В салоне лишь парочка: парень да девушка, едят апельсин, пьют минералку, предлагают мне. Я делаю вид, что из вежливости ем апельсинную дольку и делаю несколько, рвущих мою грудь, холодных благотворных глотков воды. Доехав до дома, я быстро перебегаю улицу; вхожу в подъезд; подымаюсь на лифте; вот стою перед открытой дверью: в квартире никого, пахнет гарью, все стены черные, обугленные, а ногам вдруг становится нестерпимо холодно...
Я просыпаюсь. Что это? Я лежу в снегу у дороги, без ботинок. Вот ублюдки! Кто же это сделал? Хорошо, что носки оставили. Я пытаюсь подняться, и вместо того только скатываюсь на дорогу. Два ослепительных столпа света бьют в глаза. Гул. Вой. Цифры. Огромные черные цифры на голубом "22" и "23" - те, которыми обманывал, уже забыл кого, нарастают. Оттопыренная железная губа готова поглотить меня. "А! Что! Что это!" кричу я и инстинктивно хватаюсь за холодную жесть. Руки мои резко рвануло вверх, схватился, вцепился намертво в металл. Меня куда-то несет. И только тут понимаю, что я под троллейбусом, он тащит меня по обледеневшей дороге. Но машина набирает скорость - и я чувствую страшную боль в пятках, точно их жгут огнем. Я кричу от боли, но не отпускаю руки, иначе буду тут же перемолот низким днищем ледяного чудовища. Пальцами одной ноги я нащупываю на днище болт, выпирающий откуда-то, черт его знает, что - это. Напрягаю пресс и упираюсь в него одной ногой, затем другой нахожу ещё какой-то выступ. При этом понимаю, что если троллейбус сейчас хоть немного тряхнет я сорвусь: ноги соскользнут, руки держатся с трудом: пальцы совсем закоченели, разжимаются, не слушаются... "А-а! - кричу. - Господи, помоги!" Троллейбус сбавляет скорость, успокаивает рев, подъезжает к остановке. Лязгнули двери. Вот сейчас нужно выползать из-под него. Выползи... Но я слишком сильно затянут и трудно опираться о обледеневший асфальт. Наберись сил и выползи! Лязгнули двери, закрываясь. Что же он медлит?.. Сейчас поедет. Это все. Я зажмурил глаза. Но вдруг откуда-то берутся новые силы. Одним рывком я вырываюсь из-под троллейбуса у самых его колес, перекатываюсь к краю дороги, и еле успеваю подтянуть ноги за секунду до того, как колеса должны их переехать.
Боже! Жив. И не просто жив, а трезв. Трезв как никогда. Даже слух обострился до такой степени, что в звездном московском небе слышу далекий вой небесных тел.
Пошатываясь, бреду в свой район. Еще один квартал, перейду шоссе, а там рукой подать. И вдруг... Что это, с синей мигалкой? Нет! Только не это! Едет прямо на меня! Почему это случилось совсем близко от дома?
Я бегу. Бегу без башмаков, по снегу, с сумасшедшими глазами, что есть сил, прочь от милицейской машины. Заворачиваю во двор... Дышу хрипло, с присвистом: легкие разрываются от боли, ноги онемели. Пригнувшись, рассмотрев для себя укрытие понадежней, перебегаю двор и прячусь за помойку. Неужели они меня потеряли? Нет, не может быть: за одну ночь, такую дьявольскую ночь два раза повезти не может. А где-то там, совсем недалеко, страдает маленький человек; смотрит на улицу широко раскрытыми от ужаса глазами, смотрит, как гаснут одно за одним окна соседних домов. Он знает, что отвыли свое автобусы и троллейбусы, и даже собаки смолкли, не гуляют. Что же ему делать? Что? Он хватается за телефонную трубку, но его пронимает холод: чем может помочь телефон? Он понимает, что это бесполезно. Он страдает, он, быть может, даже грозит кулачком кому-то... Я приду, я доползу, услышь меня! погляди легко на небо - я здесь, недалеко - только почувствуй, что я скоро буду.
- А ну подымайся!
Слышу за спиной. Я оборачиваюсь - стоит мент.
- Вот, бля-а, сказал же им, мудакам, сюда ехать, а они за тобой в другую сторону попиздохали.
