих за ним и осьмый в числе предшествующих ему», – рассуждает св. Григорий Богослов, отмечая, что день начала «второго творения», то есть Воскресения Христа, пришелся на день, следующий за субботой, то есть на первый день недели.
Для христианской историософии это не могло быть случайным совпадением. Уже в начале второго века св. Иустин Философ говорит, что «в так называемый день Солнца бывает у нас собрание в одно место всех. В день же солнца мы все вообще делаем собрание потому, что это есть первый день, в который Бог, изменивши мрак и вещество, сотворил мир, и Иисус Христос, Спаситель наш, в тот же день воскрес от мертвых». День Солнца, упоминаемый Иустином – не более чем техническое обозначение дня (римский календарь знал день Венеры, день Марса, день Меркурия…). И упоминание этих привычных имен никак не означает поклонение тем богам, чьи имена вошли в названия дней. Французский адвентист, наверное, не считает зазорным употреблять такие слова, как lundi (понедельник; букв. день Луны), mardi (вторник; букв. день Марса), mercredi (среда; букв. день Меркурия), vendredi (пятница; букв. день Венеры) или даже jeudi (четверг; букв. день Зевса). Так и упоминание Иустином «дня Солнца» не есть знак языческого поклонения звездам, астролатрии, вдруг вторгнувшейся в христианство.
Более того, совпадение воскресного дня с днем Солнца для древних христиан имело радостный оттенок. Ведь Сам Христос есть Солнце Правды: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его» (Мал. 4, 2).
Воскресные, «солнечные собрания» христиан, о которых говорит св. Иустин – это собрания Евхаристические. На них происходит причащение Вечной Трапезе. И это значит, что день Литургии (а в древней Церкви таковым днем был прежде всего день воскресный) выводит христиан за рамки истории. Причастие Вечности – вне времени, оно мета-исторично. И как таковое, Причастие очень хорошо соотносится с числовой символикой Библии. Шесть дней – это дни творения. Седьмой день, длящийся от сотворения человека до конца времен – это ныне длящаяся история человека (характерно, что о седьмом дне Шестоднев не говорит как о других, «и был вечер и было утро»; этот день еще не кончился). Восьмой день – день исполнения и конца, день, когда время врастает в Вечность. Значит, там, где Вечность входит в жизнь людей, туда падает отсвет Восьмого дня, Дня Невечернего. Понятно, что там, где происходит это срастворение двух порядков бытия, человек выходит за рамки своей сиюминутной ограниченности. «Христиане – люди иного века», – говорил преп. Макарий Египетский. Борис Пастернак об этом опыте причастия во времени к Вечности сказал парадоксальной строчкой: «бессмертные на время». Первый-Восьмой День – это день, принадлежащий не только времени, но и Вечности. «По нашему учению известен и тот невечерний и нескончаемый день, который у Псалмопевца наименован восьмым (Пс. 6, 1), потому что он находится вне сего седмичного времени. Посему назовешь ли его днем или веком, выразишь одно и то же понятие. Посему и Моисей, чтобы возвести мысль к будущей жизни, наименовал единым сей образ века, сей начаток дней, сей современный свету, святый Господень день, прославленный воскресением Господа», – раскрывает этот символизм свт. Василий.
«День един» – еще (уже) в руках Божиих. В этот день (воскресный) в церкви не становятся на колени: мы – в своем Царстве…
Но само ощущение собственной новизны, увы, притупилось в христианах за минувшие две тысячи лет. Православная Церковь до сих пор отсчитывает седмицы от субботы к субботе, считая воскресенье первым, а не последним днем седмицы, – но об этом почти никто не знает. Она до сих пор празднует субботу, – но даже при диспуте с адвентистами седьмого дня мало кто из православных сможет вспомнить, что его же собственная Церковь вполне признает и исполняет и эту заповедь Моисея. И уж совсем забылось то, что в первые три века своей жизни христианская Церковь совершала свой главный праздник в тот день недели, который все окружающие считали именно первым, а не последним, будничным, а не «выходным». Ведь лишь с Константином Великим воскресный день стал общепраздничным. А в славянском мире богословское значение этого дня оказалось тем более стертым, что первый день творения ветхого и творения нового, то есть день двух величайших Дел – был назван «не-дельным».
