Вот почему деятельность По на журналистском поприще получала достаточно широкое признание современников лишь в тех случаях, когда направлялась хорошо знавшими вкусы публики владельцами или редакторами изданий, в которых он сотрудничал. Но именно с такой профанацией, с опошлением искусства он и не мог примирить свои независимые воззрения на литературное творчество.
В силу этих причин и кроющейся за ними логики По блестяще преуспел в умножении тиражей «Мессенджера» и других журналов, где ему довелось работать, и они же в сочетании с присущими ему человеческими несовершенствами объясняют тот факт, что все его попытки основать собственный журнал неизменно терпели неудачу. Однако для литературы и потомства последствия такого стечения обстоятельств были весьма благоприятны. Ни сам По, ни его многочисленные работодатели не отдавали себе отчета в том, что происходящее подчиняется некой пагубной закономерности. И По, сам того не подозревая, продолжал писать для горстки избранных ценителей, способных увидеть и понять лучшее, что было в его произведениях. Все остальное, написанное им в угоду требованиям тогдашней литературной конъюнктуры, не смогло противостоять неотвратимому и разрушительному действию времени. Поистине странный парадокс заключается в том, что как раз те свойства творчества По, которые принесли ему впоследствии мировую славу, роковым образом лишали его всякой надежды на сиюминутный успех и материальное благополучие. До конца дней своих он был обречен на изнурительную борьбу с безысходной и унизительной нищетой.
Большинству других писателей его времени удавалось тем или иным образом избегнуть бедности: Лонгфелло преподавал в университете, Эмерсон был священником, Готорна выручала какая-то мелкая чиновничья должность – такой же долго и тщетно добивался По, Лоуэлл спасался сразу несколькими путями. Из всего этого поколения литераторов лишь По был почти напрочь лишен житейского практицизма, всю жизнь оставаясь поэтом и мечтателем, чьим единственным и весьма ненадежным средством к существованию было его перо. Среди американских писателей той эпохи он являл собой яркий пример отрешенного от окружающей суеты художника, извечного голодающего поэта, на нищету которого не раз указывали презрительными перстами его более практичные соотечественники. И по сей еще день многие американские школьные учебники характеризуют По как гениального писателя, но ужасающе безнравственного человека. Так посредственность утверждается в своем недоверии ко всему необычному, а невежество тщится облагородить себя респектабельностью.
Целая плеяда уже упомянутых журналов и газет, выходивших в Филадельфии в 1838–1839 годах, не могла, разумеется, существовать без поддержки искусств и ремесел, и сюда отовсюду стекались более или менее одаренные художники и иллюстраторы, печатники, граверы, литографы, переплетчики и т. п. В городе на каждом шагу попадались их мастерские и увеселительные заведения, где они имели обыкновение собираться в часы досуга. В этих-то местах, среди разношерстной газетной братии, По и проводил теперь большую часть времени.
Город в ту пору был почти целиком застроен домами из красного кирпича с отделкой из белого камня и полированными мраморными ступенями. Улицы с проложенными посередине каменными сточными желобами мостили булыжником, сменявшимся на перекрестках плотно пригнанной брусчаткой. Для пешеходов во всех жилых и деловых районах были устроены сложенные из кирпича широкие и тенистые тротуары. Здесь было множество обнесенных оградами садов и церковных дворов, часто встречались открытые пространства, среди которых выделялась площадь Франклина со знаменитым фонтаном, – город чрезвычайно гордился своей системой водоснабжения, тогда одной из лучших в мире.
Весьма необычной для тех времен была планировка города, расчерченного на квадраты пересекающимися под прямым углом и последовательно пронумерованными улицами – к несчастью, этому во всех смыслах слова схематическому подходу к градоустройству впоследствии суждено было одержать верх по всей стране. Дома с их до странности правильной и точной нумерацией, казалось, всем своим гордым и строгим видом говорили о степенстве и добропорядочности их обитателей. Все это, вместе взятое, производило впечатление благоустроенности и достатка, что, однако, не лишало город бесспорной и своеобразной прелести.
Деловые интересы обычно приводили По в нижнюю часть города, куда он отправлялся, минуя по пути белую колоннаду Коммерческой биржи, по Док-стрит – длинной и широкой улице, чей размашистый S-образный извив заканчивался в районе, где были сосредоточены редакции газет и журналов, издательства, типографии и граверные мастерские, в которых По вскоре сделался частым гостем. У находившейся рядом речной пристани теснилось целое скопище судов всех родов и оснасток, чьи паруса и мачты высились над плоскими крышами выстроившихся вдоль набережной складов, отделенных друг от друга узкими, мощенными камнем проходами. Мимо них с оглушительным грохотом, сопровождаемым проклятьями кучеров и беспрерывным щелканьем длинных кнутов, катились по булыжной мостовой груженные тяжелыми тюками с товаром телеги и фуры, набитые пассажирами линейки, юркие кабриолеты и шарабаны.
