Наконец появляется медик и решает немедленно забрать меня в санчасть. По правде говоря, я рад покинуть эту адскую долину, а то еще и в самом деле сложу здесь свою голову.
Врачи хотят меня эвакуировать в тыл, но я желаю как можно скорее вновь принять командование своей частью. Положение и в самом деле слишком тяжелое, чтобы я мог думать о возвращении в Германию. К тому же я чувствую себя почти твердо на ногах. Хирург пожимает плечами, делает мне местный наркоз, вытаскивает из меня несколько осколков и зашивает рану. Крепкая повязка удерживает кожу на месте. На следующий день я снова на своем посту.
Там я вижу, что наши позиции вот-вот могут стать безнадежными. Кажется, что у вражеской артиллерии появилась болезненная привязанность к моему хилому воинству. В течение дня один снаряд, летящий настильно, превращает в щепки одно место, особенно благоприятное для размышлений в одиночестве; другой влетает в дверь стойла и убивает нашу бедную корову. Не было бы счастья — у нас появилось свежее мясо.
На следующую ночь нас будит необычный шум. Над нашими головами чертят свои сверкающие траектории снаряды «Фау-1», летящие на Льеж. Это нас немного примиряет с Люфтваффе, до того столь упрямо остававшейся невидимой. Но когда одну или две ночи спустя один из этих снарядов врезается в холм, расположенный примерно в ста метрах от нашего дома — и, к счастью, не взрывается, — то нам уже не до умиления. Кто нам поручится, что следующий «Фау-1» не вызовет большие разрушения? Возможно, и верен слух, что иностранные рабочие, занятые на монтаже навигационных устройств «Фау-1», все чаще и чаще намеренно портят эти тонкие аппараты.
Двадцать третьего декабря я отправляюсь в Мейрод, чтобы потрясти штаб 6-й бронетанковой армии. Наше оснащение плачевно, тем более что оно не предназначалось для такого длительного сражения. Поскольку у нас нет походных кухонь, то каждый раз приготовление горячей пищи оказывается мучительной проблемой. У нас нет зимнего обмундирования и, что самое главное, у нас нет артиллерии. Мое путешествие получается богатым перипетиями. Снова установилась хорошая погода и очистила небо для авиации, но только не для нашей, поскольку ее совсем не видно. Нам постоянно приходится останавливаться и бросаться в кювет. Иногда, стараясь проскочить опасное место, мы катим напрямую по полю, и тоща у нас нет кювета — мы просто ложимся на живот, носом в грязь. Во время одного из таких упражнений я вдруг начинаю дрожать, клацать зубами и потеть… Видимо, этим приступом лихорадки я обязан своей ране: несмотря на перевязку, она слегка воспалилась.
На какой-то брошенной ферме я ложусь в крестьянскую кровать, проглатываю несколько таблеток и хлебаю грог, который содержит больше рома, чем чаю. Мой шофер и мой офицер-ординарец продолжают путь в Мейрод без меня. По их возвращении, несколько часов спустя, я уже достаточно оправился, чтобы вернуться «домой», то есть на свой командный пункт.
Двадцать четвертого декабря наконец-то появляется тяжелая батарея, которую мы ждем уже столько времени. Я сразу же показываю ее командиру те места, которые подготовил для него или, точнее, для его орудий, а затем объясняю ему с помощью карты те цели, которые он должен накрыть огнем. Он качает головой, прочищает горло и слушает меня без единого слова. Но когда я прошу его установить пушки, он снова обретает дар речи.
— Полковник, — заявляет он, — должен заявить вам, что располагаю на все про все шестнадцатью выстрелами на каждое орудие и на данный момент не могу рассчитывать ни на какое снабжение боеприпасами.
Сначала я немею, слишком ошеломленный, чтобы произнести хотя бы слово. Плакать мне или смеяться? Вот наконец-то подошла артиллерия, которую мы ждали с таким нетерпением, она прибывает к нам на Рождество, почти как подарок, но теперь у нас нет боеприпасов. Понятно, что командир батареи сделать тут ничего не может, он и сам удручен, но мой телефонный разговор со штабом 6-й армии проходит на повышенных тонах. Разумеется, мои припадки гнева ни к чему не приводят. Мы так никогда и не получим этих боеприпасов.
Не раз и не два я вспоминаю свой последний разговор с фюрером. По его заявлениям, организация «Тодта» приняла все необходимые меры, чтобы обеспечить подвоз горючего и боеприпасов, без малейшей задержки, до самого переднего края, а именно с помощью газогенераторных грузовиков. Для этой цели «Тодт» собиралась разместить вдоль дорог несметные запасы дров, чтобы заправлять ими эти грузовики. И вот за все свои бесчисленные поездки по всему этому району я ни разу не видел хотя бы одного из этих пресловутых газогенераторных грузовиков. Пусть мне что-нибудь объяснят…
28 декабря 1944 года нас сменяет пехотная дивизия. На следующий день мы устраиваемся на временных квартирах к востоку от Сен-Вита. Вскоре начинается всеобщее отступление, волны которого уносят нас обратно в Германию…
Для меня, как и для всей германской армии, великое наступление в Арденнах оборачивается великим разгромом.
КОНЕЦ
Тридцатого января приказ за подписью Гиммлера кладет конец моей карьере командира диверсионного отряда. На меня возлагается задача сформировать из моих «особых частей» плацдарм на восточном берегу Одера, близ Шведта, и удержаться там во что бы то ни стало, чтобы позволить подготовить последующее наступление, которое начнется с этого плацдарма.
После невероятных сложностей мне удается набрать достаточное количество частей, впрочем весьма разношерстных, чтобы твердо занять назначенные позиции. Удается также установить минимум артиллерии и в особенности несколько поднять боевой дух солдат. Это разгром — верный, непоправимый, неизбежный. Разумеется, о наступлении даже не пойдет и речи. Став командиром дивизии, я тщетно пытаюсь ограниченными, но беспрестанными ударами помешать развертыванию боевых порядков советских армий, которые готовятся нанести нам последний удар. Вскоре плацдарм оказывается всего лишь островком в бурном потоке миллионов беженцев и тысяч беглецов в военной форме. Но мы пока держимся, во всяком случае до 28 февраля, когда приказ Фюрера вызывает меня в Берлин. С болью в сердце я прощаюсь со своими «особыми частями», которых уже больше никогда не увижу.
В последующие месяцы обвал военного сопротивления Германии только нарастает. Не буду здесь останавливаться на сумятице, упадке духа, ужасных сценах, которые происходят повсюду, это болезненные воспоминания, которые я совсем не хочу ворошить. 10 апреля 1945 года я оказываюсь в Австрии, в почти окруженной Вене. В то утро немецкое радио объявляет:
— Берлин останется нашим, Вена будет освобождена!
Несколько минут спустя на площадь в центре Берлина упадет первый русский снаряд. В Вене я хорошо вижу, что все потеряно. Мой родной город уже оккупирован советскими солдатами, за исключением нескольких районов, которые еще держатся чудом.
Тридцатого апреля — в этот день я ухожу с небольшим отрядом в сторону Альп — к нам приходит известие о смерти Адольфа Гитлера. Решительно это конец.
Шестого мая адмирал Дениц, глава нового немецкого правительства, объявляет о прекращении военных действий. Начиная с этого дня всякие передвижения войск запрещены. Но я уже принял решение укрыться вместе с людьми и офицерами, которые у меня еще остаются, в Альпах, в районе Тауэрна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54