Но вновь скажу специально для адвентистов: отнюдь не по постановлению императора Константина начали христиане праздновать воскресный день. Он лишь узаконил уже бывший праздник христиан (ведь и христиане России праздновали Рождество даже до того, как постановление Верховного Совета объявило его официальным праздничным днем). Можно представить множество текстов, подтверждающих исключительное внимание христиан первых веков к воскресному дню.
В конце первого века об этом говорит апостол Варнава: «Мы и проводим в радости восьмой день, в который Иисус воскрес из мертвых» (Послание Варнавы, 15). То же свидетельство доносят до нас послания свт. Игнатия Богоносца (непосредственного ученика ап. Иоанна): «Жившие в древнем порядке вещей приступили к новому упованию, и уже не субботствуют, но наблюдают в своей жизни день Господень, в который воссияла и наша жизнь через Него и через смерть Его» (Магнез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
В русском языке это восприятие воскресенья как первого дня недели стерто: «вторником» называется у нас день, второй после воскресенья, а не после субботы; «четвергом» и «пятницей» соответственно четвертый и пятый дни после воскресенья. Но греческий язык доныне сохраняет отсчет дней от субботы. Понедельник буквально именуется там «вторым днем», 000; вторник – «третьим», ;;;000; среда называется «четвертым» днем, ;;;;0000; четверг – «пятым», ;;00000, а пятница называется просто ,,,,,,,,,2 – «подготовление» (к субботе).
Православие всегда помнит, что творение мира началось с воскресного дня (ибо оно завершилось субботой). Помнит оно и о том, что обновление творения также произошло в первый день после субботы, то есть собственно в день воскресный. Но если творческим воскресеньем первой главы книги Бытия история просто началась и потому это был день просто и ясно «первый», то пасхальное воскресенье завершило те события, которые начались в Страстную Седмицу: это воскресенье жизни, воссиявшее из молчания и гробницы Субботы. Пасхальное Воскресенье венчает деяния Страстной Седмицы, оно следует после Субботы, после седьмого дня и тем самым оказывается… восьмым днем. У воскресенья, таким образом, уникальный статус: оно и первый день недели, и – восьмой.
«Первое творение начинается днем недельным и второе творение начиналось опять тем же днем, потому что он есть первый в числе последующих за ним и осьмый в числе предшествующих ему», – рассуждает св. Григорий Богослов, отмечая, что день начала «второго творения», то есть Воскресения Христа, пришелся на день, следующий за субботой, то есть на первый день недели.
Для христианской историософии это не могло быть случайным совпадением. Уже в начале второго века св. Иустин Философ говорит, что «в так называемый день Солнца бывает у нас собрание в одно место всех. В день же солнца мы все вообще делаем собрание потому, что это есть первый день, в который Бог, изменивши мрак и вещество, сотворил мир, и Иисус Христос, Спаситель наш, в тот же день воскрес от мертвых». День Солнца, упоминаемый Иустином – не более чем техническое обозначение дня (римский календарь знал день Венеры, день Марса, день Меркурия…). И упоминание этих привычных имен никак не означает поклонение тем богам, чьи имена вошли в названия дней. Французский адвентист, наверное, не считает зазорным употреблять такие слова, как lundi (понедельник; букв. день Луны), mardi (вторник; букв. день Марса), mercredi (среда; букв. день Меркурия), vendredi (пятница; букв. день Венеры) или даже jeudi (четверг; букв. день Зевса). Так и упоминание Иустином «дня Солнца» не есть знак языческого поклонения звездам, астролатрии, вдруг вторгнувшейся в христианство.
