Если один прочитывал новую книгу прежде другого – караул! брат обходит! – другой не успокаивался до тех, кажется, пор, пока не выучивал ее наизусть. Муки гордыни.
Их никогда не нужно было заставлять учиться (исключение – музыка), совершенствоваться. Брат побуждал к этому брата.
И именно от культа «умности» они пришли к столь характерному для них культу гигиены, закаливания и культу физической культуры («мы всегда были гигиенистами»), ибо с младых лет усвоили, что здоровье, сильное тело – это лучшее хранилище эмоций, духа, разума, интеллекта. «Культ здоровья не ради здоровья, а ради духовного торжества» – таков их девиз. И всю жизнь братья непримиримо отвергали то, что могло разрушить это святое хранилище.
Им было что-то около восьми лет, когда они учинили настоящее восстание против курящей тетушки Лизы – это был тщательно организованный бунт двоих – и в конце концов добились, чтобы тетушка не курила в комнатах, а выходила «травиться» на лестницу.
Отец привил братьям и страсть к живописи. Андрей Иванович сам находил себе грим, сам гримировался и в свободное время понемногу «шалил» живописью.
Мальчики были совершенно заворожены пиршеством красок в пейзажах отца и в конце концов начали «живописать» сами. Они могли целыми днями тихо смешивать краски, что-нибудь красить, рисовать и в такие «запойные» дни были перепачканы красками от кончиков волос до ботинок.
Как-то пейзажи восьмилетних братьев – масло и акварель – послали на конкурс детских рисунков. Их оттуда вернули с возмущением. Ни по содержанию, ни в плане технического исполнения дети не в состоянии так написать, это работы взрослых – таков был приговор конкурсной комиссии. Папа и мама Аркадьевы страшно возгордились, но доказывать ничего не стали.
Когда братьям было по двенадцать лет, им доверили писать декорации для бенефиса отца. Яростно соперничая и в полном единодушии они трудились в театре с утра и до вечера.
Когда Адель Егоровна, боясь, что дети истают от голода и усталости, сделала несколько робких, нежных попыток увести их поесть, она встретила такой твердый «коллективный» отпор, что была вынуждена смириться с их затворничеством и носить еду в театр.
Словом, братья росли «обыкновенными вундеркиндами». И не могло быть сомнения, что они станут художниками. Никто и не сомневался… «До сих пор, если попадаю в какой-нибудь красивое место, я вижу его сюжетом для картины», – говорит Виталий Андреевич.
Казалось, будущее братьев предрешено…
«Он мог стать ученым, а стал императором – какое падение», – говорил Курье о Наполеоне.
Я слышала, как в кулуарах каких-то состязаний некто с апломбом недоумевал: «Не понимаю, если Аркадьев мог стать художником, зачем же он стал тренером?..»
ГЛАВА 2
Театральное окружение отца – это еще далеко не все, что питало дух братьев в детстве.
Известно, сколь неоценимый вклад в воспитание детей способны внести бабушки и няни. Их нежность и долготерпение, соединенные со знанием великого множества стихов, сказок, историй, как нельзя лучше пестуют юную душу.
Моим героям бабушек и нянь вполне заменили трое дядей и старший брат Эрнест. Однако наибольшей привязанностью братьев пользовался «таинственный» дядя Володя.
Профессиональный революционер, политический ссыльный, он появлялся в доме не слишком часто, но всегда так же внезапно, как и исчезал. Куда? – спрашивать было нельзя. Братья ловили обрывки разговоров взрослых о каких-то ссылках, побегах, чувствуя необыкновенную важность исчезновений дяди Володи. Он был настоящим героем в глазах двух мальчишек, с нетерпением ожидавших его появления всегда, понимая, что предвидеть приход столь таинственного гостя невозможно.
Несмотря на свои эпизодические наезды в дом, дядя Володя сумел сыграть чуть ли не главную роль в воспитании племянников.
Человек жесткой дисциплины, вся жизнь которого подчинена служению революции, он и в искусстве любил все героическое. Он открыл мальчикам Джека Лондона, Горького, водил их на органные концерты Баха, и именно дядя Володя привил им благоговейное отношение к людям, жертвующим собой во имя Справедливости.
Если не считать его внезапных появлений и какой-то постоянной физической собранности – человек, всегда готовый к прыжку, к дороге, – его революционная одержимость внешне никак не просматривалась. Это был мягкий, тихий человек. Невзирая на кочевой образ жизни, от него каким-то удивительным образом так и веяло уютом, спокойствием.
Он обожал Петербург.
Изголодавшись по любимому городу – пост частых отлучек, – Владимир Иванович, когда приезжал, брал в охапку Така-Боку (так он называл племянников, подчеркивая их неразлучность) и колесил по Петербургу, с наслаждением пичкая их всякими историями о «северной столице».
