Дяде предложили, чтобы во время будущей встречи членов общества «Воздушные змеи Франции» в Клери он сам торжественно запустил змея, изображающего маршала. Дядя дал своё согласие с едва заметным лукавым огоньком в тёмных глазах. Я так любил эти вспышки весёлости в его глазах и насмешку, скрытую седыми усами, — как будто луч старого доброго веселья шёл из нашего далёкого прошлого и на пути к будущему освещал дядино лицо. Он собрал трёхметрового змея с изображением маршала, и всё прошло бы очень хорошо, если бы муниципалитет презрел дядино предложение пригласить на праздник нескольких немецких солдат и офицеров. В состязании принимало участие более ста человек, и первый приз -«Маршал Петен» был, естественно, вне конкурса — присудили сложному воздушному змею доминиканского священника, изображавшему распятие с Иисусом, который отделялся от креста и воспарял в небо.
Я так и не узнал, подстроил ли Амбруаз Флери всё заранее, или это было досадное совпадение. Казалось, у него затруднения с запуском змея, чья величина более соответствовала историческому моменту, чем возможностям воздушных потоков, и один немецкий капрал любезно поспешил к нему на помощь (а возможно, дядя сам попросил его помочь). Наконец «Маршалу Петену» удалось подняться в воздух, но когда он на высоте тридцати метров раскрыл свои руки-крылья, то оказалось, что бечёвку держит немецкий капрал, и сфотографировали именно его. Во время праздника никто не обратил на это внимания, и только когда фотографию должны были опубликовать, цензура обнаружила её злонамеренность. Её не опубликовали, но нашлось другое фото, неизвестно кем снятое, и его копировали на подпольных листовках до самого конца оккупации: великолепный «Маршал Петен» летает в небесах, а жизнерадостный немецкий капрал твёрдой рукой держит бечёвку.
Это дело принесло нам некоторые неприятности, и дядя сам думал, что, возможно, слишком явно раскрылся. В Нормандии начиналась организация первых звеньев сети Сопротивления «Надежда» под руководством Жана Сентени, который специально зашёл к дяде; несмотря на разницу в возрасте, они отлично поняли друг друга. В Клери история с «Маршалом Петеном» вызвала разные реакции.
В «Улитке» и в «Виноградаре» приветствовали «эту старую лису Амбруаза», подмигивая и хлопая его по плечу. Но некоторые, вспоминая его период «Народного фронта», когда он запускал над нормандскими рощами «Леона Блюма», говорили, что когда человек, у которого два брата убиты в 1914 — 1918 годах, так насмехается над героем Вердена, он заслуживает хорошего пинка под зад. Помнили и то, что он не одобрял службу в армии по нравственным соображениям. В одно прекрасное утро, — я всегда говорю «в одно прекрасное утро», потому что у слов свой привычный порядок и не немецким танкам его менять, — итак, в одно прекрасное утро к нам ввалился мой бывший товарищ Грийо, которому через два года участники Сопротивления перерезали горло, — да помилует Бог его душу! Он был с двумя другими молодцами, разделявшими его взгляды, и они всё утро перетряхивали наших воздушных змеев, чтобы убедиться, что «этот старый идиот Флери» не подготовил ещё каких-нибудь мерзких штучек. Дядя спрятал весь свой период «Народного фронта» и своего «Жореса» у отца Ташена, кюре в Клери, который сначала орал на нас, а потом спрятал змеев в подвал, кроме «Леона Блюма» — его он собственноручно сжёг, потому что «какого чёрта, это уж слишком». Власти опекуна не беспокоили, но он понял, куда ветер дует, и после долгого раздумья решил, что «надо было действовать иначе». Встреча в Монтуаре дала ему новый стимул, и воздушный змей, изображавший историческое рукопожатие маршала Петена и Гитлера, был запущен через пять дней после события. «Надо работать по свежим следам», — сказал мне дядя. Группа добровольцев воспроизвела змея более чем в ста экземплярах, и его часто можно было видеть в небе Франции. Никто не усмотрел в нём ничего дурного, кроме Марселена Дюпра, который заглянул к нам выпить рюмочку и сказал своему старому другу: — Ну, старина, когда ты насмехаешься над людьми, это серьёзно!
Глава XXVII
В ноябре 1941-го, когда молчание Польши с каждым днём всё больше напоминало молчание на бойне, я снова пришёл в усадьбу для упражнения памяти. В то утро нас навестили в Ла-Мотт люди Грюбера, начальника гестапо в Клери, так как длинные языки распустили слух, что Амбруаз Флери сделал воздушного змея в виде Лотарингского креста, которого собирается запустить так высоко, чтобы его было видно от Клери до Кло и от Жонкьера до Про. Это были выдумки: дядя был слишком уверен в себе, чтобы потерять осторожность; немцы не нашли ничего, что бы не фигурировало во всех разрешённых учебниках по истории Франции. Они несколько заколебались перед «Жанной д'Арк», несомой двадцатью голубями, но Амбруаз Флери, смеясь, сказал им, что нельзя же помешать Жанне воспарить в небеса. Он предложил посетителям выпить кальвадоса и показал диплом лучшего мастера Франции, полученный при Третьей республике, и так как без Третьей республики нацисты не выиграли бы войну, оберштурмбанфюрер сказал «гут, гут» и удалился.