Но в целом Филадельфия была все же царством пешеходов, и при тогдашних ее размерах этот способ передвижения не был особенно утомительным: пройдя с десяток кварталов в любом направлении, человек уже оказывался «за городом». С наступлением сумерек начинали свой обход ночные сторожа, останавливаясь на углах, чтобы зажечь заправленные ворванью уличные фонари, постучать колотушкой или зычным криком: «Все спокойно», возвестить о прошествии еще одного ночного часа.
На рассвете город просыпался от стука лошадиных подков и громыхания телег и фургонов, в которых восседали дебелые и краснощекие немецкие фермерши, прижимая к себе глиняные горшки со сливочным маслом и набитые буханками ржаного хлеба и кругами сыра корзины. Эти караваны направлялись к длинным, приземистым рыночным павильонам, протянувшимся на целые кварталы вдоль Верхней (Рыночной) улицы. Сюда, под их высокие, покоящиеся на сваях крыши, на перегороженные деревянными стенками прилавки, свозились поражавшие чужестранцев своим богатством плоды одной из изобильнейших земледельческих областей в Соединенных Штатах.
То был цветущий и щедрый мир, составлявший странный контраст с мрачными и причудливыми фантазиями нового его обитателя. Значительную часть читателей По составляли теперь люди, принадлежавшие к зажиточной прослойке местного общества, – те самые, что с таким упоением занимались куплей-продажей и поглощали за завтраком кукурузную кашу со свининой, заедая ее кровяной колбасой, – лишь с немногими из них он мог надеяться найти общий язык.
В узкий круг местной литературной элиты По так а не проник, однако сумел постепенно свести знакомство с владельцами многих журналов и редакторами газет. В их обществе он появлялся фигурой приметной и диковинной: всегда одетый в черное, с устремленным в пространство взглядом, созерцающим нездешний, пригрезившийся мир. Но и он, говорил По, был лишь сном во сне, ибо столь мало замечаемая им реальность казалась поэту еще более иллюзорной, чем мечты, и с населявшими ее людьми он общался, точно с бесплотными духами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
В силу этих причин и кроющейся за ними логики По блестяще преуспел в умножении тиражей «Мессенджера» и других журналов, где ему довелось работать, и они же в сочетании с присущими ему человеческими несовершенствами объясняют тот факт, что все его попытки основать собственный журнал неизменно терпели неудачу. Однако для литературы и потомства последствия такого стечения обстоятельств были весьма благоприятны. Ни сам По, ни его многочисленные работодатели не отдавали себе отчета в том, что происходящее подчиняется некой пагубной закономерности. И По, сам того не подозревая, продолжал писать для горстки избранных ценителей, способных увидеть и понять лучшее, что было в его произведениях. Все остальное, написанное им в угоду требованиям тогдашней литературной конъюнктуры, не смогло противостоять неотвратимому и разрушительному действию времени. Поистине странный парадокс заключается в том, что как раз те свойства творчества По, которые принесли ему впоследствии мировую славу, роковым образом лишали его всякой надежды на сиюминутный успех и материальное благополучие. До конца дней своих он был обречен на изнурительную борьбу с безысходной и унизительной нищетой.
Большинству других писателей его времени удавалось тем или иным образом избегнуть бедности: Лонгфелло преподавал в университете, Эмерсон был священником, Готорна выручала какая-то мелкая чиновничья должность – такой же долго и тщетно добивался По, Лоуэлл спасался сразу несколькими путями. Из всего этого поколения литераторов лишь По был почти напрочь лишен житейского практицизма, всю жизнь оставаясь поэтом и мечтателем, чьим единственным и весьма ненадежным средством к существованию было его перо. Среди американских писателей той эпохи он являл собой яркий пример отрешенного от окружающей суеты художника, извечного голодающего поэта, на нищету которого не раз указывали презрительными перстами его более практичные соотечественники. И по сей еще день многие американские школьные учебники характеризуют По как гениального писателя, но ужасающе безнравственного человека. Так посредственность утверждается в своем недоверии ко всему необычному, а невежество тщится облагородить себя респектабельностью.