«Недавно я имел неосторожность погулять по тем местам, – рассказывает Виталий Андреевич, – я хотел вновь увидеть волшебно-прекрасные острова, волшебные потому, что там прошли наши детство, юность. И лучше б я этого не делал… Наши острова – это дельта Невы, это природа, зелень, пески, камыши. Теперь же наступал город.
Если хочешь сохранить память о былом, не нужны эти экскурсии в молодость, ибо, когда ты возвращаешься, все уже другое».
…Они неизменно представляли себя участниками всех рассказанных дядей Володей историй.
«По манию Великого Петра столица возникла из бесплодных болот Ингерманландских…»
Они бродили по набережным, от Васильевского острова к Зимнему Дворцу.
«Не одни берега, но и все пространство, ныне занимаемое Петербургом, было усеяно лесом…»
Шли мимо портовой набережной, туда, к Академии художеств… Мимо сфинксов… Вдруг навстречу чудо – автомобиль, а чаще экипаж или конка – цок, цок по булыжнику.
В каждый приезд «таинственного» дяди они непременно посещали Русский музей, Петергоф, Царское Село и Павловский дворец, где давались знаменитые концерты под открытым небом. Все это воспитывало у братьев вкус к архитектуре, скульптуре, живописи, серьезной музыке.
Весной, гуляя по набережным Васильевского острова, любили смотреть на громадные красивые царские яхты – «Полярную звезду» и «Штандарт». Черные яхты с желтыми трубами. Иногда в эту часть Невы – от устья до Николаевского моста – заходили военные суда, часто стоял ледокол «Ермак» – один из первых больших ледоколов царской России. Входили сюда и подводные лодки и миноносцы, а также барка-музей с огромным чучелом кита. Короче, было на что посмотреть, и в погожие деньки тут собиралась уйма праздно гуляющей публики, которая фланировала вдоль набережных, стояла и висела на перилах. Белые платья, белые зонтики, белые шляпки – огромная белая пена кружев и оборок. Тут же важные господа и «неважные» кадетики гулять изволили. Словом, что называется, весь Петербургский свет, щедро позолоченный весенним солнышком.
В самый разгар гулянья иногда появлялись плоты, и плотовые при подходе к мостам, озорно поглядывая вверх, на «приличную» публику, брали рупоры и начинали весело перекликаться «по матушке». И тогда публика на удивление быстро редела…
Рассказывая о Петре I, дядя приводил мальчиков в Летний сад, в «Люстгартен с водяными куштанами», и чудились им развеселые шумные пиры с пушечного пальбою да преизрядной огненною потехою, со сладостным пением, трубами да «мусикиею».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Их никогда не нужно было заставлять учиться (исключение – музыка), совершенствоваться. Брат побуждал к этому брата.
И именно от культа «умности» они пришли к столь характерному для них культу гигиены, закаливания и культу физической культуры («мы всегда были гигиенистами»), ибо с младых лет усвоили, что здоровье, сильное тело – это лучшее хранилище эмоций, духа, разума, интеллекта. «Культ здоровья не ради здоровья, а ради духовного торжества» – таков их девиз. И всю жизнь братья непримиримо отвергали то, что могло разрушить это святое хранилище.
Им было что-то около восьми лет, когда они учинили настоящее восстание против курящей тетушки Лизы – это был тщательно организованный бунт двоих – и в конце концов добились, чтобы тетушка не курила в комнатах, а выходила «травиться» на лестницу.
Отец привил братьям и страсть к живописи. Андрей Иванович сам находил себе грим, сам гримировался и в свободное время понемногу «шалил» живописью.
Мальчики были совершенно заворожены пиршеством красок в пейзажах отца и в конце концов начали «живописать» сами. Они могли целыми днями тихо смешивать краски, что-нибудь красить, рисовать и в такие «запойные» дни были перепачканы красками от кончиков волос до ботинок.
Как-то пейзажи восьмилетних братьев – масло и акварель – послали на конкурс детских рисунков. Их оттуда вернули с возмущением. Ни по содержанию, ни в плане технического исполнения дети не в состоянии так написать, это работы взрослых – таков был приговор конкурсной комиссии. Папа и мама Аркадьевы страшно возгордились, но доказывать ничего не стали.
Когда братьям было по двенадцать лет, им доверили писать декорации для бенефиса отца. Яростно соперничая и в полном единодушии они трудились в театре с утра и до вечера.
Когда Адель Егоровна, боясь, что дети истают от голода и усталости, сделала несколько робких, нежных попыток увести их поесть, она встретила такой твердый «коллективный» отпор, что была вынуждена смириться с их затворничеством и носить еду в театр.
Словом, братья росли «обыкновенными вундеркиндами». И не могло быть сомнения, что они станут художниками. Никто и не сомневался… «До сих пор, если попадаю в какой-нибудь красивое место, я вижу его сюжетом для картины», – говорит Виталий Андреевич.
Казалось, будущее братьев предрешено…
«Он мог стать ученым, а стал императором – какое падение», – говорил Курье о Наполеоне.