Более того, совпадение воскресного дня с днем Солнца для древних христиан имело радостный оттенок. Ведь Сам Христос есть Солнце Правды: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его» (Мал. 4, 2).
Воскресные, «солнечные собрания» христиан, о которых говорит св. Иустин – это собрания Евхаристические. На них происходит причащение Вечной Трапезе. И это значит, что день Литургии (а в древней Церкви таковым днем был прежде всего день воскресный) выводит христиан за рамки истории. Причастие Вечности – вне времени, оно мета-исторично. И как таковое, Причастие очень хорошо соотносится с числовой символикой Библии. Шесть дней – это дни творения. Седьмой день, длящийся от сотворения человека до конца времен – это ныне длящаяся история человека (характерно, что о седьмом дне Шестоднев не говорит как о других, «и был вечер и было утро»; этот день еще не кончился). Восьмой день – день исполнения и конца, день, когда время врастает в Вечность. Значит, там, где Вечность входит в жизнь людей, туда падает отсвет Восьмого дня, Дня Невечернего. Понятно, что там, где происходит это срастворение двух порядков бытия, человек выходит за рамки своей сиюминутной ограниченности. «Христиане – люди иного века», – говорил преп. Макарий Египетский. Борис Пастернак об этом опыте причастия во времени к Вечности сказал парадоксальной строчкой: «бессмертные на время». Первый-Восьмой День – это день, принадлежащий не только времени, но и Вечности. «По нашему учению известен и тот невечерний и нескончаемый день, который у Псалмопевца наименован восьмым (Пс. 6, 1), потому что он находится вне сего седмичного времени. Посему назовешь ли его днем или веком, выразишь одно и то же понятие. Посему и Моисей, чтобы возвести мысль к будущей жизни, наименовал единым сей образ века, сей начаток дней, сей современный свету, святый Господень день, прославленный воскресением Господа», – раскрывает этот символизм свт. Василий.
«День един» – еще (уже) в руках Божиих. В этот день (воскресный) в церкви не становятся на колени: мы – в своем Царстве…
Но само ощущение собственной новизны, увы, притупилось в христианах за минувшие две тысячи лет. Православная Церковь до сих пор отсчитывает седмицы от субботы к субботе, считая воскресенье первым, а не последним днем седмицы, – но об этом почти никто не знает. Она до сих пор празднует субботу, – но даже при диспуте с адвентистами седьмого дня мало кто из православных сможет вспомнить, что его же собственная Церковь вполне признает и исполняет и эту заповедь Моисея. И уж совсем забылось то, что в первые три века своей жизни христианская Церковь совершала свой главный праздник в тот день недели, который все окружающие считали именно первым, а не последним, будничным, а не «выходным». Ведь лишь с Константином Великим воскресный день стал общепраздничным. А в славянском мире богословское значение этого дня оказалось тем более стертым, что первый день творения ветхого и творения нового, то есть день двух величайших Дел – был назван «не-дельным».
Но вновь скажу специально для адвентистов: отнюдь не по постановлению императора Константина начали христиане праздновать воскресный день. Он лишь узаконил уже бывший праздник христиан (ведь и христиане России праздновали Рождество даже до того, как постановление Верховного Совета объявило его официальным праздничным днем). Можно представить множество текстов, подтверждающих исключительное внимание христиан первых веков к воскресному дню.
В конце первого века об этом говорит апостол Варнава: «Мы и проводим в радости восьмой день, в который Иисус воскрес из мертвых» (Послание Варнавы, 15). То же свидетельство доносят до нас послания свт. Игнатия Богоносца (непосредственного ученика ап. Иоанна): «Жившие в древнем порядке вещей приступили к новому упованию, и уже не субботствуют, но наблюдают в своей жизни день Господень, в который воссияла и наша жизнь через Него и через смерть Его» (Магнез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66