Целая плеяда уже упомянутых журналов и газет, выходивших в Филадельфии в 1838–1839 годах, не могла, разумеется, существовать без поддержки искусств и ремесел, и сюда отовсюду стекались более или менее одаренные художники и иллюстраторы, печатники, граверы, литографы, переплетчики и т. п. В городе на каждом шагу попадались их мастерские и увеселительные заведения, где они имели обыкновение собираться в часы досуга. В этих-то местах, среди разношерстной газетной братии, По и проводил теперь большую часть времени.
Город в ту пору был почти целиком застроен домами из красного кирпича с отделкой из белого камня и полированными мраморными ступенями. Улицы с проложенными посередине каменными сточными желобами мостили булыжником, сменявшимся на перекрестках плотно пригнанной брусчаткой. Для пешеходов во всех жилых и деловых районах были устроены сложенные из кирпича широкие и тенистые тротуары. Здесь было множество обнесенных оградами садов и церковных дворов, часто встречались открытые пространства, среди которых выделялась площадь Франклина со знаменитым фонтаном, – город чрезвычайно гордился своей системой водоснабжения, тогда одной из лучших в мире.
Весьма необычной для тех времен была планировка города, расчерченного на квадраты пересекающимися под прямым углом и последовательно пронумерованными улицами – к несчастью, этому во всех смыслах слова схематическому подходу к градоустройству впоследствии суждено было одержать верх по всей стране. Дома с их до странности правильной и точной нумерацией, казалось, всем своим гордым и строгим видом говорили о степенстве и добропорядочности их обитателей. Все это, вместе взятое, производило впечатление благоустроенности и достатка, что, однако, не лишало город бесспорной и своеобразной прелести.
Деловые интересы обычно приводили По в нижнюю часть города, куда он отправлялся, минуя по пути белую колоннаду Коммерческой биржи, по Док-стрит – длинной и широкой улице, чей размашистый S-образный извив заканчивался в районе, где были сосредоточены редакции газет и журналов, издательства, типографии и граверные мастерские, в которых По вскоре сделался частым гостем. У находившейся рядом речной пристани теснилось целое скопище судов всех родов и оснасток, чьи паруса и мачты высились над плоскими крышами выстроившихся вдоль набережной складов, отделенных друг от друга узкими, мощенными камнем проходами. Мимо них с оглушительным грохотом, сопровождаемым проклятьями кучеров и беспрерывным щелканьем длинных кнутов, катились по булыжной мостовой груженные тяжелыми тюками с товаром телеги и фуры, набитые пассажирами линейки, юркие кабриолеты и шарабаны.
Но в целом Филадельфия была все же царством пешеходов, и при тогдашних ее размерах этот способ передвижения не был особенно утомительным: пройдя с десяток кварталов в любом направлении, человек уже оказывался «за городом». С наступлением сумерек начинали свой обход ночные сторожа, останавливаясь на углах, чтобы зажечь заправленные ворванью уличные фонари, постучать колотушкой или зычным криком: «Все спокойно», возвестить о прошествии еще одного ночного часа.
На рассвете город просыпался от стука лошадиных подков и громыхания телег и фургонов, в которых восседали дебелые и краснощекие немецкие фермерши, прижимая к себе глиняные горшки со сливочным маслом и набитые буханками ржаного хлеба и кругами сыра корзины. Эти караваны направлялись к длинным, приземистым рыночным павильонам, протянувшимся на целые кварталы вдоль Верхней (Рыночной) улицы. Сюда, под их высокие, покоящиеся на сваях крыши, на перегороженные деревянными стенками прилавки, свозились поражавшие чужестранцев своим богатством плоды одной из изобильнейших земледельческих областей в Соединенных Штатах.
То был цветущий и щедрый мир, составлявший странный контраст с мрачными и причудливыми фантазиями нового его обитателя. Значительную часть читателей По составляли теперь люди, принадлежавшие к зажиточной прослойке местного общества, – те самые, что с таким упоением занимались куплей-продажей и поглощали за завтраком кукурузную кашу со свининой, заедая ее кровяной колбасой, – лишь с немногими из них он мог надеяться найти общий язык.
В узкий круг местной литературной элиты По так а не проник, однако сумел постепенно свести знакомство с владельцами многих журналов и редакторами газет. В их обществе он появлялся фигурой приметной и диковинной: всегда одетый в черное, с устремленным в пространство взглядом, созерцающим нездешний, пригрезившийся мир. Но и он, говорил По, был лишь сном во сне, ибо столь мало замечаемая им реальность казалась поэту еще более иллюзорной, чем мечты, и с населявшими ее людьми он общался, точно с бесплотными духами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97