Арестовали Абакумова после письма Сталину рядового следователя подполковника Михаила Рюмина.
Он написал этот донос, спасая себя от гнева всесильного министра, недовольного его работой.
Безусловно, не это послужило причиной опалы Абакумова.
Влияние на МГБ было необходимо двум политическим партнерам — Лаврентию Берия и Георгию Маленкову.
Так бывший министр госбезопасности, генерал, превратился в заключенного № 15 в семьдесят седьмой камере Бутырской тюрьмы.
Днем и ночью с него не снимали наручники, а после перевода в Лефортово заковали в кандалы. Его избивали на допросах, не давали спать.
На своей шкуре бывший главный чекист страны испытал, что такое «особые условия допроса».
Но, как ни старались ставший замминистра МГБ полковник Рюмин и его подчиненные, Абакумов виновным себя не признал и никого по делу не взял.
Он просидел под следствием три года. В декабре 1954 года в Доме офицеров Ленинградского военного округа, где в 50-м году приговорили к высшей мере социальной защиты Кузнецова, Попкова, Воскресенского и всех, кто проходил по знаменитому «ленинградскому делу», состоялся суд над теми, кто придумал сценарий несуществующего заговора против великого вождя.
Пять бывших руководителей специальной следственной части во главе с Абакумовым предстали перед судом.
Но и там Абакумов не признал себя виновным, заявив, что обвинения — это провокация, сфабрикованная Берия и Богданом Кобуловым.
19 декабря 1954 года в 12 часов 15 минут Абакумов был расстрелян во внутренней тюрьме КГБ. При этом присутствовал Генеральный прокурор СССР Роман Руденко.
Но тогда мы этого ничего не знали и продолжали гулять по своей любимой улице. Для нас она была самая нарядная и красивая.
Мы шли вниз по Горького, на углу у здания Совмина поворачивали обратно и медленно двигались к площади Пушкина. Там — новый разворот и снова к Совмину.
Сейчас этот променад, возможно, многим покажется странным, но в те годы в нем был глубокий смысл.
В процессе движения люди знакомились с новыми западными модами. Законодателями их на Бродвее считались артисты Большого театра, операторы ЦСДФ и спортсмены.
Это была когорта выездных, и тряпки они привозили из своих заграничных вояжей.
Днем и вечером здесь гуляли знаменитости. Борис Ливанов и Павел Массальский, невероятно популярные в те годы драматурги братья Тур, короли футбола Всеволод Бобров и Константин Бесков.
Я очень хорошо помню, как впервые увидел на Бродвее Константина Симонова.
По улице по-хозяйски шел красивый мужчина, одетый в светлый пиджак, на котором золотом переливались три медали лауреата Сталинской премии.
В те годы носить их считалось особым шиком.
Навстречу нам шла сама удача, воплотившаяся в образе знаменитого писателя.
Гуляющая толпа могла показаться однородной только для глаза непосвященного человека. Мы, завсегдатаи, знали, кто к какой компании принадлежит. Их было на этой улице три. Я имею в виду нас, молодых.
Одна объединяла приблатненных ребят. В нее входили Юрка Тарасов, Володя Усков, Мишка Ястреб, Сашка Копченый и другие. Они собирались в сквере на Советской площади.
Вторая компания была наша. Место встречи — парикмахерская на углу проезда МХАТа и Горького.
В нашей компании преобладали в основном ребята, занимавшиеся боксом: Володя Трынов, Валя Сургучев, Юлик Семенов, Артур Макаров, Леша Шмаков. Через несколько лет они станут известными литераторами, режиссерами, актерами.
Мы сами ни к кому не приставали, но если «наезжали» на нас, то давали жестокий отпор.
С приблатненными сложились вполне дружеские отношения и была негласная договоренность о взаимовыручке.
Третья большая компания ни с кем не общалась и жила обособленно.
Это номенклатурные дети. Сыновья маршалов и министров, послов и крупных аппаратчиков. Они все, в отличие от нас, учились в престижных институтах и военных академиях. Посторонних в свой круг избранных они не пускали.
А они действительно считали себя избранными. С благословения Сталина в стране начинал формироваться новый класс партийно-государственной номенклатуры.
Дети этих людей со временем должны были занять командные высоты в стране.
Я не называю их фамилий, потому что они ничего не скажут нынешнему читателю.
Время беспощадно смыло их из людской памяти. Родители умерли в забвении, сыновья в основном спились.
Я уже писал о том, что вдоль Бродвея стояли и «топтуны» из МГБ.
Как вытягивались они и даже вроде выше становились, когда медленно полз вдоль тротуара «паккард» Берия!
Он тоже не боялся агентов и террористов, такой уж отважный человек был маршал Берия. А тихую езду практиковал он совсем по другому поводу. Полз за его машиной второй «паккард», и сидел в нем полковник Саркисов, начальник личной охраны лубянского маршала.
По команде шефа выскакивал он из машины и проводил «оперативно-розыскные действия». Задерживал красивых блондинок.
У меня был друг — веселый и щедрый студент-плехановец Боря Месхи.
И вот он влюбился. Безнадежно полюбил девушку, которая нравилась всем нам. Она появлялась на «Броде», но только днем и всегда одна. Интересная, изящная, недоступная… Она даже в кино ходила одна или с подругой. Никаких мужчин рядом. Никогда!
Мой друг проследил ее. Тем более что это было не очень сложно — она жила на улице Горького.
А потом были цветы и попытка знакомства. Все было, что полагается в таких случаях. Но неудачно.
Однажды, когда мы стояли у ее дома, к нам подошел веселый парень в модном костюме, взял нас под руку и отвел в переулок.
— Ребята, — он улыбнулся широко и добро, — оставьте ее в покое.
— Что? — удивился Боря, который был скор и тяжел на руку.
— А вот что. — Человек достал из нагрудного кармана модного пиджака алую сафьяновую книжечку с золотым тисненым гербом и тремя буквами — МГБ.
Он раскрыл ее, я прочитал и навсегда запомнил: майор Ковалев Игорь Петрович, оперуполномоченный по особым поручениям.
— Ребята, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Она под нашей защитой.
Наша прелестная незнакомка оказалась подругой всесильного Берия.
Мы все поняли. Да и как не понять, когда почти ежедневно исчезали в небытие наши приятели. Скрипач Алик Якулов, поэт Виталий Гормаш, студент-востоковед Гарик Юхимов, трубач Чарли Софиев. Их имена в танцзале гостиницы «Москва» произносили шепотом. Исчезали и другие. Да разве перечислишь всех, с кем ходил на танцы, пил коктейли и просто гулял по нашему гостеприимному «Броду».
Сегодня, когда мы хоть что-то узнали о своем же прошлом, можно легко вычислить, что товарищи наши один за одним становились статистами в очередной пьесе «Театра на Лубянке». Но тогда мы не знали этого и пребывали в неведении и… радости. Нам казалось, что каждый новый день станет для всех необыкновенно счастливым. Парадокс, который можно объяснить только нашей молодостью.
Вот так мы жили. Сегодня я часто думаю: когда в моих ровесниках появился страх? И понимаю, что тогда, когда в Елисеевском было все, когда гулял по «Броду» Абакумов и ловил девушек бериевский адъютант.
В конце 50-х вся читающая публика увлеклась романами Эриха Ремарка. Он стал для нас неким символом поколения.
В 1961 году я с огромным трудом приобрел «Черный обелиск».
Первая фраза последней главы романа запомнилась мне своей бесконечной грустью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65