Я ему опять:
— Скульптура, скульптура.
— А кто это? — интересуется.
— Ленин.
— Точно! — подтверждает милиционер. — Я сразу догадался. Так пощупал лицо и вижу — борода.
Да простит меня Христос. Я был вынужден выдать его за Ленина, чтобы избежать осложнений с милицией.
А милиционер снова интересуется:
— Это вы куда — на выставку?
— Да нет, — говорю, — я его дома поставлю.
— Как «дома»?
— А что, — спрашиваю, — вы так относитесь к Ленину?
— Да нет, нет! Я вообще говорю... — Он выскочил из купе и больше я его не видел.
Я не считаю кощунством иметь дома распятие. Помню, была среди реквизита огромная крашеная скульптура святого. Очень роскошная скульптура. Так вот начальство решило сжечь ее, чтобы не распространять религиозную пропаганду. Потом я достал из пепелища маленького ангела. Он тоже стоит на моей полке...
А вот эта вещица у меня со студийных лет. Неказистая на вид, она тем не менее очень дорога для меня. Называется она балберка. Это такой толстый кусок пробки с дыркой посередине. И служит она всего-навсего поплавком на рыбачьих сетях.
Тогда я еще ухаживал за своей будущей женой, с которой мы учились в Школе-студии МХАТа. Но за ней ухаживали и другие. Предлагали и руку и сердце. Но она всем своим поклонникам всегда задавала один и тот же вопросы:
— А у тебя балберка есть?
— А что это такое — балберка? — в свою очередь спрашивали ее.
— Вот вы сначала спросите у Дурова, что такое балберка,—отвечала она, — а потом уж навязывайте мне свое внимание.
Ко мне подходили и спрашивали:
— Лева, что такое балберка?
— Это, ребята, — говорил я им, — очень сложно объяснить. Наверное, я не смогу.
— Ну скажи! Вон Кириченко говорит, что у нас никого нет, только у тебя у одного есть балберка.
— Так, значит, — говорю, — пусть эта тайна и останется между нами. Вот когда у вас будут свои балберки, тогда и будете пользоваться вниманием у дам.
Всего-то кусок пробки. Казалось бы, ну что в нем? А это как посмотреть...
В своей замечательной книге «Былое без дум» мой друг Александр Ширвиндт со свойственным ему неистребимым остроумием описывает рожденный его беспредельным воображением «музей-квартиру Дурова».
У меня был очередной юбилей, и Ширвиндт с Адоскиным придумали такую форму поздравления, которая выглядела как закадровый голос к фильму, якобы снятому в честь юбиляра:
«Широкоформатная, стереофоническая лента, посвященная Льву Дурову, в двух сериях.
Первая серия — «Белая птица с черной отметиной».
Вторая серия — «Не велика фигура, но Дуров».
Сценарий Михаила Шатрова при участии закрытых архивов и открытого доступа к ним.
Постановка Никиты, Андрона и Сергея Михалковых. Монтаж Антониони.
Перевод с французского песни «Русское поле» Яна Френкеля.
Действующие лица и исполнители:
Лев Дуров — Ролан Быков
Маленький Левчик — Донатас Банионис
Левин папа — Вячеслав Невинный
Левина мама — Рина Зеленая
Левины жены — выпускницы циркового училища им. Щепкина
Левины друзья — Георгий Вицин, Евгений Моргунов и Юрий Никулин
Веселый прохожий с системой за пазухой — Олег Ефремов
Эфрос в театре — Марчелло Мастроянни
Эфрос дома — Альберто Сорди
Эфрос в жизни — Борис Равенских
Москва! Колыбель Дурова... Калининский проспект — улица Горького — и, наконец, старая Москва. Марьина роща — центр культурной жизни Дурова... Вот они, его университеты — проходной двор между домами 4 и 5а, подворотня Старокаменного переулка, свалка у Миус... Движемся дальше... Лесная, Сущевский вал, Бутырская тюрьма — здесь каждый камень знает Дурова. Заглядываем за угол и натыкаемся на огромный особняк — музей-квартира Дурова... Входим в прихожую — все веет левизной: слева вешалка, слева дверь в узел, слева кабинет, в кабинете слева стол, на нем переписка — квитанции ломбарда, счета, домашние уроки — везде написано слева направо... В скромном уголке Дурова большой портрет Эфроса...