Он довольно осклабился и плюнул сквозь зубы.
- Пойдем, - сказал.
- Куда? - Не могу прийти я в себя, и все ещё не веря, что такое могло случиться: я попался.
- Ты чё, под придурка косишь?
И я вижу, как бегает злыми глазками он по мне, выбирая куда бы ударить... Удар был неожиданным, между ног, и столь сильным, что, скорчившись, я упал.
- А ну подымайся, сука! - взвизгнул он, потянул меня за воротник. Послышался треск.
Я вцепился в помойку, как недавно в троллейбус.
- Я никуда не пойду.
- Подымайся! - и он ударил меня по горлу резиновой дубинкой.
Я закашлялся, в глазах потемнело, и вдруг, не помня себя схватил его за грудки и задышал ему в морду кровью:
- Послушай, ты, человек ты или кто? Как смеешь бить? Как ты смеешь?
Он хотел было применить какой-то борцовский прием, а вместо этого нарвался на мой мощный удар коленом. Рация выпала у него из чехла, и я раздавил её ногой. Глаза его вылезли из орбит; он ударил меня профессионально под коленями дубиной, но для моего мяса это было ничто. В отчаянии он скульнул. Я вырвал у него дубину, ударил его по голове и далеко её отбросил.
- Не вырывайся, раз попался, - прохрипел я, ложась на него. - Ответишь мне за всех. Сначала ответь, сука, как ты можешь бить? Как можешь задерживать меня? Меня! - я крикнул громче обычного. - Мою бессмертную душу, лимита поганая!
В ярости я разлаялся хохотом.
- Ну, козёл, - прошипел он, вырываясь из-под меня, - ты за это ответишь. Сюда! - Вдруг громко крикнул он.
Я всерьез испугался и зажал ему рот.
- Тихо, слышишь ты, тихо. Ну не кричи.
И зажал ему рот.
- Су-у-у! - вырывалось из него.
Он полез было за своим макаром, но я перехватил его руку и ударил ею о железную трубу - макар отъехал по корке льда.
- Ну, пожалуйста, не кричи. Мне надо дойти. Надо дойти, понимаешь... гад!
Я готов был расплакаться - и сказал:
- Ну, не кричи. Давай все забудем.
Теперь настала его очередь смеяться.
- Ты что? Ты что смеешься? - не верил я своим ушам.
Он хрипел смехом. Это был смех победителя.
- Козел, - прохрипел, - козе-ол... Ну-у, что я с тобой сделаю в участке. Сюда! - Неожиданно крикнул опять.
- Не кричи, я же прошу тебя, - сдавил я ему горло.
Он забился подо мной. Рядом у помойки лежал какой-то резиновый шланг из-под душа. Я накинул его на горле мента и затянул. Он стал вырываться, я не ожидал от него такой настойчивой, упругой силы. Но я был сильнее. Ногой я наступил на шланг и двумя руками, до боли в мышцах спины, потянул. От его шеи пахло одеколоном, пахло дешевым одеколоном.
Вот и все: он мертв. Вот и все, что следовало сделать, и не надо было так мучаться и унижаться перед тем, кто был почти уже труп. Я стягиваю с него ботинки и одеваю на себя, даже не зашнуровывая - нету времени - чужое тепло сразу приживается в моем теле, дает ему силу. Затем я подбираю дубинку и вместе со шлангом прячу её за пазуху. Несусь дворами. Но я предельно осторожен. Когда появляется какая-нибудь машина, прячусь в подъезде, и даже падаю на живот скрываясь за сугробами. Наконец добираюсь до арки, которую следует пройти, чтобы перебежать на сквер, а оттуда к шоссе. Я хорошо знаю этот район: если патрульная машина появится, она появится именно здесь, скорее всего справа, поэтому нужно быть предельно внимательным. Я осторожно подкрадываюсь к краю стены - кажется, все тихо. Теперь нужно добежать до контейнера рядом со сквером: это хорошее место для обозрения, видно шоссе и дорогу, по которой может проехать патрульная машина. Несколько раз порываюсь рвануть, но не могу: это так же трудно, как решиться прыгнуть с места на проходящий внизу состав, чтобы попасть в середину платформы с песком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10