И тут мы принадлежим только самим себе. И каждый вечер после прощального поцелуя мне хочется уйти, уйти поскорее, чтобы не смотреть ему в глаза, бежать, бежать, остаться одной в темноте.
Но стоит мне спуститься на четырнадцать ступенек — и куда я попадаю! В ярко освещенную комнату, где разговаривают, смеются, начинают меня расспрашивать, — и мне надо отвечать так, чтобы никто ничего не заметил. Сердце у меня слишком переполнено, чтобы сразу стряхнуть все, что я испытала вчера вечером. Та нежная, кроткая Анна редко просыпается во мне, но тем труднее сразу выгнать ее за дверь. Петер глубоко задел меня, так глубоко, как никогда, никогда, разве только во сне! Петер захватил меня целиком, он вывернул все во мне наизнанку. Не мудрено, что после таких переживаний каждому человеку надо успокоиться, прийти в себя, восстановить внутреннее равновесие. О Петер, что ты со мной делаешь? Чего ты хочешь от меня? Что будет дальше? Ах, теперь я понимаю Элли, теперь, когда я все это испытываю сама, я понимаю ее сомнения. Если бы я была старше и он захотел на мне жениться — что ответила бы я ему? Анна, будь честной! Замуж за него ты бы не пошла, но и отказаться от него так трудно! Характер у Петера еще не установился, в нем слишком мало энергии, слишком мало мужества, силы. Он еще ребенок, душевно он ничуть не старше меня, и больше всего на свете он хочет покоя, хочет счастья.
Неужели мне всего четырнадцать лет? Неужели я просто глупая девчонка, школьница? Неужели я и вправду так неопытна во всем? Но у меня больше опыта, чем у других, я пережила то, что в моем возрасте редко кто переживет. Боюсь себя, боюсь, что слишком скоро поддамся страсти, а как я тогда буду вести себя с другими мальчиками? Ах, как мне трудно, как борются во мне разум и сердце, как надо дать им волю — каждому в свой час! Но уверена ли я, что сумею правильно выбрать этот час?
Анна.
Вторник, 2 мая 1944 г.
Милая Китти!
В субботу вечером я спросила Петера, не рассказать ли папе о нас, и Петер, слегка помявшись, сказал, что это правильно. Я обрадовалась — еще одно доказательство его внутренней чистоты. Спустившись вниз, я сразу пошла с отцом за водой и уже на лестнице сказала ему:
«Папа, ты, конечно, понимаешь, что, когда мы с Петером вместе, мы не сидим на расстоянии метра друг от друга. По-твоему, это плохо?»
Отец ответил не сразу, а потом сказал:
«Нет, Анна, ничего плохого в этом нет, но все-таки тут, когда живешь в такой близости, надо быть осторожнее».
Он еще что-то говорил в таком же духе, и мы пошли наверх. А в воскресенье утром он позвал меня к себе и сказал:
«Анна, я еще раз все обдумал (тут я испугалась). Собственно говоря, здесь, в убежище, это не совсем хорошо. Я-то считал, что вы с Петером просто товарищи. Петер в тебя влюблен?»
«Ни капельки!» — сказала я.
«Видишь ли Анна, ты знаешь, что я вас отлично понимаю, но ты должна быть сдержаннее, не слишком поощрять его. Не ходи наверх так часто. Мужчина в этих отношениях всегда активнее, женщина должна его сдерживать. Там, на свободе, дело другое. Там ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь гулять, заниматься спортом, вообще чем угодно. Но если вы тут слишком много времени будете проводить вместе, а потом тебе это перестанет нравиться, все будет гораздо сложнее. Вы же и так все время видите друг друга, почти постоянно. Будь осторожнее, Анна, не принимай ваши отношения всерьез».
«Да я и не принимаю, папа. И потом Петер — очень порядочный, хороший мальчик».
«Да, но характер у него неустойчивый, на него легко повлиять и в хорошую, и в дурную сторону. Надеюсь, ради него самого, что он останется хорошим, потому что в основном он порядочный человек».
