«Представляешь, какая популярная песня? Значит, так. Сколько ресторанов в Тбилиси? А сколько ресторанов во всей Грузии, а сколько во всем Советском Союзе. Мы с тобой наконец богатые». Они чокнулись, и он быстрым шагом подошел к оркестру: «Скажите-ка, чью это вы песню восемь раз сегодня сыграли?» Солист говорит: «У нас бригадир саксофонист. Он записывает, у него спросите». Гия подошел к саксофонисту. «Как чью? — удивился саксофонист. — Насидзе, конечно».
Фокус в чем? В рапортичку они записывали фамилию автора слов, и отчисления шли по этой фамилии.
«Стикс», написанный к концу 1999 года, к концу века, — просто фантастический подарок. Должен чистосердечно признаться, я сразу решил, что сделаю все возможное, чтобы произведение прозвучало как можно быстрее. До 2000 года. Я хотел поделиться им с московскими любителями музыки, с Большим залом консерватории. И это получилось. Прекрасно был подготовлен хор консерватории под управлением Бориса Тевлина, очень ответственно отнесся оркестр, встретившись с таким изумительным дирижером, как Джансуг Кахидзе. В общем, все как-то удачно совпало.
Мне кажется, что на сегодняшний день Гия достиг какой-то опасной черты. Потому что если человек достигает такой гармонии, то ему дальше ничего не остается делать, как начинать где-то опять ее разрушать, чтобы снова творить и дальше фантазировать. Дело в том, что мастерство его, человеческий опыт, мелодический талант и такой бешеный сегодня взлет популярности (и на Западе тоже) — все сейчас в полном соответствии. Может быть, я немножко преувеличиваю, но думаю, что все ему удается с легкостью Моцарта и Пушкина.
В «Стиксе» много очень интересных находок. Например, когда альт в унисон с хором, но при этом флажолетами, «насвистывает» ту же красивую мелодию. Это что-то заоблачное, нигде раньше такого не слышал.
Образом Стикса, реки, разделяющей в греческой мифологии царство живых и царство мертвых, Гия дал ключ к ясному построению своего сочинения: хор поет о прошлом, обратившемся в незыблемую вечность, оркестр вторгается буйными звуками земного настоящего, а альт непрестанно поет голосом души о страдании и трепете живущего на неизбежном пересечении двух миров. В своей небольшой аннотации автор сообщил, что тексты, исполняемые хором, — это «молитвы, названия грузинских храмов и имена ушедших друзей, а затем монолог о времени из „Зимней сказки“ Шекспира». В финале виброфон имитирует плеск воды, эхом от альта к оркестру проходит отзвук земного веселья (автоцитата песенки из кинофильма «Мимино»), и альт-душа в изнеможении затихает. Все завершается взрывом этой трехсторонней напряженной связи, за которым полное небытие.
По сути, это был заказ, его просили сочинить реквием. Но он не стал его так называть…
…Я понял, что заболел дирижированием
Однажды на фестиваль в городе Туре, во Франции, в последний момент не смог приехать один из моих самых близких друзей — тогда молодой, но уже известный дирижер Валерий Гергиев, и менеджер стал уговаривать меня провести концерт. До этого у меня и в мыслях не было вставать за дирижерский пульт. Я, естественно, отказывался. Но менеджер сумел убедить: исполнители, мол, молодые студенты, они тебя любят, ты им покажешь, научишь… Увидишь, все будет хорошо…
Через три дня у меня сольный концерт в Монпелье, другом французском городе, со Святославом Рихтером. Эти трое суток я репетировал как дирижер, потом улетел в Монпелье и вернулся. Рихтер поддержал: дескать, это дело — мое и я должен провести концерт, но не слишком увлекаться. Он сказал мне, что сам не стал дирижировать по той причине, что у него был бы недостаточно большой репертуар как у пианиста.
В общем, концерт прошел вполне успешно за счет энтузиазма молодых людей; их дебют и мой — в качестве дирижера — все состоялось.
Вернувшись в Москву, я понял, что заболел — заболел дирижированием.
Итак, я стал собирать свой камерный оркестр. Я понимал, что его очень трудно создать практически с нуля и поэтому принципами отбора должны служить высокий профессионализм музыкантов, а также опыт работы в данной области. Вскоре мне удалось объединить в один коллектив ведущих музыкантов различных камерных оркестров страны. Так к нам перешли первые скрипки Киевского камерного оркестра и оперного театра, один из руководителей Львовского камерного оркестра, концертмейстер группы альтистов Кировского театра (а знал я его еще по Львову).