Было пять часов вечера; я стоял посреди старого пыльного чердака; голые ветки, топорщась, заслоняли слуховые окна; рояль Бруно молчал; напрасно закрывал я глаза — я ничего не видел. В тот вечер доброму старому здравому смыслу приходилось особенно трудно. Немцы приближались к Москве, и по радио объявляли, что от Лондона осталась одна пыль.
Не знаю, каким отчаянным усилием удалось мне преодолеть свою слабость. Лила ещё дулась на меня, ей всегда нравилось испытывать мою веру, но я увидел Тада, он искал на карте места наших будущих славных исследований, — и наконец явилась Лила и бросилась в мои объятия. Вальс, только вальс, но стоит голове закружиться, и всё возвращается. Я обнимал Лилу, и она смеялась, откинув голову; Бруно играл; Тад небрежно опирался на один из глобусов — они так мало говорят о Земле, ведь они не ведают о её трагедиях; я снова верил в нашу жизнь и наше будущее, потому что мог любить.
Так я вальсировал с закрытыми глазами, раскрыв объятия, полностью отдаваясь безумию, когда услышал скрип двери. Здесь повсюду гулял ветер, и в пылу своего праздника я бы не обратил на это внимания, если бы не открыл глаза, что является грубой ошибкой для всех, живущих верой и воображением.
Сначала я увидел только силуэт немецкого офицера на фоне чёрного прямоугольника двери.
Я узнал Ханса. У меня ещё немного кружилась голова, и я подумал, что это просто результат избытка памяти. Понадобилось несколько секунд, чтобы убедиться. Это действительно был Ханс. Он стоял тут, передо мной, в своей форме завоевателя. Он не двигался, как бы понимая, что я ещё сомневаюсь, и чтобы дать мне время убедиться в его присутствии. Казалось, он не удивился, застав меня на чердаке танцующим вальс с той, кого здесь не было. Он не был взволнован: завоеватели привыкают к виду горя. Может быть, ему уже сказали, что я немного не в себе, добавив: «Бедный молодой Флери; ясно, в кого он пошёл». Сопротивление только начиналось, и слово «безумие» ещё не получило права на эпитет «священное».
В помещении было достаточно темно, чтобы пощадить нас, помешав видеть друг друга слишком ясно. Но всё же я различал белый шрам на щеке своего врага:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Я так и не узнал, подстроил ли Амбруаз Флери всё заранее, или это было досадное совпадение. Казалось, у него затруднения с запуском змея, чья величина более соответствовала историческому моменту, чем возможностям воздушных потоков, и один немецкий капрал любезно поспешил к нему на помощь (а возможно, дядя сам попросил его помочь). Наконец «Маршалу Петену» удалось подняться в воздух, но когда он на высоте тридцати метров раскрыл свои руки-крылья, то оказалось, что бечёвку держит немецкий капрал, и сфотографировали именно его. Во время праздника никто не обратил на это внимания, и только когда фотографию должны были опубликовать, цензура обнаружила её злонамеренность. Её не опубликовали, но нашлось другое фото, неизвестно кем снятое, и его копировали на подпольных листовках до самого конца оккупации: великолепный «Маршал Петен» летает в небесах, а жизнерадостный немецкий капрал твёрдой рукой держит бечёвку.
Это дело принесло нам некоторые неприятности, и дядя сам думал, что, возможно, слишком явно раскрылся. В Нормандии начиналась организация первых звеньев сети Сопротивления «Надежда» под руководством Жана Сентени, который специально зашёл к дяде; несмотря на разницу в возрасте, они отлично поняли друг друга. В Клери история с «Маршалом Петеном» вызвала разные реакции.