Дуров сегодня — совсем не то, что Дуров вчера, об этом говорят экспонаты... Рядом с вчерашней кепкой — велюровая шляпа, рядом со старой финкой и алюминиевой фиксой — фрак с почти свежим крахмалом. Отдельный стенд — печень трески.
— Откуда? — спрашиваем мы у смотрителя музея, она же жена и няня Дурова. — Откуда это, Ирочка?
— Прислали почитатели таланта, — ответила нам она, привычно прослезившись, — рыбаки Каспия, у них недавно давали...
Дурова всегда тянуло к звездам. Вот портрет: Дуров на диване с чигиренком в руке тянется к Евстигнееву, стоящему на соседней крыше у своей голубятни.
На стене висит фрагмент татуировки с груди Дурова, выполненный со вкусом и тактом: на фоне лиры объемный барельеф Шах-Азизова и надпись: «Не забуду мать родную».
Конечно, ни на груди, ни сзади, пониже спины, никаких татуировок у меня нет. Это может подтвердить каждый, кто парился со мной в бане. Но это так, к слову. Я все о ней же — о балберке. Как Саша мог пропустить ее и не уделить ей хотя бы несколько веселых слов!
А я вот сейчас еще раз посмотрел на этот кусок пробки, и мне на память пришел весельчак и балагур Ходжа Насреддин.
Как известно, Насреддин был бедным человеком. Но когда он расставался с очередной возлюбленной, ему очень хотелось подарить ей что-нибудь на память. И тогда он брал с дороги обычный камешек и говорил:
— Лунноликая, ты знаешь, у меня ничего нет. Так пусть этот камешек напоминает тебе обо мне.
И лунноликая клала этот камешек в ларец и хранила его как самое большое сокровище. А когда ей было очень уж тоскливо, она открывала ларец и, глядя на этот камушек, вспоминала о своем возлюбленном.
Вещи ценны не своей стоимостью, выраженной в рублях или долларах. Они дороги нам как память о людях, живых и ушедших, о встречах с ними и о событиях, свидетелем или участником которых был и ты сам.
С вещами можно беседовать. Смотреть на них и молча с ними разговаривать. Они о многом могут напомнить. Даже о том, о чем ты и сам, казалось бы, успел забыть..
ПЕСТРЫЕ ИСТОРИИ
Всякие истории и байки травят не только актеры. Но я что-то не слышал, чтобы в каком-нибудь ЖЭКе или НИИ существовала Академия травильщиков. А у нас вот сушествовала, я уже писал о ней. Нам, актерам, сама профессия велит постоянно играть: выдумывать этюды, произносить монологи, фантазировать или, лучше сказать, импровизировать. Это своего рода тренировка профессиональных навыков.
Мы травим в компаниях, в дружеских беседах, да везде, где собираемся больше одного: один рассказчик, один слушатель, и этого вполне достаточно. Я рассказывал многим о многом. И вдруг увидел, что мои рассказы возвращаются ко мне в газетных и журнальных публикациях, в пересказах других людей, но в искаженном виде — совсем не в том, как рассказывал я. Иной раз я их просто не узнавал.
И это тоже одна из причин, по которой я решил написать книгу: пусть все-таки будет хоть первоисточник, так сказать, канонический текст.
Один мой рассказ, под названием «Судьба», использовал даже мой друг Миша Евдокимов. Правда, в отличие от других, он не приписывает себе авторство, а всегда честно говорит:
— Так мне рассказал Дуров.
Эту историю, случившуюся с бабой Клавой, можно смело отнести к трагикомическому жанру.
Когда я жил на Филевском парке, то часто выходил туда гулять с маленькой Катей. Там все друг друга знали, раскланивались, хвалили чужих детей — все, как и положено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53