С 1 сентября 1985 года стали готовить первую программу. На чистом энтузиазме, порой ночами, ведь все где-то работали. Мы были готовы к 12 мая 1986 года (в самый разгар чернобыльской трагедии), впервые выступили в Большом зале Московской консерватории в рамках фестиваля «Московские звезды». Я выдержал, так сказать, позицию: до этого момента не обращался ни в какие инстанции с просьбой создать коллектив. Была идея: показаться. И это было мудрое решение. После концерта (который неожиданно для нас имел огромный успех) я был приглашен в Министерство культуры и там услышал желанное: «А вы не хотели бы…» И все быстро и четко оформили.
Потом в Москве мы выступали регулярно. Затем — гастроли по стране, за рубежом. Везде, где только мог, я упрашивал своих менеджеров заменить мои сольные выступления на концерты моего камерного ансамбля.
Так мы просуществовали семь с половиной лет — в почти непрерывных гастролях, но оставаясь по-прежнему российским оркестром. Тем временем в семьях музыкантов настроение стало падать, начались проблемы материального плана. Ведь мы жили в период «перестройки», когда ни у кого не только денег не было, но, даже если они и были, купить на них было нечего. И вдруг появилась возможность уехать.
В этот момент я подписал контракт со знаменитой записывающей фирмой BMG. Я понял, что, если сам не займусь денежным вопросом, каждый оркестрант в отдельности будет решать его для себя и оркестр рассыплется. Многие в этот момент уезжали — кто куда мог. Лиана Исакадзе уже практически договорилась с Германией, с городом Ингольштадт, о судьбе своего Грузинского камерного оркестра. Володя Спиваков занимался вопросом выезда «Виртуозов». Словом, я тоже стал предпринимать кое-какие усилия.
Дело в том, что, если из симфонического оркестра уедет один или два, даже три скрипача, их можно заменить. А в камерном жанре исчезновение одного скрипача из группы первых скрипок и замена его другим, пусть не хуже, будет означать месяца три серьезной работы, чтобы восстановить звучание всего оркестра.
Итак, у меня появилось несколько вариантов, но в конце концов выбор пал на Монпелье, город, в который я улетал семь лет назад к Рихтеру. И я вывез свой оркестр во Францию.
Местные власти во главе с мэром-социалистом месье Фрешем построили в Монпелье замечательный концертный зал — по последнему слову техники, — и им нужен был камерный оркестр, по возможности самый хороший и известный.
Оркестранты выехали с мамами, детьми — и получилось восемьдесят с чем-то человек на круг, хотя в оркестре было всего двадцать. Средний возраст чуть выше сорока. Все довольны — теплая Франция, море, продукты питания есть, деньги тоже есть. Ну, счастье безмерное!
А в это время надо было по контракту записывать пластинку с музыкой Шуберта и Бетховена. Я с ними встретился за неделю до записи и пришел в ужас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Фокус в чем? В рапортичку они записывали фамилию автора слов, и отчисления шли по этой фамилии.
«Стикс», написанный к концу 1999 года, к концу века, — просто фантастический подарок. Должен чистосердечно признаться, я сразу решил, что сделаю все возможное, чтобы произведение прозвучало как можно быстрее. До 2000 года. Я хотел поделиться им с московскими любителями музыки, с Большим залом консерватории. И это получилось. Прекрасно был подготовлен хор консерватории под управлением Бориса Тевлина, очень ответственно отнесся оркестр, встретившись с таким изумительным дирижером, как Джансуг Кахидзе. В общем, все как-то удачно совпало.
Мне кажется, что на сегодняшний день Гия достиг какой-то опасной черты. Потому что если человек достигает такой гармонии, то ему дальше ничего не остается делать, как начинать где-то опять ее разрушать, чтобы снова творить и дальше фантазировать. Дело в том, что мастерство его, человеческий опыт, мелодический талант и такой бешеный сегодня взлет популярности (и на Западе тоже) — все сейчас в полном соответствии. Может быть, я немножко преувеличиваю, но думаю, что все ему удается с легкостью Моцарта и Пушкина.
В «Стиксе» много очень интересных находок. Например, когда альт в унисон с хором, но при этом флажолетами, «насвистывает» ту же красивую мелодию. Это что-то заоблачное, нигде раньше такого не слышал.
Образом Стикса, реки, разделяющей в греческой мифологии царство живых и царство мертвых, Гия дал ключ к ясному построению своего сочинения: хор поет о прошлом, обратившемся в незыблемую вечность, оркестр вторгается буйными звуками земного настоящего, а альт непрестанно поет голосом души о страдании и трепете живущего на неизбежном пересечении двух миров. В своей небольшой аннотации автор сообщил, что тексты, исполняемые хором, — это «молитвы, названия грузинских храмов и имена ушедших друзей, а затем монолог о времени из „Зимней сказки“ Шекспира». В финале виброфон имитирует плеск воды, эхом от альта к оркестру проходит отзвук земного веселья (автоцитата песенки из кинофильма «Мимино»), и альт-душа в изнеможении затихает. Все завершается взрывом этой трехсторонней напряженной связи, за которым полное небытие.