В «Улитке» и в «Виноградаре» приветствовали «эту старую лису Амбруаза», подмигивая и хлопая его по плечу. Но некоторые, вспоминая его период «Народного фронта», когда он запускал над нормандскими рощами «Леона Блюма», говорили, что когда человек, у которого два брата убиты в 1914 — 1918 годах, так насмехается над героем Вердена, он заслуживает хорошего пинка под зад. Помнили и то, что он не одобрял службу в армии по нравственным соображениям. В одно прекрасное утро, — я всегда говорю «в одно прекрасное утро», потому что у слов свой привычный порядок и не немецким танкам его менять, — итак, в одно прекрасное утро к нам ввалился мой бывший товарищ Грийо, которому через два года участники Сопротивления перерезали горло, — да помилует Бог его душу! Он был с двумя другими молодцами, разделявшими его взгляды, и они всё утро перетряхивали наших воздушных змеев, чтобы убедиться, что «этот старый идиот Флери» не подготовил ещё каких-нибудь мерзких штучек. Дядя спрятал весь свой период «Народного фронта» и своего «Жореса» у отца Ташена, кюре в Клери, который сначала орал на нас, а потом спрятал змеев в подвал, кроме «Леона Блюма» — его он собственноручно сжёг, потому что «какого чёрта, это уж слишком». Власти опекуна не беспокоили, но он понял, куда ветер дует, и после долгого раздумья решил, что «надо было действовать иначе». Встреча в Монтуаре дала ему новый стимул, и воздушный змей, изображавший историческое рукопожатие маршала Петена и Гитлера, был запущен через пять дней после события. «Надо работать по свежим следам», — сказал мне дядя. Группа добровольцев воспроизвела змея более чем в ста экземплярах, и его часто можно было видеть в небе Франции. Никто не усмотрел в нём ничего дурного, кроме Марселена Дюпра, который заглянул к нам выпить рюмочку и сказал своему старому другу: — Ну, старина, когда ты насмехаешься над людьми, это серьёзно!
Глава XXVII
В ноябре 1941-го, когда молчание Польши с каждым днём всё больше напоминало молчание на бойне, я снова пришёл в усадьбу для упражнения памяти. В то утро нас навестили в Ла-Мотт люди Грюбера, начальника гестапо в Клери, так как длинные языки распустили слух, что Амбруаз Флери сделал воздушного змея в виде Лотарингского креста, которого собирается запустить так высоко, чтобы его было видно от Клери до Кло и от Жонкьера до Про. Это были выдумки: дядя был слишком уверен в себе, чтобы потерять осторожность; немцы не нашли ничего, что бы не фигурировало во всех разрешённых учебниках по истории Франции. Они несколько заколебались перед «Жанной д'Арк», несомой двадцатью голубями, но Амбруаз Флери, смеясь, сказал им, что нельзя же помешать Жанне воспарить в небеса. Он предложил посетителям выпить кальвадоса и показал диплом лучшего мастера Франции, полученный при Третьей республике, и так как без Третьей республики нацисты не выиграли бы войну, оберштурмбанфюрер сказал «гут, гут» и удалился.
Было пять часов вечера; я стоял посреди старого пыльного чердака; голые ветки, топорщась, заслоняли слуховые окна; рояль Бруно молчал; напрасно закрывал я глаза — я ничего не видел. В тот вечер доброму старому здравому смыслу приходилось особенно трудно. Немцы приближались к Москве, и по радио объявляли, что от Лондона осталась одна пыль.
Не знаю, каким отчаянным усилием удалось мне преодолеть свою слабость. Лила ещё дулась на меня, ей всегда нравилось испытывать мою веру, но я увидел Тада, он искал на карте места наших будущих славных исследований, — и наконец явилась Лила и бросилась в мои объятия. Вальс, только вальс, но стоит голове закружиться, и всё возвращается. Я обнимал Лилу, и она смеялась, откинув голову; Бруно играл; Тад небрежно опирался на один из глобусов — они так мало говорят о Земле, ведь они не ведают о её трагедиях; я снова верил в нашу жизнь и наше будущее, потому что мог любить.
Так я вальсировал с закрытыми глазами, раскрыв объятия, полностью отдаваясь безумию, когда услышал скрип двери. Здесь повсюду гулял ветер, и в пылу своего праздника я бы не обратил на это внимания, если бы не открыл глаза, что является грубой ошибкой для всех, живущих верой и воображением.
Сначала я увидел только силуэт немецкого офицера на фоне чёрного прямоугольника двери.
Я узнал Ханса. У меня ещё немного кружилась голова, и я подумал, что это просто результат избытка памяти. Понадобилось несколько секунд, чтобы убедиться. Это действительно был Ханс. Он стоял тут, передо мной, в своей форме завоевателя. Он не двигался, как бы понимая, что я ещё сомневаюсь, и чтобы дать мне время убедиться в его присутствии. Казалось, он не удивился, застав меня на чердаке танцующим вальс с той, кого здесь не было. Он не был взволнован: завоеватели привыкают к виду горя. Может быть, ему уже сказали, что я немного не в себе, добавив: «Бедный молодой Флери; ясно, в кого он пошёл». Сопротивление только начиналось, и слово «безумие» ещё не получило права на эпитет «священное».
В помещении было достаточно темно, чтобы пощадить нас, помешав видеть друг друга слишком ясно. Но всё же я различал белый шрам на щеке своего врага:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68