Мы еще поговорили и условились, что отец поговорит и с Петером. В воскресенье, после обеда, когда мы сидели наверху, Петер спросил:
«А ты говорила с отцом, Анна?»
«Да, — сказала я, — я тебе все расскажу. Ничего плохого он не видит, но считает, что здесь, где мы живем в такой тесноте, между нами легко может произойти размолвка».
«Но мы же условились — не ссориться, и я твердо решил, что так и будет».
«Я тоже, Петер, но отец думал, что у нас все по-другому, что мы просто товарищи. А по-твоему, этого уже не может быть?»
«По-моему, может. А по-твоему?»
«И по-моему, тоже. Я сказала отцу, что доверю тебе. И я по-настоящему доверяю тебе, Петер, полностью доверяю, как папе, и я считаю, что ты достоин доверия, правда?»
«Надеюсь». (Тут он покраснел и смутился.)
«Я в тебя верю, верю, что у тебя хороший характер, что ты в жизни многого добьешься».
Мы говорили еще о многом другом, потом я сказала:
«Когда мы отсюда выйдем, тебе, наверное, и дела до меня не будет, правда?»
Он весь вспыхнул: «Нет, неправда, Анна! Ты не смеешь так обо мне думать!»
Тут меня позвали...
В понедельник Петер рассказал мне, что отец и с ним говорил.
«Твой отец считает, что из товарищеских отношений может вырасти влюбленность, но я ему сказал, что он может на нас положиться».
Теперь папа хочет, чтобы я меньше ходила по вечерам наверх, но я на это не согласна. И не только потому, что я люблю бывать у Петера, — я объяснила отцу, что доверяю Петеру. Да, я ему доверяю и хочу доказать это. А как же доказать, если я из недоверия буду сидеть внизу?
Нет, пойду к нему наверх!
Между тем драма с Дусселем кончилась. В субботу, за ужином, он произнес красивую, тщательно обдуманную речь по-голландски. Наверное, Дуссель весь день готовил этот «урок». Его день рождения мы отпраздновали в воскресенье, очень тихо. От нас он получил бутылку вина урожая 1919 года, от ван Даанов (теперь они уже могли сделать ему подарок!) он получил банку пикулей и пакетик бритвенных лезвий, от Кралера — лимонный джем, от Мип — книгу и от Элли — горшок цветов. Он всем нам выдал по вареному яйцу.
Анна.
Четверг, 25 мая 1944 г.
Милая Китти!
Каждый день что-нибудь случается! Сегодня утром арестовали нашего славного зеленщика — он прятал у себя в доме двух евреев. Для нас это тяжелый удар, и не только потому, что эти евреи стоят на краю гибели: нам страшно за этого бедного человека.
Весь мир сошел с ума. Порядочных людей отправляют в концлагеря, в тюрьмы, в одиночки, а над старыми и молодыми, над богатыми и бедными измываются подонки. Одни попадаются на том, что покупали на черном рынке, другие — на том, что скрывали евреев или подпольщиков. Никто не знает, что его ждет завтра. И для нас арест зеленщика — тяжелая потеря. Наши девушки не могут, да и не должны сами таскать картошку, и нам остается только одно — есть поменьше. Как нам это удается — я тебе напишу, во всяком случае — удовольствие слабое. Мама говорит, что по утрам никакого завтрака не будет, за обедом — хлеб и каша, вечером — жареная картошка, иногда — раза два в неделю салат или немного овощей и больше ничего. Значит, придется поголодать, но все не так страшно, как если бы нас обнаружили.
Анна.
Милая Китти!