По сути, это был заказ, его просили сочинить реквием. Но он не стал его так называть…
…Я понял, что заболел дирижированием
Однажды на фестиваль в городе Туре, во Франции, в последний момент не смог приехать один из моих самых близких друзей — тогда молодой, но уже известный дирижер Валерий Гергиев, и менеджер стал уговаривать меня провести концерт. До этого у меня и в мыслях не было вставать за дирижерский пульт. Я, естественно, отказывался. Но менеджер сумел убедить: исполнители, мол, молодые студенты, они тебя любят, ты им покажешь, научишь… Увидишь, все будет хорошо…
Через три дня у меня сольный концерт в Монпелье, другом французском городе, со Святославом Рихтером. Эти трое суток я репетировал как дирижер, потом улетел в Монпелье и вернулся. Рихтер поддержал: дескать, это дело — мое и я должен провести концерт, но не слишком увлекаться. Он сказал мне, что сам не стал дирижировать по той причине, что у него был бы недостаточно большой репертуар как у пианиста.
В общем, концерт прошел вполне успешно за счет энтузиазма молодых людей; их дебют и мой — в качестве дирижера — все состоялось.
Вернувшись в Москву, я понял, что заболел — заболел дирижированием.
Итак, я стал собирать свой камерный оркестр. Я понимал, что его очень трудно создать практически с нуля и поэтому принципами отбора должны служить высокий профессионализм музыкантов, а также опыт работы в данной области. Вскоре мне удалось объединить в один коллектив ведущих музыкантов различных камерных оркестров страны. Так к нам перешли первые скрипки Киевского камерного оркестра и оперного театра, один из руководителей Львовского камерного оркестра, концертмейстер группы альтистов Кировского театра (а знал я его еще по Львову).
С 1 сентября 1985 года стали готовить первую программу. На чистом энтузиазме, порой ночами, ведь все где-то работали. Мы были готовы к 12 мая 1986 года (в самый разгар чернобыльской трагедии), впервые выступили в Большом зале Московской консерватории в рамках фестиваля «Московские звезды». Я выдержал, так сказать, позицию: до этого момента не обращался ни в какие инстанции с просьбой создать коллектив. Была идея: показаться. И это было мудрое решение. После концерта (который неожиданно для нас имел огромный успех) я был приглашен в Министерство культуры и там услышал желанное: «А вы не хотели бы…» И все быстро и четко оформили.
Потом в Москве мы выступали регулярно. Затем — гастроли по стране, за рубежом. Везде, где только мог, я упрашивал своих менеджеров заменить мои сольные выступления на концерты моего камерного ансамбля.
Так мы просуществовали семь с половиной лет — в почти непрерывных гастролях, но оставаясь по-прежнему российским оркестром. Тем временем в семьях музыкантов настроение стало падать, начались проблемы материального плана. Ведь мы жили в период «перестройки», когда ни у кого не только денег не было, но, даже если они и были, купить на них было нечего. И вдруг появилась возможность уехать.
В этот момент я подписал контракт со знаменитой записывающей фирмой BMG. Я понял, что, если сам не займусь денежным вопросом, каждый оркестрант в отдельности будет решать его для себя и оркестр рассыплется. Многие в этот момент уезжали — кто куда мог. Лиана Исакадзе уже практически договорилась с Германией, с городом Ингольштадт, о судьбе своего Грузинского камерного оркестра. Володя Спиваков занимался вопросом выезда «Виртуозов». Словом, я тоже стал предпринимать кое-какие усилия.
Дело в том, что, если из симфонического оркестра уедет один или два, даже три скрипача, их можно заменить. А в камерном жанре исчезновение одного скрипача из группы первых скрипок и замена его другим, пусть не хуже, будет означать месяца три серьезной работы, чтобы восстановить звучание всего оркестра.
Итак, у меня появилось несколько вариантов, но в конце концов выбор пал на Монпелье, город, в который я улетал семь лет назад к Рихтеру. И я вывез свой оркестр во Францию.
Местные власти во главе с мэром-социалистом месье Фрешем построили в Монпелье замечательный концертный зал — по последнему слову техники, — и им нужен был камерный оркестр, по возможности самый хороший и известный.
Оркестранты выехали с мамами, детьми — и получилось восемьдесят с чем-то человек на круг, хотя в оркестре было всего двадцать. Средний возраст чуть выше сорока. Все довольны — теплая Франция, море, продукты питания есть, деньги тоже есть. Ну, счастье безмерное!
А в это время надо было по контракту записывать пластинку с музыкой Шуберта и Бетховена. Я с ними встретился за неделю до записи и пришел в ужас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45