Я слышала, как в кулуарах каких-то состязаний некто с апломбом недоумевал: «Не понимаю, если Аркадьев мог стать художником, зачем же он стал тренером?..»
ГЛАВА 2
Театральное окружение отца – это еще далеко не все, что питало дух братьев в детстве.
Известно, сколь неоценимый вклад в воспитание детей способны внести бабушки и няни. Их нежность и долготерпение, соединенные со знанием великого множества стихов, сказок, историй, как нельзя лучше пестуют юную душу.
Моим героям бабушек и нянь вполне заменили трое дядей и старший брат Эрнест. Однако наибольшей привязанностью братьев пользовался «таинственный» дядя Володя.
Профессиональный революционер, политический ссыльный, он появлялся в доме не слишком часто, но всегда так же внезапно, как и исчезал. Куда? – спрашивать было нельзя. Братья ловили обрывки разговоров взрослых о каких-то ссылках, побегах, чувствуя необыкновенную важность исчезновений дяди Володи. Он был настоящим героем в глазах двух мальчишек, с нетерпением ожидавших его появления всегда, понимая, что предвидеть приход столь таинственного гостя невозможно.
Несмотря на свои эпизодические наезды в дом, дядя Володя сумел сыграть чуть ли не главную роль в воспитании племянников.
Человек жесткой дисциплины, вся жизнь которого подчинена служению революции, он и в искусстве любил все героическое. Он открыл мальчикам Джека Лондона, Горького, водил их на органные концерты Баха, и именно дядя Володя привил им благоговейное отношение к людям, жертвующим собой во имя Справедливости.
Если не считать его внезапных появлений и какой-то постоянной физической собранности – человек, всегда готовый к прыжку, к дороге, – его революционная одержимость внешне никак не просматривалась. Это был мягкий, тихий человек. Невзирая на кочевой образ жизни, от него каким-то удивительным образом так и веяло уютом, спокойствием.
Он обожал Петербург.
Изголодавшись по любимому городу – пост частых отлучек, – Владимир Иванович, когда приезжал, брал в охапку Така-Боку (так он называл племянников, подчеркивая их неразлучность) и колесил по Петербургу, с наслаждением пичкая их всякими историями о «северной столице».
«Недавно я имел неосторожность погулять по тем местам, – рассказывает Виталий Андреевич, – я хотел вновь увидеть волшебно-прекрасные острова, волшебные потому, что там прошли наши детство, юность. И лучше б я этого не делал… Наши острова – это дельта Невы, это природа, зелень, пески, камыши. Теперь же наступал город.
Если хочешь сохранить память о былом, не нужны эти экскурсии в молодость, ибо, когда ты возвращаешься, все уже другое».
…Они неизменно представляли себя участниками всех рассказанных дядей Володей историй.
«По манию Великого Петра столица возникла из бесплодных болот Ингерманландских…»
Они бродили по набережным, от Васильевского острова к Зимнему Дворцу.
«Не одни берега, но и все пространство, ныне занимаемое Петербургом, было усеяно лесом…»
Шли мимо портовой набережной, туда, к Академии художеств… Мимо сфинксов… Вдруг навстречу чудо – автомобиль, а чаще экипаж или конка – цок, цок по булыжнику.
В каждый приезд «таинственного» дяди они непременно посещали Русский музей, Петергоф, Царское Село и Павловский дворец, где давались знаменитые концерты под открытым небом. Все это воспитывало у братьев вкус к архитектуре, скульптуре, живописи, серьезной музыке.
Весной, гуляя по набережным Васильевского острова, любили смотреть на громадные красивые царские яхты – «Полярную звезду» и «Штандарт». Черные яхты с желтыми трубами. Иногда в эту часть Невы – от устья до Николаевского моста – заходили военные суда, часто стоял ледокол «Ермак» – один из первых больших ледоколов царской России. Входили сюда и подводные лодки и миноносцы, а также барка-музей с огромным чучелом кита. Короче, было на что посмотреть, и в погожие деньки тут собиралась уйма праздно гуляющей публики, которая фланировала вдоль набережных, стояла и висела на перилах. Белые платья, белые зонтики, белые шляпки – огромная белая пена кружев и оборок. Тут же важные господа и «неважные» кадетики гулять изволили. Словом, что называется, весь Петербургский свет, щедро позолоченный весенним солнышком.
В самый разгар гулянья иногда появлялись плоты, и плотовые при подходе к мостам, озорно поглядывая вверх, на «приличную» публику, брали рупоры и начинали весело перекликаться «по матушке». И тогда публика на удивление быстро редела…
Рассказывая о Петре I, дядя приводил мальчиков в Летний сад, в «Люстгартен с водяными куштанами», и чудились им развеселые шумные пиры с пушечного пальбою да преизрядной огненною потехою, со сладостным пением, трубами да «мусикиею».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53