Прошел мой день рождения. Мне исполнилось пятнадцать лет. Получила довольно много подарков: пять томов истории искусства Шпрингера, гарнитур белья, два пояса, носовой платок, две бутылки кефира, банку джема, пряник, учебник ботаники — от мамы с папой, браслет от Марго, еще одну книжку от ван Даанов, коробку биомальца от Дусселя, всякие сладости и тетрадки от Мип и Элли и — самое лучшее — книгу «Мария-Тереза» и три ломтика настоящего сыра от Кралера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Но стоит мне спуститься на четырнадцать ступенек — и куда я попадаю! В ярко освещенную комнату, где разговаривают, смеются, начинают меня расспрашивать, — и мне надо отвечать так, чтобы никто ничего не заметил. Сердце у меня слишком переполнено, чтобы сразу стряхнуть все, что я испытала вчера вечером. Та нежная, кроткая Анна редко просыпается во мне, но тем труднее сразу выгнать ее за дверь. Петер глубоко задел меня, так глубоко, как никогда, никогда, разве только во сне! Петер захватил меня целиком, он вывернул все во мне наизнанку. Не мудрено, что после таких переживаний каждому человеку надо успокоиться, прийти в себя, восстановить внутреннее равновесие. О Петер, что ты со мной делаешь? Чего ты хочешь от меня? Что будет дальше? Ах, теперь я понимаю Элли, теперь, когда я все это испытываю сама, я понимаю ее сомнения. Если бы я была старше и он захотел на мне жениться — что ответила бы я ему? Анна, будь честной! Замуж за него ты бы не пошла, но и отказаться от него так трудно! Характер у Петера еще не установился, в нем слишком мало энергии, слишком мало мужества, силы. Он еще ребенок, душевно он ничуть не старше меня, и больше всего на свете он хочет покоя, хочет счастья.
Неужели мне всего четырнадцать лет? Неужели я просто глупая девчонка, школьница? Неужели я и вправду так неопытна во всем? Но у меня больше опыта, чем у других, я пережила то, что в моем возрасте редко кто переживет. Боюсь себя, боюсь, что слишком скоро поддамся страсти, а как я тогда буду вести себя с другими мальчиками? Ах, как мне трудно, как борются во мне разум и сердце, как надо дать им волю — каждому в свой час! Но уверена ли я, что сумею правильно выбрать этот час?
Анна.
Вторник, 2 мая 1944 г.
Милая Китти!
В субботу вечером я спросила Петера, не рассказать ли папе о нас, и Петер, слегка помявшись, сказал, что это правильно. Я обрадовалась — еще одно доказательство его внутренней чистоты. Спустившись вниз, я сразу пошла с отцом за водой и уже на лестнице сказала ему:
«Папа, ты, конечно, понимаешь, что, когда мы с Петером вместе, мы не сидим на расстоянии метра друг от друга. По-твоему, это плохо?»
Отец ответил не сразу, а потом сказал:
«Нет, Анна, ничего плохого в этом нет, но все-таки тут, когда живешь в такой близости, надо быть осторожнее».
Он еще что-то говорил в таком же духе, и мы пошли наверх. А в воскресенье утром он позвал меня к себе и сказал:
«Анна, я еще раз все обдумал (тут я испугалась). Собственно говоря, здесь, в убежище, это не совсем хорошо. Я-то считал, что вы с Петером просто товарищи. Петер в тебя влюблен?»
«Ни капельки!» — сказала я.
«Видишь ли Анна, ты знаешь, что я вас отлично понимаю, но ты должна быть сдержаннее, не слишком поощрять его. Не ходи наверх так часто. Мужчина в этих отношениях всегда активнее, женщина должна его сдерживать. Там, на свободе, дело другое. Там ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь гулять, заниматься спортом, вообще чем угодно. Но если вы тут слишком много времени будете проводить вместе, а потом тебе это перестанет нравиться, все будет гораздо сложнее. Вы же и так все время видите друг друга, почти постоянно. Будь осторожнее, Анна, не принимай ваши отношения всерьез».
«Да я и не принимаю, папа. И потом Петер — очень порядочный, хороший мальчик».
«Да, но характер у него неустойчивый, на него легко повлиять и в хорошую, и в дурную сторону. Надеюсь, ради него самого, что он останется хорошим, потому что в основном он порядочный человек».
Мы еще поговорили и условились, что отец поговорит и с Петером. В воскресенье, после обеда, когда мы сидели наверху, Петер спросил:
«А ты говорила с отцом, Анна?»
«Да, — сказала я, — я тебе все расскажу. Ничего плохого он не видит, но считает, что здесь, где мы живем в такой тесноте, между нами легко может произойти размолвка».
«Но мы же условились — не ссориться, и я твердо решил, что так и будет».
«Я тоже, Петер, но отец думал, что у нас все по-другому, что мы просто товарищи. А по-твоему, этого уже не может быть?»
«По-моему, может. А по-твоему?»
«И по-моему, тоже. Я сказала отцу, что доверю тебе. И я по-настоящему доверяю тебе, Петер, полностью доверяю, как папе, и я считаю, что ты достоин доверия, правда?»
«Надеюсь». (Тут он покраснел и смутился.)
«Я в тебя верю, верю, что у тебя хороший характер, что ты в жизни многого добьешься».
Мы говорили еще о многом другом, потом я сказала:
«Когда мы отсюда выйдем, тебе, наверное, и дела до меня не будет, правда?»
Он весь вспыхнул: «Нет, неправда, Анна! Ты не смеешь так обо мне думать!»
Тут меня позвали...
В понедельник Петер рассказал мне, что отец и с ним говорил.
«Твой отец считает, что из товарищеских отношений может вырасти влюбленность, но я ему сказал, что он может на нас положиться».
Теперь папа хочет, чтобы я меньше ходила по вечерам наверх, но я на это не согласна. И не только потому, что я люблю бывать у Петера, — я объяснила отцу, что доверяю Петеру. Да, я ему доверяю и хочу доказать это. А как же доказать, если я из недоверия буду сидеть внизу?
Нет, пойду к нему наверх!
Между тем драма с Дусселем кончилась. В субботу, за ужином, он произнес красивую, тщательно обдуманную речь по-голландски. Наверное, Дуссель весь день готовил этот «урок». Его день рождения мы отпраздновали в воскресенье, очень тихо. От нас он получил бутылку вина урожая 1919 года, от ван Даанов (теперь они уже могли сделать ему подарок!) он получил банку пикулей и пакетик бритвенных лезвий, от Кралера — лимонный джем, от Мип — книгу и от Элли — горшок цветов. Он всем нам выдал по вареному яйцу.
Анна.
Четверг, 25 мая 1944 г.
Милая Китти!
Каждый день что-нибудь случается! Сегодня утром арестовали нашего славного зеленщика — он прятал у себя в доме двух евреев. Для нас это тяжелый удар, и не только потому, что эти евреи стоят на краю гибели: нам страшно за этого бедного человека.
Весь мир сошел с ума. Порядочных людей отправляют в концлагеря, в тюрьмы, в одиночки, а над старыми и молодыми, над богатыми и бедными измываются подонки. Одни попадаются на том, что покупали на черном рынке, другие — на том, что скрывали евреев или подпольщиков. Никто не знает, что его ждет завтра. И для нас арест зеленщика — тяжелая потеря. Наши девушки не могут, да и не должны сами таскать картошку, и нам остается только одно — есть поменьше. Как нам это удается — я тебе напишу, во всяком случае — удовольствие слабое. Мама говорит, что по утрам никакого завтрака не будет, за обедом — хлеб и каша, вечером — жареная картошка, иногда — раза два в неделю салат или немного овощей и больше ничего. Значит, придется поголодать, но все не так страшно, как если бы нас обнаружили.
Анна.
Милая Китти!
Прошел мой день рождения. Мне исполнилось пятнадцать лет. Получила довольно много подарков: пять томов истории искусства Шпрингера, гарнитур белья, два пояса, носовой платок, две бутылки кефира, банку джема, пряник, учебник ботаники — от мамы с папой, браслет от Марго, еще одну книжку от ван Даанов, коробку биомальца от Дусселя, всякие сладости и тетрадки от Мип и Элли и — самое лучшее — книгу «Мария-Тереза» и три ломтика настоящего сыра от Кралера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9